Владимир Кантор - Победитель крыс
— Вот тебе монета, — сказала бабушка, — позвони в поликлинику, а затем Грише, что Борюшка заболел. Родители должны быть при ребенке.
Дед Антон, вздернув как кот (если бы коты подстригали себе каждую неделю усы, этот образ был бы точнее) вверх свои ершеобразные усики, поправил очки, дужки которых для крепости были обмотаны ниткой, подошел к сундуку, наклонился, посмотрел на Бориса и неожиданно подал бабушке совет (обычно распоряжалась по дому она, а он молчал):
— Когда они еще приедут, родители!.. Малиновый отвар ему надо на ночь дать. Ему совсем худо.
Повернулся, широко переступил так и не закрытую им дыру подпола и вышел. Борис перекатился на правый бок, подсунул вытянутую руку под подушку, тщетно ища на ней головой хоть одно прохладное местечко, следя глазами, как бабушка Настя укладывала половицы, закрывая первой доской часть отверстия, как бы суживая его, а потом опускала, держа ее за медное кольцо, вторую, последнюю толстую деревянную половицу. Голова болела, лекарство пока не помогало (рыцарь Норсульфазол и благородный оруженосец Стрептоцид путешествуют по его кровеносной системе в поисках врагов, так он играл немножко). Бабушкины движения казались ему без нужды суетливыми, мешали ему сосредоточиться на чем-то важном или хотя бы уснуть. Наконец она присела рядом, закончив операцию с досками, и продолжала вслух размышлять о крысах (она всегда о чем думала, о том и говорила, чем ее разговоры — равенством с ним — и дороги были Борису):
— Я крыс боюсь, сынок. С ними никто справиться не может. Они очень злые. Старые люди говорят («старые люди» в устах бабушки звучало особенно впечатляюще: значит, еще более старые, чем она), что они хитрее людей. Они и кошку загрызть могут, и человека спящего. А в старых книгах, — тут она перешла на шепот, как всегда делала, когда боялась, что говорит что-то «запрещенное», а именно: связанное с мистикой, иррациональным, таинственным, волшебным, — там, сынок, написано, что крыс потому никто победить не может, что умом они почти как люди. Вот послушай, — она достала ветхую клеенчатую тетрадь, куда выписывала нравившиеся или поражавшие ее изречения и факты «из литературы», и, открыв, тихо, но торжественно зачитала: — Они обладают тайнами подземелий, где и прячутся. В их власти изменять свой вид, являясь как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза и движения, подобные человеческим, и даже не уступающие человеку — как его полный, хотя и не настоящий образ. Крысы могут также причинять неизлечимую болезнь, пользуясь для этого средствами, доступными только им. — «Может, и я заразился крысиной болезнью?» — с тоской в душе, холодея и содрогаясь от мертвящего и цепенящего ужаса, подумал Борис. Бабушка любила страсти, «ужасти», и он, замирая от страха и интереса, не отрываясь, всегда слушал ее рассказы и рассуждения такого рода: ужас влек к себе, завораживал. — Им благоприятствуют, Борюшка, — продолжала проникновенно читать бабушка, — мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя, как люди, и можно говорить с ними, не зная, кто это. Они, сынок, как вирусы, всюду проникают, — поделилась вдруг бабушка своей догадкой, и еще одной. — Вот я и боюсь, что американцы как бросят на нас бомбу, ну, атом их этот, а мы на них, то крысы будут больше людей, вырастут с них, а люди станут слабые, вялые, как больные. Вот крысы их и завоюют из своих подвалов. Твоя мама говорила, что такое происходит в результате… какое-то слово… мута… мути… мута…
— Мутации, — сообразил и подсказал сквозь жар Борис.
Он так напрягся, вспоминая это слово, что от приложенного усилия заболел, казалось, сам мозг. Он закрыл глаза, вытащил руку из-под подушки и лег на затылок, на спину. На общей кухне послышалось звяканье жестяного рукомойника, странно совпадавшее, сливавшееся с бабушкиной речью. Но звук воды, льющейся в полное уже, как он знал, ведро, стоявшее под рукомойником, разбудил в нем жажду, и он почувствовал, что губы, рот, горло просто запеклись, обметаны сухостью. Он открыл рот, но сказать ничего не смог.
— Попей, сынок, попей, — говорила все приметившая бабушка.
Вода из стакана текла ему в рот, попадая и мимо, на подушку, на простыню. Горячим телом он ощутил, что около головы, шеи, плеч повлажнело. Во рту, в горле стало легче, но от выпитой и попавшей в желудок воды его затошнило, голова закружилась с такой силой, что не было сил сопротивляться. В ней словно возникли какие-то мутные завихрения, все окутал белый туман, и снова он испытал тошнотворное падение куда-то вниз, в белую пелену. А потом словно бы ступеньки под ногами появились. Раз — ступенька, два — ступенька, три — ступенька. И вдруг пропали, словно опору выбили… Дурнота накатывала и тащила, тащила его в пропасть без дна, но вот он почувствовал, что это дно — во всяком случае твердая поверхность под ноги — приближается, и сейчас падение прекратится, и он встанет. И он встал.
