Елена Ленковская - Спасти Кремль
Мальчик уставился в блокнот, беззвучно шевеля губами.
«Дневник кадета Раевского» — вот что было написано на первой странице.
Руслан дважды нервно шмыгнул носом и жадно углубился в чтение.
Дневник кадета Раевского
«Решено: буду записывать. Если удастся вернуться… Ладно, про это писать ни к чему.
Вчера было первое сентября. Мы с уланом А. прибыли в Фили. А тут такое! Оказывается, Р. знают, и он был в штабе совсем недавно. И поехал в Москву — искать сестру! Милый-милый Р. Когда же мы, наконец, встретимся?
Вчера было решено, что армия оставит Москву. Никто до конца не верил, что это случится. Кроме меня, конечно. Когда знаешь заранее — это так… так странно! Иногда мне кажется, что всё это сон.
У нас с А. ни еды, ни денег. Зато у А. тут кругом знакомые. Он раздобыл себе коня, и получил приглашение на ужин с офицерами.
На ужине один из офицеров сказал, что хочет пробраться внутрь французского лагеря и убить Наполеона! Это капитан артиллерии Фигнер. Другим офицерам его затея не по душе. Ему говорили, что это варварство, что офицер — это воин, а не убийца. Ф. заявил, что ради этого охотно пожертвовал бы жизнью и сговорился с другим каким-то офицером отправиться к начальнику штаба Ермолову — за разрешением на партизанство. Интересно, отпустят его или нет?
Ночевали мы с А. в амбаре — все избы были заняты. Спали, не раздеваясь. По низу сильно дуло, пришлось в забраться в пустой ларь. Наутро весь мундир оказался испачкан мукою. А. в ларь не лазил. Поэтому он всё утро надо мной смеялся, называл мучным жуком, а ещё — жуком-долгоносиком. Откуда у него такие познания? Тоже мне, учёный-энтомолог.»
«Сегодня второе сентября, и я с шести утра на ногах. С рассветом наши начали отступление через Москву. Сколько у нас войска! Армия двигалась — будто река текла.
Солдаты шли угрюмые, глядя в землю … Некоторые в рядах плакали.
Жители — те, кто не уехал — столпились по краям улиц и площадей, и молчат. Растерянные, испуганные…
На мосту через Яузу мы видели Кутузова. Он седой, грузный. Так похож на Люськиного дедушку! Ну, точнее, дедушка будет похож. Со временем, конечно. Только у К. повязка на глазу. Вид у Кутузова, несмотря ни на что, спокойный. Какой-то такой… величавый, что ли. А ведь ему теперь труднее всех, наверное.»
«Мы с А. догнали его уланский полк. А. ездит на казачьей лошади, что достал в Филях, и бесится, мол, она трусливая и бестолковая. Ругает её ленивым ослом, и уверяет меня, что в первой же стычке с неприятелем она его подведёт. Несчастный голодный осёл, кстати, пока возит нас двоих. Ещё бы ему не лениться!»
«Нынче, третьего сентября, русская армия отошла на 15 верст от Москвы и расположилась лагерем в селе Панки. Забавное название, ничего не скажешь. Такое… неформальное, ага?
Ура, сегодня А. нашёл своего Зеланта! Ой, только из-за этого коня целая история вышла.
А. послали с отрядом за сеном для полковых лошадей. Он и меня взял. Едем по дороге, сбоку деревенька. А в ней, якобы, наши заводные лошади стоят. А. — он прямо взвился. Меня ссадил, а унтер-офицеру скомандовал шагом вести отряд к ближайшему лесу и ждать его там.
Отошли мы к лесу. Ждали-ждали, слышим — и пальба за лесом началась. Подумали, что это неприятель. Унтер-офицер решил моего улана не дожидаться. Мол, в плен попасть никто не хочет.
Уехали дальше, вёрст за восемь. Нашли там сено, навьючили лошадей и окольными дорогами приехали в другую деревню, ждать А-ва.
Много времени прошло. Глядим, скачет мрачный А. на своём Зеланте. Пересадил меня на свободного теперь „осла“, повёл отряд в полк. Приехали.
А., не слезая с коня и зверски скрипя зубами, заявляет, что теперь же уезжает из полка. Насовсем! Мол, едет проситься к Кутузову в ординарцы.
Что случилось? Чего он так разъярился? Конь на месте, все люди целы…
По дороге в ставку А. рассказал, как дело было.
Оказалось, в той деревушке стояли лошади другого полка. Уланские заводные были дальше, верстах в трёх. А. — туда. Приехал, нашёл Зеланта, помчался обратно. Вернулся, отряда нет. А. надеялся отыскать нас по следам, да не тут-то было. По всем дорогам натоптано — вправо, влево, поперек. Бедный А. поездил, никого не нашёл, и вернулся в полк.
Полковник, узнав. что А. потерял своих людей, пришёл в ярость. Обещал, если А. нас не сыщет, его расстрелять!
