Дмитрий Емец - Ожерелье Дриады
В этом месте река имела слабый торфяной подкрас. В ней торчали сваи от пешеходного мостика, не то сгнившего, не то унесенного во время весеннего половодья. К сваям жались кувшинки, по притопленным листьям которых пробегали эскадроны водомерок.
Воздух гудел от множества оводов. Чимоданов мигом убил четыре штуки и сложил их в кучку. Улита тоже попыталась прихлопнуть одного, покусившегося на ее полнокровную руку, но не преуспела. После мощного шлепка ладонью овод как ни в чем не бывало взлетел и деловито взял курс на шею Дафны.
– Его так просто не прикончишь! Ты его по коже сперва крути, а потом голову отдирай! Только он, сволота, и после этого шевелится! – сказал Петруччо кровожадно.
«Свирь» Мефа и «Таймень» Эссиорха, одолженные у скульптура Кареглазова, собрали быстро. Это были боевые байды, побывавшие во многих походах. Все части заботливо помечены изолентой в одно, два и три кольца. На шкуре «Таймени» Эссиорх обнаружил несколько аккуратных латок.
Больше всего возни, как Эссиорх и предполагал, оказалось с новой байдаркой Чимоданова, Мошкина и Наты. «Вуокса» будто соглашалась собираться, но не до конца. Всякий раз в последнюю секунду обнаруживалось, что что-то было не сделано или перепутано, и приходилось начинать все заново.
Эссиорх мрачно сопел и отгонял Корнелия, который, участливо прыгая вокруг, то и дело предлагал: «Хочешь инструкцию по сборке покажу?»
– Уйди, пока я тебя не задушил! – говорил Эссиорх.
Заглядывать в инструкцию ему, как настоящему «муЩине» с большой буквой Щ, было «западло».
Меф трижды ходил купаться и возвращался облепленный насекомыми. Чимоданов продолжал хищно хрустеть оводами и складывать в кучку.
– Это чтобы другие боялись! – изрек Петруччо, поднимая очередной трупик за крылышко.
Меф задумчиво посмотрел на здоровенного овода, ползущего по лбу Чимоданова с явным намерением вцепиться в складку кожи над переносицей.
– Этот не боится! – сказал Меф.
– Это ихний пахан! Мстить прилетел! – предположил Чимоданов.
ХРУСЬ! Оглушив «пахана», Чимоданов закинул его в рот и раскусил крепкими, наскакивающими друг на друга зубами. На девушек это большого впечатления не произвело. На Мефа тоже. Один только Мошкин проявил пугливый интерес.
– И на что похоже? – спросил он.
– По вкусу? – уточнил Чимоданов, небрежно отплевывая прилипшее к губе крылышко.
– Да.
– Хм… Даже не знаю, с чем сравнить, чтобы ты понял. Ты когда-нибудь сопли ел?
– Нет.
– А краску от дверей отколупывал?
– Нет!
– И дождевых червей никогда не пробовал?
Мошкин отвернулся. Петруччо посмотрел на него с состраданием.
– Тогда с тобой и говорить бесполезно. Все равно не поймешь.
Эссиорх продолжал безуспешно возиться с «Вуоксой». Корнелий издали дразнил его инструкцией, за что в него несколько раз уже кидали самыми разными предметами.
– Как хорошо, что я взял с собой плоскогубцы! – сказал Эссиорх через час.
– Как умно, что я взял молоток! – добавил он еще через сорок минут.
– Как отлично, что я додумался взять йод! – грустно заключил он в конце второго часа, засовывая окровавленный палец в рот.
Наконец «Вуокса» смирилась и позволила себя собрать. Красная, длинная, как пирога, она мирно покачивалась на воде рядом со «Свирью» и «Тайменью». Празднуя это радостное событие, Эссиорх прыгнул в Сережу прямо в одежде – купаться. При этом он забыл выложить паспорт и снять часы, но это были уже мелочи.
Пока он купался, содержимое рюкзаков разложили по гермомешкам. Когда Эссиорх вылез и стряхнул с себя водоросли, он особо проверил, чтобы гермы с продуктами не попали в байдарку с Улитой.
– Прости, любимая! Это в твоих же интересах! Плыть нам дней пять, телепортировать ничего нельзя, а деревни все в стороне, – сказал он, оправдываясь.
Улита надулась.
– Гад ты все-таки! Даже отчасти ползучий! Тебе же хуже: теперь буду заедать тебя!
После сборов на берегу остался кое-какой мусор. Его сожгли в наспех разведенном костре. Чимоданов бегал вокруг и радостно капал горящим пакетом. Меф хотел поинтересоваться, сколько ему лет, но потом и сам, тряхнув стариной, покапал пакетом, пытаясь попасть в клубящуюся над травой мошкару.
– Психоз крепчал? Это так же глупо, как есть помидоры с кетчупом! – морщась, заявила Ната.
Мошкин, тоже уже приглядевший себе пакет на предмет покапать, на некоторое время задумался, соображая, в чем тут прикол, а потом шепотом спросил у Дафны:
– А помидоры разве не едят с кетчупом, нет?