Глава 2
Туман и лестницы
Свет блеснул в тумане. Где-то грянул гром. «Ну да, — подумал Борис, — скорость у света больше, чем у звука». А потом тишина. И непонятно, где он. Тошнота в голове, правда, медленно уходящая. Вокруг вращаются клубы белого тумана, перемещаясь с места на место, будто клубы курильного дыма, поднимающегося сразу от нескольких курильщиков. Он почему-то в ковбойке, в пиджаке, в техасах, в кедах, а сверху белый отцовский старый пыльник. Но все это известно ему как бы наощупь, потому что вокруг такой густой туман, что самого себя не видно. И хорошо, что в одежде, — чувствуешь себя защищенней. А когда успел одеться — просто загадка. Но что без толку стоять, на месте Борис стоять не может, да и никогда не мог. Надо куда-то двигаться.
Осторожно переставляя ноги, он шел, тщательно ощупывая ногой, твердое ли то место, куда он собирается ступить, пробуя его на прочность. Судя по тому, что твердая и гладкая поверхность вдруг перемежалась выбоинами, в которые время от времени попадали обутые в кеды и потому чувствительные к неровностям почвы ноги Бориса, он шел по сильно выщербленной асфальтовой дороге. Хотя временами идти было гладко, даже весьма. Пугало только, что непонятно куда. Словно идешь по смотровой площадке высокой башни, и не знаешь, есть там перила или нет. Но он понимал, что кричать и спрашивать, где он находиться, не у кого, а потому и нелепо. Ему было недавно так худо от головной боли и жара, когда он все куда-то проваливался, что нынешняя душная влажность и легкое головокружение были все же не очень-то и страшны.
Внезапно он заметил по бокам дороги силуэты каких-то искривленных и скособоченных зданий — то ли они возникали из диковатых сочетаний клубящегося тумана и были миражом, то ли и вправду существовали, но в таком случае они были словно выстроены из конструктора с недостающими деталями. Людей, однако, никого: ни навстречу, ни сзади, ни обок. Лишь раз за спиной послышался ему галоп, переходящий в нервную побежку, поскок и снова галоп. Звук уходил в сторону переулка, который он как будто только прошел, если там вообще существовал переулок. Был он приглушен туманом, этот звук, да и был ли он, или все это ему только показалось?..
И вдруг впереди глухое ропотанье, слов не различить, но ясно, что это человеческие голоса. Борис пошел скорее, и туман, не пропадая вовсе, стал вроде бы пореже. И он увидел черный длинный колеблющийся ряд человеческих фигур — очередь! Он посмотрел налево — начала нет, направо — нет конца. Очередь тянулась вдоль длинного, довольно высокого, шести или даже семиэтажного здания, видневшегося смутно, размыто, фоном. Тут он заметил и отделившиеся от очереди завихрения черных фигурок, собравшихся по трое, по четверо, и уловил даже слова, вылетевшие из одного такого завихрения:
— Давай!
— Чего давай?
— Разливай.
— А ты рупь давал?
— Ну.
— Хрен с ним, со жмотом. Не томи. Разливай.
Борис не любил очередей, не любил разговоров, ведущихся в них, — что, где и почем дают, и такие вот страшноватые, вдруг возникавшие пьяные компании, но эта очередь превосходила по своим размерам все виданные им раньше. Да и вообще было и в ней, и во всем окружении что-то необычное. Теперь он видел, что часть людей сидела у стены здания, разложив рядом кошелки и сумки, заметил, что и само здание полуразрушено: некоторые стены провалены, дверей на подъездах нет, да, по ощущению, и крыши не было тоже.
Обратившись к средних лет женщине, бледной и обвязанной платком, Борис спросил:
— Что дают?
Он употребил эти слова, которые обычно употребляла в подобных ситуациях бабушка Настя, при этом ему показалось, что он вызовет этим вопросом ответ больший, нежели прямая информация о причине очереди, что что-то развяжется и раскрутится. Но он ошибся. Женщина, выражения ее лица он не видел, только пожала плечами и ничего не ответила, отвернувшись от него. Борис отошел, чувствуя неловкость дальнейших вопросов. Остальные тоже молча отодвигались, давая ему пройти, но никто не сказал ему ни слова. То ли глаза его попривыкли к туману, то ли он здесь был и в самом деле пореже, но Борис уже различал, что находится меж двух рядов высоких полуразрушенных или недостроенных домов, в туманной полумгле они казались огромными. Вдоль этих домов и располагалась нескончаемая очередь.
