Филип Пулман - Северное сияние
Молодой человек отвел их к лодке, стоявшей у свекольного пирса, и женщина в красном фланелевом фартуке открыла им дверь. Она посмотрела на Лиру с подозрением, и Фардер Корам сказал:
— Хозяйка, важно, чтобы девочка тоже послушала Якоба.
Женщина впустила их и отошла, а ее деймон, белка, продолжал молча сидеть на деревянных часах. На койке под лоскутным одеялом лежал человек, бледный и мокрый от пота, с мутными глазами.
— Я послала за врачом, Фардер Корам, — дрожащим голосом произнесла женщина.
— Пожалуйста, не волнуйте его. Он ужасно мучается. Всего несколько минут назад сошел с лодки Питера Хоукера.
— Где сейчас Питер?
— Швартуется. Это он велел позвать вас.
— Правильно. Якоб, ты меня слышишь?
Якоб, не повернув головы, посмотрел на Фардера Корама, который сидел в шаге от него, на соседней койке.
— Здравствуйте, Фардер Корам, — тихо сказал он. Лира взглянула на его деймона. Это был хорек, он лежал очень тихо возле его головы, свернувшись клубком, но не спал, глаза у него были открыты и так же мутны, как у Якоба.
— Что произошло? — сказал Фардер Корам.
— Бенджамин погиб. Он погиб, а Герард в плену.
Голос у него был хриплый, а дыхание прерывистое. Когда он умолк, его деймон распрямился с мучительным усилием и лизнул его в щеку. Это придало ему сил, и он продолжал:
— Мы проникли в Министерство теологии, потому что один из пойманных Жрецов сказал, что там их штаб, оттуда исходят все приказы…
Он снова умолк.
— Вы захватили каких-то Жрецов? — спросил Фардер Корам.
Якоб кивнул и скосил глаза на своего деймона. Деймоны обычно не разговаривали с чужими, но иногда это случалось, и сейчас он заговорил.
— Мы схватили трех Жрецов в Клеркенуэлле и допросили их: на кого они работают, откуда получают приказы и так далее. Они не знали, куда увозят детей, сказали только, что на Север, в Лапландию…
Он замолчал, чтобы отдышаться, его маленькая грудь часто вздымалась.
— И эти Жрецы сказали нам про Министерство теологии и лорда Бореала. Бенджамин сказал, что они с Герардом Хуком проникнут в министерство, а Франс Брукман и Том Мендхем должны пойти и разузнать о лорде Бореале.
— Им удалось?
— Мы не знаем. Они не вернулись. Фардер Корам, обо всем, что мы делаем, они будто знали заранее. А Франс и Том пошли к Бореалу и как в воду канули.
— Вернемся к Бенджамину, — сказал Фардер Корам, увидев, что Якоб закрыл глаза от боли и задышал еще тяжелее.
Деймон Якоба встревоженно и жалостливо пискнул, женщина сделала два шага к раненому, прижав ладони ко рту; но она ничего не сказала, и деймон слабым голосом продолжал:
— Бенджамин, Герард и мы подошли к министерству возле Уайтхолла, отыскали боковую дверцу, не очень строго охранявшуюся, и мы остались наблюдать снаружи, а они вскрыли замок и вошли. Через какую-нибудь минуту мы услышали крик ужаса, вылетел деймон Бенджамина, позвал нас на помощь и снова влетел. Мы вынули нож и побежали за ним. Но там было темно, метались какие-то дикие, страшные тени, раздавались непонятные звуки; мы бросались туда и сюда, но раздался шум наверху, испуганный крик, и Бенджамин со своим деймоном упали с высокой лестницы, деймон хлопал крыльями и теребил его, хотел поднять, но напрасно — они рухнули на каменный пол и тут же умерли.
А Герарда мы так и не увидели, наверху раздался вой, это был его голос, и мы от страха и неожиданности не могли пошевелиться, а потом сверху прилетела стрела, вонзилась нам в плечо и прошла глубоко до…
Голос деймона совсем ослабел, а раненый издал стон. Фардер Корам наклонился и осторожно поднял покрывало: из плеча торчал оперенный хвост стрелы, вокруг масса запекшейся крови. Стрела вошла так глубоко в грудь несчастного, что снаружи торчало всего сантиметров пятнадцать. Лире стало плохо.
С пирса донеслись голоса и звук шагов. Фардер Корам выпрямился и сказал:
— Это врач, Якоб. Подробнее поговорим, когда тебе полегчает.
— Перед тем как выйти, он пожал плечо женщине.
На пирсе Лира держалась вплотную к нему, потому что там уже собралась толпа, люди шептались и показывали на лодку пальцами. Фардер Корам велел Питеру Хоукеру немедленно идти к Джону Фаа, а Лире сказал:
— Как только выяснится, выживет Якоб или умрет, нам надо будет еще раз поговорить о твоем алетиометре. Иди пока, чем-нибудь займись, детка; мы тебя позовем.
Лира отошла от людей, села в камышах и принялась бросать в воду комья грязи. Одно ей было ясно: она научилась понимать алетиометр, но не испытывала от этого ни радости, ни гордости — ей было страшно. Что бы ни двигало этой стрелкой, она вела себя как разумное существо.