А. — опять к проклятому лесу, а там уже неприятельские стрелки. И наших стрелков лейб-эскадрон стоит. На передней линии встретил знакомого офицера. Тот спросил, зачем А. тут болтается. Посоветовал искать нас в той деревне, где мы и, вправду, встретились.»
«4 сентября вышли к Боровскому перевозу, что на реке Москве. Там было столпотворение. Беспорядок просто неимоверный! Народ из Москвы спасается как может. Кареты, коляски, дрожки, телеги — сгрудились на мосту. И всё стоит: пробка настоящая! Арьергард пройти не может, обозы мешают. Сами не двигаются, и войско не пропускают. А со стороны Москвы пушечные выстрелы слышно. Французы, верно, на пятки наступают! Начальники кричат-надрываются, толку нет.
Тут подъехал генерал Ермолов и приказал артиллерийскому офицеру повернуть дула орудий на мост. Гляжу, а офицер-то этот — „милашка“ Фигнер, собственной персоной! Тут генерал ему громко так командует: зарядить картечью и палить по обозам!
Ничего себе, думаю, неужто по своим палить начнут? А генерал что-то шепнул Фигнеру на ухо, да ка-ак гаркнет: „Пальба первая!“. Стрельбы так и не было, но обозники мост вмиг очистили.
Теперь вечер. Темнеет. Почти половина неба покрылась ярким заревом. Это горит Москва! Горит во многих местах. Днём был виден только чёрный дым. Теперь же в той стороне полыхает огромный огненный столб.
„Французы нерасчётливы, — сказал мне А. — Зачем они жгут наш прекрасный город? Странные люди!..“
Жду А. на лавке у избы, на воротах которой написано „Главнокомандующему“. А. пошёл просить адъютанта Кутузова, чтобы его сиятельство принял его немедленно. Долго не возвращается, значит своего добился.
Пойду-ка я… к окошку поближе… Конечно, нехорошо подглядывать… но когда ещё самого Кутузова так близко рассмотреть доведётся?»
— Битте, мой мальчик, битте!
Руслан оторвался от мелко исписанных страничек и восхищённо оглядел накрытый стариком стол: печёная обугленная картошка, хлеб и полный чайник крутого кипятка. Благодарно улыбнувшись радушному хозяину, голодный Руся проворно подсел к столу. Он торопливо надкусил горячую картофелину и с полным ртом промямлил нечто похожее на «данке шён».
Однако мысли о сестре не давали ему спокойно заняться едой. Толком не прожевав, Руслан соскочил с места и принялся вышагивать вокруг стола, возбуждённо размахивая надкусанной картофелиной и сумбурно пересказывая старику прочитанное.
Карл Фридрихович слушал внимательно и не перебивал. Он смотрел то на самого Русю, то на картофелину в его руке, и всё вздыхал. Периодически старик отщипывал кусочки хлебного мякиша и задумчиво отправлял их в рот. Пережёвывал он хлеб сосредоточенно, с меланхолическим выражением лица.
— Нет, вы только послушайте! — И Руся, быстро заглотив оставшийся кусок картошки, схватил блокнот и торопливо забормотал:
«Рассказывают, что уходя из Москвы два батальона московского гарнизона, вливаясь в отступающую мимо Кремля главную армию, уходили с музыкой.»
— Чего? — Руся аж поперхнулся. — Бред какой-то.
«Какая каналья велела вам, чтобы играла музыка?» — закричал Милорадович командиру гарнизона. Тот ответил, что по уставу Петра Великого, когда гарнизон оставляет крепость, то играет музыка. «А где написано в уставе Петра Великого о сдаче Москвы? — заорал Милорадович. — Извольте велеть замолчать музыке!»
— А, ну, теперь понятно… — усмехнулся мальчик. — Ладно, это всё, конечно, интересно, да только… Короче, подробности — потом, — заявил он. — Главное, что мне надо знать — это где и с кем она сейчас. — Он нахмурился, лихорадочно листая блокнот.
— Об этом и так можно догадаться, — тихо ответил ему Шрёдер. — С поджигателями, разумеется. С теми, друг мой, кто схватил и раздел французика Виньона. И десятки других его собратьев… э-э-э… в покое не оставил.
Руся скептически поджал губы. Луша — диверсантка? Он в сомнении покачал головой. Нет, на неё это совсем не похоже. Впереди всех на лихом коне — это в её стиле, не зря же она в армию напросилась, но чтоб нападать из-за угла? Не такой у неё характер.
Ответ, видимо, был у него в руке, оставалось дочитать его до конца. И он снова склонился над страницами, испещрёнными тонким шариковым стержнем.
Один глаз, да не обманешь!
Руслан читал записи сестры, и ему казалось, что он видит всё описанное своими глазами.
Вот Луша. Сидит у избы. Замёрзла, видно — ёжится, дует на покрасневшие пальцы. Вот она приподнялась на завалинку, прижала нос к окошку.