Когда костер погас, все расселись по байдаркам. Вытолкнув последнюю лодку, сам Эссиорх запрыгнул уже в воде, опасно раскачав «Таймень». Мефодий и Дафна на верткой двушке «Свирь» оказались впереди всех. Меф сидел на герме и, ощущая, как водоросли трутся о днище, привыкал к веслу.
Депресняк, с которого Дафна сняла наконец комбинезон, летел над байдаркой, часто садясь на нос лодки, чтобы энергично почесаться. Его донимали насекомые. И, хотя они почти сразу растворялись, хлебнув кислотной кровушки, Депресняку не было от этого легче. Меф смотрел на летающего кота отупело, как человек смотрит на всякое чудо, которое не может осмыслить разумом, но все же на всякий случай не слишком ему доверяет.
Загребая, они проплыли под мостом, где в воде во множестве валялись шины и оплавленные штырьки от электросварки. Остро сверкало бутылочное стекло. Над всей этой помойкой деловито пуржили мальки. Жизнь продолжалась.
Вырвавшись из-под моста, байдарки увязли в кувшинках, но река уже заботливо подхватила их и понесла, взяв над ними опеку. Солнце припекало. Слева тянулся истоптанный коровами камыш. Кричали на берегу грачи, прыгая по вскопанному полю.
Мефу стало вдруг так хорошо, легко и радостно, что радость не осталась с ним, а перенеслась на всех, кто был в походе, и больше всего – на Дафну. Тоска, преследовавшая его последние дни, развеялась. Прасковья, должно быть, кусала сейчас губы, сама не зная почему.
– Ты отличная! Спасибо, что меня взяла! – сказал Меф.
Дафна сидела к нему спиной. Она не обернулась, но плечи ее дрогнули как-то по-особенному трепетно и благодарно. Буслаеву захотелось обнять ее, но положение его в байдарке было таким шатким, что обнять Дафну удалось бы только веслом и по затылку.
«Поход, поход… Куда ни глянь – везде мокро. И в чем тут романтика?» – размышлял тем временем Мошкин.
Он напряженно искал ее и не находил. Романтики не было. Зато были спина Чимоданова, который то и дело, задирая весло, окатывал его водой, и Ната, тоскливо нывшая, что все ее достали. Дальше следовал поименный список всех, кто ее достал. Нате казалось, что жизнь ее состоит из непрерывных мучений, оводов и дураков.
Странное дело. Солнце, камыш, река, грачи – все это было одинаковым для всех, но Меф ощущал счастье, наполняясь всем, что видел, а Мошкин с Вихровой терзались и рады были бы отправиться на дно, не будь оно таким мелким, что байдарки постоянно его цепляли.
Мрак, увы, не извне. Он внутри нас. Одна и та же череда событий для одного может стать светом, а для другого тьмой. Это аксиома.
Эссиорх в «Таймени» греб так энергично, что даже Корнелий, путавшийся веслом в водорослях и всякий раз после этого обратной его лопастью цеплявший Улиту по голове, не слишком их замедлял.
– Паршиво все как-то. Они с нами нормально, а мы шпионим. Паршиво же, да? – убито произнес Евгеша.
Чимоданов сплюнул в воду и проводил свой плевок глазами.
– Меньше думай – или сдохнешь раньше, чем твой трейлер до тебя доедет! – посоветовал он.
Ната достала клеща – тяжелого, вялого, холодного – и, посадив его себе на руку, отвернулась. Ей невыносимо было смотреть, как он вгрызается.
Глава 8
Лукавнующий зубнятка
Человек умирает, когда теряет способность бескорыстно радоваться.
Йозеф Эметс, венгерский философГромадный Зигя сидел на полу, одетый в подгузник зашкаливающего размера. Это была идея Прасковьи, считавшей, что голый терминатор в подгузнике будет выглядеть прикольно. Зигя грыз большой палец на ноге и преданно разглядывал Прасковью. Молодая повелительница мрака ему нравилась, и он вечно таскался за ней хвостом, куда бы она ни пошла.
Вот и получалось, что свита Прасковьи состояла теперь не только из Ромасюсика, но и из переваливающегося с ноги на ногу гиганта. За это Зигя много раз уже был искусан ревнивым Пуфсом, считавшим, что боевое тело не должно ни к кому привязываться. Зубы у Пуфса были тупые, а нижняя челюсть выдавалась вперед. В результате они не столько грызли, сколько по-бульдожьи прихватывали, оставляя длинный узкий синяк.
Заметив, как карлик любит пускать в ход зубы, Прасковья теперь всегда, когда Ромасюсик начинал тупить, спрашивала: «Тебя что, Пуфс покусал?»
Зигя относился к синякам спокойно. Он не боялся ни боли, ни ударов. Единственное, чего он не переносил, так это хозяйского визга. Всякий раз, едва Пуфс начинал визжать, Зигя садился на корточки и в ужасе зажимал уши руками. Но стоило Пуфсу отлучиться в зашторенный кабинет, где у него, как у канцелярской крысы, всегда была куча дел, Зигя снова ковылял к Прасковье.