— Я думаю, это дух, — сказала Лира, и ей захотелось бросить эту штуку в болото.
— Когда есть дух, я его вижу, — сказал Пантелеймон.
— Как этого старого призрака из Годстоу. Я его видел, а ты не видела.
— Разные бывают духи, — укоризненно сказала Лира.
— Всех ты не можешь видеть. И потом, эти старые покойники — Ученые без голов. Я же их видела.
— Это была просто ночная жуть.
— Нет. Самые настоящие духи, и тебе это известно. Не знаю, какой там дух водит проклятой стрелкой, только это не такой дух.
— Может, и не дух, — упрямился Пантелеймон.
— Но кто же тогда?
— Может… Может, элементарные частицы. Она фыркнула.
— А что? — настаивал Пантелеймон.
— Помнишь фотомельницу в Колледже Гавриила? Ну вот.
В Колледже Гавриила был весьма священный предмет, его держали на алтаре в Капелле, тоже под черным бархатом (вспомнила Лира), как алетиометр. Она увидела его, когда пришла туда на службу с Библиотекарем Иордана. Воззвав к Господу, священник поднял покров, и в сумраке блеснул небольшой стеклянный купол, под которым что-то было, но что именно, издали не удавалось разглядеть. Затем он дернул шнурок, привязанный к шторке наверху, и на купол упал солнечный луч. И тогда стало видно: маленькая вещь вроде флюгера с четырьмя лопастями, черными с одной стороны и белыми с другой. Свет ударил в нее, и она завертелась. «Это наглядный нравственный урок, — объяснил священник.
— Чернота невежества бежит от света, а мудрость белого стремится ему навстречу». Лира поверила ему на слово, но, что бы это ни значило, наблюдать за вертящимися лопастями было интересно, и все это происходило благодаря силе фотонов, как объяснил Библиотекарь по дороге домой.
Так что Пантелеймон, возможно, был прав. Если элементарные частицы могут закрутить фотомельницу, то, конечно, и стрелку могут двигать; но ее это все равно беспокоило.
— Лира! Лира!
Тони Коста махал ей с пирса.
— Сюда! — крикнул он.
— Срочно иди в Зааль к Джону Фаа. Бегом, девочка.
Джон Фаа сидел с Фардером Корамом и другими вождями. Вид у них был встревоженный. Джон Фаа сказал:
— Лира, детка, Фардер Корам сказал мне, что ты уже владеешь этим инструментом. К нашему горю, только что умер Якоб. Думаю, нам все-таки придется взять тебя, хотя все во мне этому противится. На душе у меня неспокойно, но другого выхода, кажется, нет. Как только Якоба похоронят в соответствии с нашим обычаем, мы отправляемся. Пойми меня, Лира: ты отправляешься с нами, но это не повод для радости или веселья. Впереди нас ждут опасности и беды.
Фардер Корам возьмет тебя под свое крыло. Не огорчай его, не подвергай себя и его риску, иначе ты почувствуешь силу моего гнева. А теперь беги скажи это Ма Косте, и будь готова к отплытию.
Следующие две недели прошли в таких хлопотах, каких еще не знала Лира. В хлопотах, но не быстро, потому что приходилось подолгу чего-то ждать, прятаться в противных сырых закутках, смотреть, как проплывает за окном унылый, дождливый осенний пейзаж, и снова прятаться, спать в газолиновых парах возле двигателя, просыпаться с дурной головой, и самое худшее — ни разу не выйти на воздух, не пробежаться по берегу, не полазить по палубе, не открыть шлюзных ворот, не поймать швартов, брошенный с берега.
Все время приходилось прятаться. Тони Коста пересказывал ей сплетни, услышанные в прибрежных пивных: что по всему королевству охотятся за светловолосой девочкой и за поимку ее назначена большая награда, а того, кто ее прячет, ждет суровое наказание. И странные ходили слухи: будто она — единственный ребенок, спасшийся от Жрецов, и носительница страшных секретов. А еще говорили, что она не человеческое дитя, а пара духов в обличье ребенка и деймона, посланных в здешний мир адскими силами для того, чтобы разрушить его; говорили, что это не ребенок, а взрослый, которого волшебным образом уменьшили, и он на содержании у тартар, явился шпионить за добрым английским народом, готовить тартарам дорогу для вторжения.
Сперва эти рассказы Лира слушала с радостью, а потом с тоской. Сколько же людей ненавидят ее и боятся! И она мечтала выбраться из этой тесной каюты-ящика. Ей не терпелось попасть на Север, очутиться в снегах под сияющей Авророй. А иногда она тосковала по Иордан-колледжу, ей хотелось снова полазить по крышам с Роджером, услышать колокольчик Стюарда, возвещающий, что до ужина полчаса, стук посуды, скворчание масла и крики на Кухне… И тогда ей ужасно хотелось, чтобы все было, как раньше, и таким оставалось всегда, чтобы она вечно была Лирой из Иордан-колледжа.
