Владислав Крапивин - Топот шахматных лошадок
Однажды Тюпа всех поманил в незаметный проход — ужасно узкий, заросший выше головы дремучими сорняками (хорошо, что крапива не кусалась; колючки, однако, царапались). Продрались, проломились — интересно ведь, что там впереди? И впереди оказался… широченный луг.
Если бы наши путешественники не слыхали о хитростях «треугольной конфигурации», они тут бы и сели от изумления: безлюдное цветущее поле — там, где должны шуметь городские кварталы! Но сейчас они только вдохнули луговой душистый воздух. Потом Тюпа выразился по-научному:
— Ни фига себе, радиус изгиба! Не меньше четырех дэ-эн…
— Эйнштейн… — добродушно заметила Белка. А Дашутка сказала:
— Это, кажется, Колокольцев луг. Драчун говорил, что где-то здесь есть дорожка до Круглого болотца.
Кто такой Драчун, спрашивать не стали. Про него то и дело возникали разговоры: «Драчун говорил», «Драчун в тот раз показывал», «Драчун объяснял»… Но Белка и Костя этого мальчишку не видели ни разу: он с мая жил в деревне у деда с бабушкой и должен был вернуться к середине лета… А о Круглом болотце Белка спросила:
— Это где такое? И чем знаменито?
Дашутка охотно объяснила, что знаменито оно своими жителями — очень умными («прямо как человеки») лягушатами.
— Это те, кто по вечерам поет свое «бум-ква-ква». Все слышат, и никто не знает где… Один Драчун знает. Он меня обещал сводить к ним… И вас, конечно, сводит…
Все пошли куда глаза глядят, к сизому горизонту.
Над лугом стояли в высоте похожие на груды хлопка облака. Гудели шмели. Воздух перекатывался по травам теплыми волнами. Густо пестрели цветы. Дашутка принялась собирать ромашки и плести из них венки. Делала она это удивительно быстро. Белка тоже попробовала и даже сплела один венок, но Дашутка в это время успела изготовить три. И надела их на Тюпу, Сегу и Костю. И серьезно сказала:
— Не стесняйтесь, здесь мы одни. А они и не стеснялись. Только Вашек, похоже, застеснялся, когда Белка украсила его своим венком. Поглядел на нее искоса. Потом еще разок — странно как-то…
— Ты чего так на меня смотришь? — слегка встревожилась Белка.
— Ничего… — пробормотал Вашек. Поджал ногу и начал сердито чесать исцарапанную щиколотку.
Они (Белка, Вашек и Сега) отстали немного от Дашутки, Тюпы и Кости. Сега вдруг сделал три журавлиных шага в сторону, оглянулся и решительно сообщил:
— Я знаю, почему он так смотрит. Потому что боится сказать.
— Сергей!! — угрожающе взвыл Вашек. То есть хотел угрожающе, а получилось жалобно.
Сега еще два раза переставил журавлиные ноги и с безопасного расстояния объяснил:
— Он боится попросить, чтобы ты ему это… по-по-зи-ровала. Потому что хочет слепить с тебя русалочку…
— Чего? — почему-то испугалась Белка.
— Ябеда паршивая! И предатель! — со слезинкой выговорил Вашек. И бросил в Сегу венком.
— И никакой не предатель! Я был бы предатель, если бы не сказал. Потому что ты тогда совсем бы извелся и помер. Сам хочешь, а сам боишься…
— Вот придем домой, узнаешь… — пообещал Вашек. Уши у него были багровые.
Белка всеми нервами ощутила великое смущение Вашека. И чтобы он не мучился так, она сказала деловито:
— Не понимаю. Объясни, что за русалочка?
— Ну… — Вашек несколько раз крупно глотнул, пошевелил тощими лопатками под своей полосатой майкой, показал Сеге кулак. — Не могу же я только лошадиные головы лепить для этого языкастого балбеса… — «Балбес» радостно хихикнул, почуя в голосе брата прощение. — Я вообще лепить люблю. И зверей, и людей… И сказал ему, что хотел… русалку… А он: «Слепи с Белки, она красивая…» Сам ведь предложил, зараза, а теперь…
— А ты обрадовался, — беспощадно уточнил Сега.
Белка ощутила, как разгораются щеки. Не от полуденного зноя.
— Дурни… оба… Почему именно с меня надо лепить?
— А с кого? Таких хорошо знакомых девочек больше у нас нет. Дашутка только, но она еще маленькая и костлявая, почти как я, — разъяснил издалека Сега. — А ты красивая…
— Я?! Красивая?! — честно изумилась Белка.
И тогда Вашек просто и уже почти без смущения сказал:
— Конечно. А ты не знала?
— Ненормальные… Длинная «элизобетонная» дура в очках. И нос у меня толстый. Если бы не очки, все видели бы, какая это груша…
— При чем здесь нос и очки! — с печальным оживлением заспорил Вашек. — Нос у тебя нормальный, и очки тебе идут. И никакая ты не длинная, а… такая. Пропорциональная…
Полагалось возмутиться и пообещать: «Вот как дам по шее, будет тебе «пропорциональная»!» Но Белка надула губы и выговорила:
— У русалок, между прочим, хвосты, а не ноги. Хвост, наверно, с селедки лепить собираешься?
