Владислав Крапивин - Лоцман
Почерк был как «курица лапой», но ошибок ни одной. И даже «Вас» — с большой буквы. Это я отметил машинально. А главное — была новая волна страха за Сашку. Страха сильного, хотя и запоздалого.
— Сашка… Но ведь Андрюс не летал через Атлантику. Не успел, разбился в тренировочном полете…
Сашка опустил на пол сумку, опять сел. Глянул недоверчиво. Потом — потерянно. Сказал полушепотом:
— Но вы же… вы тогда сами говорили…
— Да. Потому что не хотел огорчать тебя…
— При чем тут «огорчать», — проговорил он еле слышно. И лучше бы никогда не видеть мне этих горьких Сашкиных глаз.
— Господи, но я же не думал, что так повернется! Сашка… — У меня было резкое болевое ощущение, как рвутся между нами все ниточки, как рушится все хорошее.
Он сказал отчужденно, будто незнакомому:
— Вы не думали, а у меня… Все планы у меня на этом строились. А теперь…
— Но ведь «Даблстар» все равно ушел! И слава Спасителю, что без тебя! Ты сам это знаешь… Теперь-то какие планы!
— Вы ничего не понимаете, — бессильно ответил Сашка. Скомкал свой льняной костюм, как тряпицу, запихал в сумку. Рывком задернул «молнию». И замер так, будто боялся разогнуться и лишний раз взглянуть на меня.
— Сашка… Ну откуда я мог тогда знать, что это так важно?..
Он стрельнул из-под волос мокрыми глазами.
— Это не важно? Перелетел человек через океан или погиб!
— Но это же было давно…
— Это было, — сказал он. И отвернулся к окну. Маленький, в мешковатом свитере, несчастный. Упрямый…
Зачем дернуло меня в тот вечер сказать неправду? Трус несчастный… Зачем вообще меня принесло сюда из больницы? Зачем повстречался с Сашкой? Подыхал бы, дурак, в палате и в тысячу раз был бы счастливее, чем теперь. Чем видеть эту Сашкину спину и опущенные руки…
Сашка не оборачиваясь произнес вполголоса:
— Оказывается, писатели тоже умеют врать…
— Еще как, — сказал я с ненавистью к себе.
Сашка постоял и тихо вышел, не взглянув на меня.
…Но потом, при матери, он держал себя со мной без видимой обиды. Только задумчивый был. Он не заспорил, когда я сказал, что провожу их до станции. Прошептал:
— Как хотите…
По дороге он молчал.
Тошно мне вспоминать этот похоронный путь. Мать сказала Сашке:
— Ну что ты куксишься? Жаль, что так неудачно все кончилось?
— Ага, — вздохнул Сашка. А она не знала, как все у нас кончилось. Улыбнулась даже:
— Ничего. Может быть, не последний раз.
Мне захотелось, чтобы рядом была кровать и чтобы я мог лечь и заскулить в подушку.
У вагона Сашка, уткнувшись глазами в перрон, сказал «до свиданья». И даже подал мне руку, когда я нерешительно протянул свою. Но рукопожатие было такое, словно не ладонь у Сашки, а вялый лист.
И лишь одно меня чуть-чуть утешило. Уже на подножке он оглянулся и тихо посоветовал:
— А в Ново-Камышине вы все-таки побывайте. Это можно и одному. Вдруг найдете чего…
И уехал.
Я опять вспомнил о кровати и подушке. Опустился на вокзальную скамейку и просидел на ней до сумерек. А когда вернулся к себе, увидел на подоконнике «Плутонию».
Нарочно он оставил книгу или просто забыл?
Я лег и решил, что завтра уеду домой.
Глава 9. Без лоцмана
1. Ново-Камышино
В Ново-Камышине я все-таки побывал.
Мне казалось, что, если я исполню это прощальное Сашкино пожелание, потом будет легче, спокойнее (хотя когда «потом»? И зачем?). С соседским Костей, который вежливо помогал мне, мы отыскали на берегу Окуневки щелястую плоскодонку, а потом и ее небритого, страдающего от похмелья хозяина. Я сторговал «корабль» за два червонца и сам законопатил и засмолил (Костя содействовал — подносил от костра жидкий гудрон, ухитряясь при этом не испачкаться).
Облачившись в новый тренировочный костюм, я поплыл вниз по Окуневке среди кувшинок и зарослей рогоза. Путь и правда оказался неблизкий. Белые свечи новокамышинских колоколен (похожие на московского Ивана Великого) то справа, то слева вставали за травами плоских берегов, но не приближались.
Я заночевал на острове с низкими ветлами, вокруг которого орали лягушки. Продремал до рассвета у костра, завернувшись в брезентовый плащ, который одолжил у Генриетты Глебовны. Потом погреб дальше и к полудню оказался у дощатых мостков, где новокамышинские тетушки полоскали половики.
