Илона Волынская - Князь оборотней
— Умеешь отвлечь внимание, да, Хадамаха? Всегда был умен! — жрица Кыыс вытащила из складок рубахи изящный маленький самострел. Вместо обычной костяной стрелы — заостренный штырь южной стали в палец толщиной. — Извини, парень. Это у Синяптук приказ тебя живьем взять, а у меня совсем другой…
Шар Голубого огня взвился, освещая схватку. Кыыс вскинула арбалет на вытянутой руке, выцеливая черного медведя… Уголки губ ее дрогнули, словно хотели исказиться гримасой жалости — хотели, да не смогли! Кыыс рванула рычаг!
Удар кулака подбил самострел снизу, и стальной штырь воткнулся в ветку сосны. Самострел вылетел из рук жрицы… и шарахнул ее по голове! Выскочившее из подлеска существо — то ли человек, то ли медведь — ухватило жрицу под мышки и уволокло в кусты. Только пятки мелькнули.
Охотники кинулись бежать. Роняя самострелы, они мчались прочь от места, где сами стали дичью для разъяренных медведей. Только Димдига и Покчо, выставив хлипкие охотничьи копья, пытались прикрыть отступление сородичей. Храмовые стражники бежали вслед за охотниками.
— Куда? Не сметь! — с трудом поднимаясь на ноги, заорала жрица Синяптук. Ее глаза пылали так, что, казалось, сам Голубой огонь бушует под черепом. Воздух за спиной дрогнул, и кто смотрел на жрицу, тем показалось, что позади нее мелькнул смутно различимый призрачный силуэт. Жрица махнула рукой — и сноп Пламени, огромный, какой никогда не получался у нее в спокойной жизни школьной наставницы, рухнул наперерез удирающим людям. Языки Голубого огня побежали по промерзшим древесным стволам, точно те были пропитаны жиром. Снег на ветках взвился облаками пара. Голубой огонь охватил кроны. Перед людьми и впрямь была стена убийственного Пламени. Воздух мгновенно стал сухим и драл горло, как прошлодневная вяленая рыба-юкола.
Синяптук захохотала — и метнула новый клубок Огня в медведей. И еще… Еще! Черный медведь опрокинулся на спину, стараясь сбить Пламя об снег. Жалобно подвывая, медведи метались среди Огня — шерсть на них трещала и скручивалась. Горящие ветки с треском рушились вниз.
— Не нравится? — прохрипела Синяптук. — Всех сожгу-у-у! Все зверье ваше пожгу-у-у! Всю тайгу! Не сметь противиться Голубому огню и Храму его!
Хохот Пламени смолк, точно подавился.
Тайга ответила. Земля закачалась. Деревья потянулись вверх, пошли волнами, как река на перекатах… Над тайгою вставал медведь.
Это не был обычный лесной зверь. Он и медведем-то на самом деле не был! Словно прозрачный контур медвежьей фигуры прочертился на темных небесах, а внутри него было все: и мрачные елки, торчащие, как лохматая шерсть, и трепещущие лиственницы, как подшерсток. И сверкание оскаленных зубов, сложенных из звезд! Неимоверный медведь поднял лапу… Над пылающим лесом нависла тьма, более черная, чем самая темная Ночь! Темнота эта ринулась вниз, и удар обрушился на землю, вбивая в нее бушующий Голубой огонь. Земля содрогнулась!
— Хозяин тайги Дуэнте! — падая в снег, завопил Покчо.
Из-под лапы разъяренного духа вывернулось что-то мелкое… Роняя искры Голубого огня, жрица Синяптук полетела прочь. Дуэнте взревел — будто тысячи огненных потопов чэк-наев прорвались на среднюю Сивир-землю! Хозяин леса махнул лапой, как медведь, ловящий муху. Когти-молнии полыхнули во тьме небес. Муха оказалась неожиданно шустрой. Синяптук вильнула в воздухе, синей дугой промелькнула в небе и скрылась вдали. Хозяин леса взревел снова. Ломаясь, как тонкие веточки, рушились старые сосны. Хозяин леса топнул — и его лапа нависла над сбившимися в кучу охотниками…
— Не надо! Не наказывай их! — закричал Димдига, бросаясь между духом тайги и родовичами. — Я виноват! Я по приказу жрицы за медведем пошел! Добычи хотел! В стойбище бабы, детишки голодные…
Чуть не силой он заставил себя замолчать. Перед тайгой нельзя оправдываться. Димдига обхватил голову руками и присел на корточки, готовясь умереть.
Непроницаемая тьма повисла над ним… Исчезла… Напуганный тишиной больше, чем ревом, Димдига поднял голову… Над ним мерцали глаза — размером с два шаманских бубна. Дух леса смотрел на него, и внутрь него, и сквозь него, видя разом всех охотников его рода — и деда, и прадеда, и дальше, дальше… Коготь мелькнул поперек лица Димдиги, и вспыхнула боль! Иссушающим жаром хлестнул Димдигу рев:
— Помни!
