Жаклин Уэст - Книга теней
Темнота обманывала глаза, то окутывая силуэт старого шкафа угрожающей тенью, то превращая вешалку для шляп в оскалившийся скелет. Олив слушала, как сердце бешено колотится в ушах, мечтая, чтобы что-нибудь – что угодно – нарушило зловещую тишину.
А потом кашлянула и начала петь.
Петь она умела не очень-то хорошо, зато очень громко. Начала девочка с песни «Мой огонек»[3], потом перешла на «Пусть солнышко сияет»[4], потом спела все куплеты «Свечи на воде»[5], какие только смогла вспомнить. Вспомнила она немного, поэтому пришлось повторить припев раз пять или шесть. Пока длилась песня, ощущение одиночества становилось самую капельку слабее.
Тьма, казалось, прислушивалась. Олив медленно кралась по чердаку, в свете фонаря разглядывая громоздившиеся друг на друге вещи. При каждом ее движении тени на скошенных стенах дрожали и извивались, будто черный дым.
Она принялась петь все, что помнила из песни «Светлячок, свети!»[6], и тут фонарь моргнул и выключился.
– Сияй, сияй… – прошептала она, и ее дрожащий голос потух вместе со светом.
Рука затряслась. Фонарик выскользнул из пальцев и со стуком упал на пол. Конечно, он и так был слишком мал, чтобы им можно было вправду защититься. Это словно драться на дуэли зубочисткой. Но все равно он успокаивал. На руке по-прежнему висела лампа, но это было ее последнее оружие. И она знала, что его нужно приберечь.
Во мраке позади послышался шорох. Что-то холодное коснулось щеки. Олив резко развернулась, но там ничего не было. По крайней мере, ничего, что можно было бы увидеть.
Холод сочился со всех сторон. Тени все густели и густели, напоминая грозовые облака, которые перед самой бурей стягиваются в одну огромную тучу.
Тут Олив ощутила, как по руке пробежало что-то холодное и скользкое. В горле поднялся крик и едва не вырвался изо рта, но столкнулся со стиснутыми зубами и в итоге вылетел через нос. Девочка бросилась к лестнице, но на полпути вспомнила, что дверь не открывается. А по другую сторону ее ждут Мортон, Горацио, Леопольд и Харви. Должно быть, они вслушиваются, прижавшись ушами к двери. Они услышат, как Олив бежит обратно, и поймут, что она сдалась.
Девочка остановилась и медленно повернулась к центру чердака.
– Я тебя не боюсь, – сказала она темноте. Голос вышел слабым и дрожащим. Олив сделала глубокий вдох и повторила: – Я тебя не боюсь, Олдос МакМартин! И еще, по-моему, художник ты не особенно хороший!
На этот раз ее слова заполнили весь чердак. Темнота на мгновение отпрянула, а потом ринулась к ней, обхватила со всех сторон, морозя голую кожу. Руки и ноги налились невыносимой тяжестью.
Зубы у Олив стучали, но она сказала самым своим беззаботным тоном:
– Это ты так пытаешься меня испугать? Ничего не получается.
Она тихонько сдвинулась к центру комнаты, растирая ладонями замерзшие руки и плечи, и стукнулась ногой о какую-то большую деревяшку со скрипучими петлями. Боязливо протянула руку. Это было зеркало – старое зеркало на подставке, высотой в человеческий рост. И в голове у Олив замерцало крошечное зернышко – идея, из которой вырос план.
Действовать пришлось быстро. На чердаке стоял мороз, ледяной воздух жалил горло и легкие, и все же она заставляла себя шевелиться. Хоть темнота до сих пор стояла кромешная, остальные чувства начали приспосабливаться. Никогда еще она ничего не слышала так четко и ясно; никогда не задумывалась, сколько информации приходит с кончиков пальцев. Девочка стаскивала пыльные простыни со старой мебели, торопливо проводила ладонями по поверхности и растаскивала вещи по нужным точкам.
Поначалу, когда из темноты стали появляться странные видения, она подумала, что у нее просто разыгралось воображение. Олив помнила, что если долго смотреть на свет, а потом закрыть глаза, то его очертания останутся у тебя под веками. А если слегка нажать пальцами на закрытые глаза, во мраке иногда вспыхивают и скачут цветные пятна, будто новогодняя гирлянда, накрытая черной бумагой. Так что когда в темноте мимо ее лица скользнуло что-то длинное и змееподобное, она решила, что зрение просто играет с ней в игры. «Показалось», – повторила себе Олив, краем глаза заметив, как в воздухе плывет нечто с выпученными глазами и длинными клыками. Но когда скользкая, холодная и чешуйчатая тварь медленно протащилась у нее между щиколоток, она поняла, что это никак не может быть просто ее воображение.