— Да не будет хвоста, я тебя… то есть ее… с ногами, как есть!
— И… — Белка сердито зарделась опять, но надо было доводить разговор до конца. — Русалки же… они же без одежды. Ты соображаешь?
— Но ты же будешь в купальнике!
— Но когда вылепишь-то… на ней-то купальника ведь не будет! Так?
— Будет! Все будет! И очки. И книга!.. Это же не то что настоящая русалка, а просто девчонка… девочка! Пилит на камне у воды и читает. Я даже название придумал: «Русалка из шестого «Б»…
— Если вылепишь похоже, меня узнают… и тогда что?
— И тогда что? — уже сердито отозвался Вашек. — Здесь же нет ничего… плохого. Это же искусство, вот и все. То есть у меня еще не настоящее искусство… но… девочка на озере, что здесь такого?
— И очки сделаешь? — неловко спросила Белка. И с ужасом поняла, что, кажется, сдается.
— Конечно, — уже твердо сказал Вашек (а негодный Сега радостно прислушивался издалека).
— Все догадаются…
— Ну и что?
Да, видно было, что в мыслях у него нет ничего такого. Страшновато было Белке, но… обидеть Вашека — это еще хуже. И, по правде говоря, любопытно стало: что получится?
Белка спросила насмешливо-деловито:
— И как ты это мыслишь? Я сижу у тебя дома в купальнике, ты лепишь, как этот… как Торвальдсен, друг Андерсена, тут приходят родители…
— Ну и приходят, ну и что?.. Да и не надо дома! Вот нальют на Дворах бассейн, все купаться начнут, и тогда я… сяду в уголке незаметно…
— Ага! А за спиной у тебя зрители-советчики… Глядят то на меня, то на твою работу, обсуждают…
— Я же говорю: незаметно…
Что было делать? Надув губы, Белка сказала:
— Хорошо, когда нальют бассейн, поглядим…
— Значит, согласна?
— Ну ладно, ладно… — Когда наполнят бассейн, было неизвестно.
Главный институтский сторож и дворник дядя Капа (Капитолин Митрич) был человек с уклончивым характером. На вопросы, когда в бассейне будет вода, он раз за разом отделывался любимой фразой: «Как только, так в сей же час…» А если на него нажимали, упоминал снова таинственные «воздушные пробки» в трубах… Но были у дяди Капы и хорошие свойства. Никогда не кричал на ребят, не мешал играть, где вздумается, и даже не запрещал вечерние костры.
Эти костры на укромных площадках разжигали студенты — те, что остались в институте на летнюю практику. По вечерам парни и девчата собирались у небольших оранжевых огоньков с гитарами, пели то дурашливые, то душещипательные песни (называлось «студенческий фольклор»). Например, такие:
Полечу я, как радиозонд,
Ты же будешь следить, как локатор.
Распахнется вокруг горизонт,
Закурятся, как дым, облака там.
Я в той облачной скроюсь гряде,
И в эфире тогда станет тихо.
Засигналишь ты мне: «Где ты, где?»
Я же буду сидеть и хихикать…
И припев:
Что такое наша жизнь?
Ах, сплошные прятки!
Ты по улице бежишь,
Я сижу на грядке.
Нет, не встретимся мы под
Радугой-дугою.
Завершен учебный год,
Нынче я с другою…
Когда подходили ребята, студенты охотно раздвигались, давали место. Иногда предлагали:
— Ну что, маэстры, «спиваем» вместе?
«Маэстрами» были Юрчик, Сега, Аленка (пока не уехала), Дашутка и Славик Ягницкий (в самом деле солист детского хора). Славик шепотом предупреждал: «Только не войте, как голодные коты на помойке… То есть я хотел сказать, держите правильную тональность…» Никто и не выл, все пели чисто и правильно. Чаще всего начинали с хорошей такой, немного печальной песни о дальних морях.
…А над синею бухтою той —
Облака что твои паруса.
А за дымчатой дальней чертой —
Голоса, голоса, голоса…
Это кто — отзовитесь скорей!
Но разгадки и отзыва нет —
Или голос нездешних морей,
Или зов позабытых планет…
Иногда кто-нибудь из иронично настроенных парней замечал:
— Несовременно поем, коллеги. Не вписываемся в эпоху…
Но другие отвечали, что шла бы она, эпоха, «туда, куда мы думаем».
— Ну-ка, Славик, давай про марсианские степи.
И Славик, переждав гитарное вступление, тонко заводил:
Там колючие травы под цвет кирпичей.
Звезды с солнцем играют там в жмурки.
Этот выжженный Марс, он пустой, он ничей,
Только ветер гоняет окурки…
И народ негромко подхватывал:
