Михаил Валигура - Приключения Торпа и Турпа
Сопер от неожиданности вздрогнул.
— А? — растерянно сказал он. — Я? Я это… Я… я стих сочинил!
Джон Кишо удивленно приподнял бровь над свободным от монокля глазом, пожал плечами и ничего не ответил. Зато оживился Хамяк.
— Чего-чего? — переспросил он. — Стих? Ты глянь, и Сопер туда же! А про что стих?
— Про Хамяка, — робко ответил Сопер.
Хамяка аж перекосило от удивления.
— Про меня? Ого! А ну-ка, прочитай.
Сопер откашлялся и с неподдельным страхом принялся завывать:
Луна, прорвавши туч завесу
Меня ведет сквозь нощный мрак.
Но я один бегу по лесу —
Меня преследует Хамяк.
Несясь гигантскими прыжками,
Хамяк в обнимку с Хамяками
Зловредно щерит желтый зуб…
— Но-но, ты, я щурка, — вдруг оборвал его Хамяк. — С какими еще такими «Хамяками»? Меня что, одного не хватит с тобой расправиться? Ишь, поэт тут нашелся. Цыц! — и он (прямо как у Сопера) ощерил желтый зуб.
Обескураженный такой критикой, Сопер замолк. А поскольку Джон Кишо также не желал больше ни за какие коврижки рассказывать про свое шотландское детство, дальше друзья шли молча.
Лес становился все гуще и гуще. Сосны росли тут так тесно, что ветви их сплетались, и Хамяку то и дело приходилось обламывать их, прокладывая путь. Обломанные ветки издавали скрипучий треск, и Сопер, слыша его, всякий раз вздрагивал. Бедняге все время мерещились какие-то ужасы. Да и не ему одному, честно говоря. Торп и Турп тоже поминутно оглядывались назад, желая убедиться, что за ними никто не крадется, а Джон Кишо, хоть и считал ниже своего достоинства опасливо озираться, все же не переставал вслушиваться в звуки леса.
И тут неожиданно раздался вопль, который не на шутку всполошил всех. Вопль принадлежал Соперу.
— Ты чего орешь, ящурка? — зашипел на него Хамяк. — Чего орешь?!
— Шишка, — всхлипнул несчастный дракончик. — На голову, мне… свалилась шишка.
— Если ты от каждой шишки будешь истерики устраивать, — сказал Хамяк грозно, — долго не протянешь. Вон их как много! — и он задрал Соперову голову вверх. — А ну, сосчитай!
Тут Сопер завопил еще сильней.
— Чего ты орешь?! — рыкнул опять Хамяк. — Чего ты…
Все при этом подняли головы вверх и увидели вдруг какое-то зеленое мерцание, опускавшееся прямо на них.
Сопер вопил, не переставая, а Торп, Турп и Джон Кишо невольно прижались к Хамяку. Но мерцание вдруг окликнуло их сверху знакомым голосом:
— Сколь отрадно мне, други мои, зреть вас вновь в добром здравии.
Раздался дружный вздох облегчения, а вслед за ним рев Хамяка:
— Отрадно ему! Ах ты, торшер летающий! Ты хоть и привидение, а совесть имей!
Призрак был ошарашен таким нерадушным приемом. Затем оскорбился:
— Ты чего разорался? — крикнул он. — Я к ним, понимаешь, лечу с чертовых куличек, чтоб провести через этот проклятый лес, а они на меня с криком! Вот сейчас брошу вас тут, и полечу назад на кулички!
Когда призрак разговаривал по-человечески, на него трудно было сердиться. Тем более теперь, когда страх у друзей прошел, и в компании призрака им было даже как-то спокойней. В самом деле — не глупо ли болтать вот так, запросто, с представителем загробного мира, и бояться при этом какого-то там зверя или разбойника. Друзья продолжали свой путь, уже не оглядываясь и не прислушиваясь.
— Слышь, старик, — сказал Торп. — А куда это ты подевался тогда, у протоки?
— Ветром свирепым унесло меня, — произнес призрак заученную фразу. — Не твердил ли я вам, что подвержен внушению его в силу родства природы нашей?
И пронес меня ветер сей многие версты над лесом темным, над холмом одиноким и над градом скорбным. И многое видел я, и многое постиг, не видя. Но сие предстоит вам постичь самим, и скорбью наполнятся сердца ваши.
— Не каркай, дед Палубник, — перебил его Турп. — Что будет, то будет. А не хочешь говорить, так и намекать нечего.
Призрак хотел было снова оскорбиться, но Торп поспешил его успокоить:
— Но-но, не сердись, брат-призрак. Расскажи-ка ты нам лучше, как ты княжил в своем замке.
И тут случилась удивительная штука. Оказывается, на призрака можно было действовать не только зля его, но и доставляя ему большое удовольствие. В восторге от того, что его впервые за все время назвали призраком, старик засветился вместо зеленого света розовым и затараторил. Но если от злости он начинал говорить по-человечески, то от удовольствия, напротив, принялся изъясняться на каком-то совершенно тарабарском наречии:
— Чи то не пеньктно нам, бяше, — воскликнул он, — заслухачь сагур про шветнего Палубника? И сагур тэн в ензыках жие, и в руках жие, и в люджях пшадар! И…
— Хватит, хватит! — закричали хором друзья, но призрак уже никого и ничего не слушал.
— И быв тэн Палубник кунэгэм моцнэм, и лыцажем нездоланэм, и помоц дужа для жружев своих, и смерчь гружна для вружев своих, — пел он, покачиваясь в такт словам.
Беднягам-путешественникам пришлось смиренно идти под речитатив разошедшегося призрака. Они прошагали часа два, а тот все никак не мог перейти к изложению основных событий, застряв на деталях описания:
— И быв у него вавель шветни, и вояцы хорубжи, и коньство поспешне…
А друзья все шли. Идти стало немного полегче, поскольку сосны стояли уже не так близко друг к дружке, и меж их кронами можно было даже разглядеть клочки неба. Призрак тем временем продолжал тарабанить:
— И об яд нешли му на шребле, а коляцию на злоче. И вин вшиських быво задуже, и фриток, и флячек, и бризолей, и парувок с кжимняками, и канапок, и…
Если б проголодавшиеся путешественники понимали хоть слово из речи призрака, они бы его пристукнули. Ведь у них уже почти сутки росинки маковой во рту не было, а тот битых полчаса описывал княжий стол. Торп и Турп мечтали о яичнице с ветчиной и чашке ароматного кофе. Сопер с тоской думал о сосисках, которые они жарили на костре в страшную ночь битвы с волками. Джон Кишо вспоминал о далеком шотландском детстве, когда он маленьким сидел за дубовым столом в столовой их родового замка и не хотел есть овсянку, а добрая мама его уговаривала:
— Ну, пожалуйста, милый Джон Кишо, съешь хоть немного!
Практичный Хамяк ни о чем не мечтал, не думал и не вспоминал. Он попросту оторвал здоровенный кусок сосновой коры и принялся его жевать, но тут же выплюнул.
«Какая гадость! — подумал он. — Хуже мяса»…
А призрак все не унимался. Теперь он рассказывал о страшной битве, в которой, по его словам, почти все его войско «впадло с коньства». Путешественникам грозило легкое помешательство, но, к счастью для них, лес в это время кончился, и началось болото.
— А ну, хватит, дед, — окрикнул призрака Турп. — Вишь, в болото забрели.
Призрак, остановившийся на моменте, когда его пронзило каленой вражеской стрелой, запнулся и удивленно глянул вниз.
— Что ты сказал? — спросил он.
— Он сказал, что началось болото, — ответил за друга Торп.
— Ты знаешь, что за этим болотом?
— Сие ведомо мне, — ответил призрак. И все, кажется впервые, обрадовались его привычной старомодной речи.
— За болотом сим море лежит. Посреди болота — остров. А на острове том — замок, а в замке том…
— Сундук с яйцом? — догадался Сопер, который очень любил сказки.
— Не перебивай меня, змий, — раздраженно сказал призрак. — В замке том — цель скитаний ваших, Картар злобный.
— А путь через болото тебе ведом? — спросил Джон Кишо, который старался говорить с призраком на его языке, считая, что тот так лучше поймет.
— Ведом, — важно отвечал призрак.
— И ты готов нам быть нитью путеводной и перстом указующим? — продолжал выяснять Джон Кишо.
— Указателем дорожным, — отвечал старик, хитро щурясь.
— Хамяк, не очень-то доверяющий призраку, сломал небольшую сосенку и сделал из нее себе шест.
— Не торопись, Хамяк, — сказал Джон Кишо. — Отдохнем часок-другой, а как стемнеет — отправимся дальше. Верно я говорю? — обратился он к призраку.
— Темнота — союзник наш есть, — подтвердил тот. — Дайте ж отдохновение членам вашим и вкусите сон. А в час урочный разбужу я вас окликом моим.
— Только звони погромче, будильник, — сказал Хамяк. — А то у меня сон — богатырский.
И в подтверждение своих слов он немедленно захрапел, как небольшой Ниагарский водопад.
Остальные последовали его примеру. Торпу и Турпу снилось, что они сидят в лавке весельчака Шампаки, и тот угощает их апельсиновым ликером. Соперу снилось, что он — большой дракон, и лучше всех в мире умеет пускать огонь. Джону Кишо, наоборот, снилось, что он маленький, и бегает по вересковым пустошам с миской овсянки и криками «Гоп-ля!»
Хамяку снилось, что он гуляет с Надюшей Хамяк по фисташковому полю. Хамяк держался этом сне необычайно галантно. Он придерживал Надюшу за лапку и ворковал в ее маленькое ушко: «Здесь, душенька, растут самые вкусные фисташки в мире. Не желаете ли откушать?» Надюша Хамяк кокетливо потупляла глазки и говорила, что желает, но самую чуточку, потому что вовсе не голодна. Тогда Хамяк срывал целую горсть фисташек и уж хотел было начать класть их по одной в Надюшин ротик, как тут над полем взвилась сигнальная ракета и дурным голосом завопила: «Час урочный настал! Настал час урочный! Откройте сомкнуты негой взоры!»