Здешний монастырский комплекс, хотя и считался туристским объектом, был почти безлюден — не проложили сюда еще хорошей дороги. На широких мощеных дворах и каменных галереях встречались лишь местные мальчишки, игравшие в рыцарей, смотритель музейного корпуса да молчаливые, вечно озабоченные чем-то монахи.
Монахов было здесь немного, человек пятнадцать, во главе с настоятелем отцом Леонидом. Оказалось, что отца Леонида я знаю. Мы в одни годы учились в университете, только он на философском факультете, а я на журфаке. И приходилось нам бывать соперниками на КВНах. В ту пору будущий настоятель был юн, худ, ироничен, ходил с пышной черной шевелюрой и в модных квадратных очках. Сейчас шевелюра поредела, зато отросла смоляная с проседью борода. А очки, по-моему, остались прежние… Отец Леонид тоже узнал меня и принял со всяческим радушием. Вечером пригласил на ужин в свою келью, где мы вдвоем греховно усидели бутылку пятизвездного «Самтреста». Затем он обратился с мирской просьбой — подписать ему книжку «Стеклянные паруса» (повесть о мальчике, который был в лакеях у Петра Великого, потом бежал, убоясь приступа царского гнева, бродяжил по морям на иностранных и русских кораблях и, наконец, сделался искусным мастером-стеклодувом).
— Весьма недурственно сочиняешь, старик, весьма…
Признаюсь, этим он крайне польстил мне, и мы расстались к ночи крепкими друзьями. Но перед прощанием я все же не удержался, спросил:
— А скажи честно, познал ты здесь Истину?
Он глянул без упрека, но и без улыбки.
— Ну-у, дружище… Я же не спрашиваю тебя, написал ли ты свою главную книгу.
— Не написал.
— А я… по крайней мере, я теперь гораздо защищеннее от того, что не Истина. Это уже немало.
— Пожалуй… Но и не так уж много.
Отец Леонид сказал негромко, но наставительно:
— Не забывай, что я служитель православной церкви. И это искренне, от души. И в этом плане я уверен, что знаю Истину… Но тебя ведь она интересует в ином аспекте…
— В каком? — слегка ощетинился я.
— Не в духовном, а скорее в потребительском: для чего нас сотворил Создатель? В чем смысл существования? И что будет дальше?
— Что же здесь потребительского? — обиделся я.
— А разве нет? «Объясните мне, зачем создан мир, тогда я постараюсь что-то сделать для него. Докажите, что есть Царство Небесное, тогда я начну спасать свою душу. А иначе зачем тратить силы…»
— В чем-то ты прав… Но, честное слово, я не думал о собственном спасении и о вечной жизни на небесах, когда пытался написать «Мальчика из Назарета»… Я думал о самом Мальчике…
И я рассказал отцу Леониду о своей неоконченной повести. Просто очень захотелось поделиться. И еще любопытно стало: обвинит ли он меня в ереси или посочувствует?
Отец Леонид сказал:
— Оставим религию. Я ведь не знаю твоих убеждений… Хотя я редко видел людей, которые бы совсем ни во что не веровали…
— Допустим. И что дальше? — буркнул я.
— По-моему, ты не понял, что пример Спасителя был лишь изначальным импульсом и что Мальчик, способный к Великому Служению, рождается снова и снова в каждом из нас, когда мы появляемся на свет. Но путь тяжел, и мы затаптываем этого Мальчика в себе и других. Жизнь затаптывает и распинает. Гасит Божью искру, и потому исчезает надежда на воскресение… Подумай, много ли надо, чтобы сломать росток?
«Иногда хватает случайной лжи», — подумал я. И сказал с ожесточением к себе:
— Вся беда, что понимаешь это слишком поздно…
— Так и бывает, — согласился отец Леонид. И на миг прорезался у него голос бывшего кавээновского капитана. Этакая снисходительно-ироническая нотка. — Конечно! Пока не грозят нам ни хвори, ни годы, не так уж и волнует нас вся эта философия. А как замаячит порог, принимаемся подпрыгивать: «Ах, для чего живем, если все прахом станет? Ах, а может, все-таки что-то есть там?» Вот тут-то и начинаются метания: «Дайте нам Истину»…
— Ну, а разве это не естественно? — вздохнул я.
Отец Леонид ответил уже без насмешки:
— Однако и мальчиком быть — тоже естественно. А мальчики… они не думают о конце, жизнь для них впереди, и кажется им, что перед ними вечность. А кто верит в вечность, для того она существует. И может быть, Истина… или одна из истин… в том, чтобы не терять Мальчика в душе? Тогда не страшным будет путь… Уж если кому-то суждено спасти мир и познать смысл бытия, то именно мальчикам — тем, кто владеет вечностью.