Остро пахло горелым деревом, паленой шерстью и… жареным мясом. Димдига судорожно сглотнул — лучше он станет есть мясо сырым! Медведей не было. Ни бурых, ни черных, ни… Никаких. Только выжженный лес и сородичи, среди которых затесались уцелевшие стражники.
— Ну ты даешь, Дим-Дигыч… — копошась в черном от золы снегу, выдохнул Покчо.
Димдига повернулся к нему. Из пересекающего его лоб длинного разреза сочилась кровь.
Вскоре вождь Димдига, прозванный Помнящим, уведет своих людей из тайги. И навсегда заречется влезать в дела жриц, Храма, духов, черных шаманов и медведей! Правда, влезть в дела жриц и шаманов ему все-таки придется… Но это будет еще не сейчас.
Свиток 1,
про то, что медведи любят не только поесть, но и послушать интересные истории
Где-то в тайге, несколькими свечами позже.
Жила одна девушка из охотничьих людей хант-манов. Ходил мимо жрец-геолог, места рождения Голубого огня для Храма искал. Зашел тот геолог к той девушке, и от того захода Донгар Кайгал, Великий Черный Шаман вышел…
Жрице Кыыс, великой и достославной, личной посланнице Снежной Королевы и почти назначенной (если нынешняя миссия удастся!) настоятельнице храма Огня в Сюр-гуде, было тепло. Внутри ощущалась голодная пустота — она здорово растратила запас внутреннего Огня. Теперь с каждым брошенным Огненным шаром, с каждым разожженным костром она станет мерзнуть все сильнее и сильнее. Но сейчас она лежала, зарывшись во что-то лохматое, колючее… Теплое-е! Глаза не открывались, веки казались тяжелыми, точно к каждому по мешку вяленой рыбы привесили. В ушах стоял комариный звон — хотя не лето вроде? Сквозь звон пробивался голос — старательный, как у начинающего певца-олонхосута.
— Великий Черный сам маленький еще был, а уже сильно великий! Волки к нему из тайги выбегали, мамонты-Вэс из вечной мерзлоты откапывались, а многоголовые мэнквы-людоеды по пятам ходили, как собаки за хозяином. Волки придут — по дороге оленей соседских задерут, Вэс пройдут — стойбища потопчут, многоголовые мэнквы людишек пожрать норовят и самого Донгара в первую голову (чтоб даже второй голове не досталось, не говоря уж о третьей!). Но то все, как говорится, издержки величия.
Нет, не певец… Те не так рассказывают…
— Подрос Донгар Кайгал, тринадцать Долгих дней ему сравнялось и тринадцать Долгих ночей. Жалел он людей земли Сивирской, нет им в Ночи защиты ни от кулей, что болезни наводят, ни от злых духов-юер, что из детишек малых кровь пьют, ни от авахи подземных, что скот жрут да женщин крадут, а иногда наоборот… Белые шаманы по Ночам силу теряют, а черных шаманов, что в Ночи камлают да в Нижний мир ходят, достославные жрицы Храма Голубого огня еще тысячу Дней назад извели, даже на развод не осталось! Говорит Донгар матери своей: «Нарту давай мне, припас давай, пойду по Средней земле!» Ушел из родного селения, очень быстро ушел, можно сказать — в темпе, потому как его там уже бить собирались. Пошел — духов своих нашел, а может, они его нашли. Тут он как-то мутно рассказывал, не понял я… — Голос утратил интонации сказителя и стал извиняющимся.
Кыыс знала этот голос. Вот сейчас звон в ушах утихнет, мысли, скачущие, как блохи в старой шкуре, в кучку соберутся, и она сообразит, кто это…
— Друзей Донгар встретил, с которыми предсказано ему было Сивир спасать. Хакмара, южанина из гор Сумэру, кузнеца такого искусного, что мастерством он с самим подземным кузнецом Хожиром меряется, а носом, задранным гордо, за Нижние небеса цепляется. Еще Аякчан, жрицу Храма, и настоящую ведьму-албасы — дочку самого Эрлика, хана Нижнего мира, и Уот Огненноглазой, повелительницы Пламени подземного и небесного! Аякчан так Голубым огнем владеет, что ее матери Уот не стыдно! Красой Аякчан с небожительницами-аи равняется, а от склочности характера ее подземные авахи на два Дня пути окрест разбегаются. Ну и меня еще встретил шаман… На мою голову… Скромного сотрудника городской стражи города Сюр-гуд Хадамаху, Брата Медведя…
Хадамаху? Хадамаху! Жрица Кыыс невольно сжалась. Снова попыталась осторожно открыть глаза — в этот раз получилось. Взгляд ее вперился в небо. Темный купол Нижних небес высоко-высоко над головой. Яркие колючки звезд растворялись в красных бликах приближающейся Утренней Зари — сейчас они казались жрице не радостными, а зловещими. Совсем близко раздалось странное ворчание — непонятно, кто говорил и что. Видно, спрашивал, потому как Хадамаха ответил.