Страшно хотелось протянуть руку и щелкнуть выключателем. Но нет. Ей снился кошмар, и она никак не могла проснуться.
Несмотря на холод, голая кожа, словно сыпью, покрылась капельками пота. Олив растерла руки и крепко обняла себя за плечи. На секунду ее охватило такое отчаяние, что хотелось упасть на пол и зарыдать. Она понимала, что наверняка заснет и замерзнет насмерть, но по крайней мере тогда все кончится. И никакие холодные склизкие угри с огромными глазами и зубами больше не будут ползать по ней в кромешной черноте.
– Ты этого и добиваешься, да? – шепнула Олив во тьму.
Ответа не было.
Олив тряхнула сначала одной ногой, потом другой. На них ничего не было – уже не было, по крайней мере. Сделав глубокий дрожащий вдох, она вернулась к делу.
Вокруг снова поплыли серые сгустки тени с длинными хлесткими хвостами. У одних были клювы, длинные носы, у других когти, которые с силой рассекали темный воздух. Девочка не обращала на них внимания – или делала вид, что не обращает. Они всего лишь пытались отвлечь ее, запутать. Настоящая опасность по-прежнему таилась во мраке, не давая себя увидеть. Она опять принялась мычать «Пусть солнышко сияет» нарочито беззаботно, двигая и расставляя мебель.
Однако становилось все труднее бороться с холодом. Тело била жестокая дрожь, и Олив очень боялась что-нибудь опрокинуть. Пальцы на ногах – особенно на босой – казались мертвыми, будто камешки. Она уже даже холода в них не чувствовала. На руках пальцы едва шевелились и так онемели, что страшно было, как бы не разбились на осколки. Медленно подтаскивая дребезжащее зеркало к центру комнаты, Олив думала, что долго не продержится. Ресницы, влажные от быстро остывающего дыхания, то и дело смерзались.
Наконец все было расставлено по местам. Девочка вытащила на самую середину чердака подушечку для ног и замерла, держа лампу у колен.
Трудно было замереть на одном месте без движения. Как только она остановилась, холод усилился десятикратно и темнота сгустилась, окутав ее, твердая, как камень. Девочка понимала, что даже если попытается, уже не сумеет пошевелиться.
– Олив, – раздалось в темноте. Теперь это был уже не шепот, а густой, низкий голос – мужской голос. Словно камни терлись друг о друга в очень глубоком, темном колодце. – Олив, идем со мной.
У Олив дрогнула нога.
– Нет, – шепнула девочка.
– Подойди, – приказал голос.
На этот раз слегка дернулись обе ноги.
– Нет, – повторила Олив уже громче. – Я не стану к тебе подходить, чтобы ты вытолкнул меня из окна.
В темноте за спиной раздался смех.
– Что ж, хорошо, – согласился мужчина. – Я просто думал, что ты захочешь оказаться подальше от всех этих пауков.
Сначала она почувствовала их на щиколотках, потом на коленях, потом везде: сотни крошечных лап шевелились, карабкались и ползали по всему телу с ног до головы. Олив зажмурила глаза. Если сейчас закричать, они пролезут в рот. Больше всего на свете ей хотелось включить лампу и убедиться, что пауки все ненастоящие, но тогда весь план бы провалился. А это была ее последняя надежда.
«Это не по правде», – строго сказала себе Олив. – «Не по правде, не по правде, не по правде…»
Вдруг все копошащиеся лапки разом пропали. Она глубоко вдохнула.
– Ты храбрая девочка, Олив, – произнес голос. – Это одно из немногих твоих достоинств, согласна?
В животе тихонько и противно екнуло.
Голос продолжал говорить, звуча все тише, все ближе:
– Твои родители будут гадать, куда это ты пропала. Какое-то время, конечно. А потом они утешатся. Быть может, заведут другого ребенка. Который будет… больше отвечать их надеждам. – Голос сочувственно вздохнул. – Уж я-то знаю – дети могут оказаться ужасным разочарованием.
Олив с трудом заставила себя выдавить:
– Они не забудут. Они станут меня искать.
– А кто еще? – прогудел голос у самого плеча, но, обернувшись, она никого там не обнаружила. Голос меж тем продолжал: – Есть во всем мире еще хоть кто-нибудь, кто будет скучать по тебе, когда тебя не станет?
– М… Мортон будет, – заикаясь, прошептала девочка.
– Мортон пошел бы с кем угодно, лишь бы выбраться из картины. – Голос мрачно усмехнулся. – И если бы у него был выбор, это была бы не ты.
– Коты… – шепнула Олив.
– Ах, да, коты. Если честно, коты просто хотят избавиться от меня. – Казалось, голос теперь доносился откуда-то из-под ее колен. – Когда все будет кончено, они позабудут о тебе еще скорее, чем твои бывшие одноклассники.
