Федор Кнорре - Бумажные книги Лали
Лали бросилась Иву на шею:
— Спасибо! Чудесный подарок! Я так рада. А когда можно будет вызвать Прата?
— Как только я… Чего ты трясешься?
— Утро. Завтрак. Обслуживая хижину, — торопливо пробормотал Робби.
— Ой, досамообучаешься ты! Не спутаешь?
— Точно. Утро. Завтрак. Прат. — Робби протянул руку, осторожно взвесил коробочку на вес и бережно опустил ее в свою кенгуровую сумку.
— Теперь уходите оба поскорей, пока вас не хватились! Мы заболтались!
— Ладно, девочка. Но имей в виду, что ты здесь не останешься. Ты хочешь в загородный дом Непомника? Тебе ведь там нравилось. И никто не будет знать.
— Она взбесится!
— Неуважительное выражение. Но если что-либо подобное даже и произойдет, я выдержу. Поцелуй меня на прощание!
Глава 20
ПОЗНАКОМИТЬСЯ ЛУЧШЕ ВСЕГО ПЕРЕД РАССТАВАНИЕМ
В укромной хижине на площадке сто двадцатого этажа совершенно переменился весь уклад жизни. Старики перестали регулярно собираться по четвергам. Они приходили теперь каждый вечер.
Порядок вечернего чаепития не изменился нисколько. Старики рассаживались на свои привычные места, неторопливо и очень вежливо разговаривали, но вокруг чайного стола неизменно все свободное пространство было занято ребятами, в самых разнообразных позах рассевшимися прямо на ковре или приткнувшимися с чашкой в руках на валик чьего-нибудь мягкого кресла.
Только Лали, конечно, не было. И слуху о ней не было. Сам очень опечаленный и притихший, Прат знал, что с ней не случилось ничего дурного. Конечно, если приговор Мачехи не считать дурным.
Во всяком случае, пылкие предложения Фрукти — отправиться, ворваться, штурмовать и освободить силой Лали, были вовремя погашены разумными доводами взрослых.
Никто не мог позабыть впечатлений от вечера в театре. Все жаждали продолжения… но Лали с ними не было, и в хижине царило уныние. Надежда, что она появится снова, конечно, не угасала совсем. С каждым оторванным листком календаря еще на один день сокращался Срок, ждать становилось все томительнее, и все-таки все собирались каждый вечер, лениво пили чай, хрустели печеньем и как будто чего-то ждали.
— У нас что-то уныло сегодня! Что должны делать, собравшись, порядочные люди, когда они знают, что скоро им предстоит навсегда проститься? — вдруг воскликнула однажды Прекрасная Дама.
— А чего? — вяло откликнулась девочка Оффи.
— Перед расставанием люди должны узнать друг друга, хотя бы познакомиться!
— Здрасьте! — остроумно промямлил Кетик.
— Я могу вам рассказать в нескольких словах. Вот перед вами сидит наш старый друг, которого мы зовем Чемпионом.
— Ну, сидит, а нам-то что?
— Вы, может быть, думаете, что он был каким-нибудь обыкновенным чемпионом, каких сотни в боксе, плаванье, беге, прыжках? Нет, этот человек поднялся на ступеньку выше, чем высшая ступень победителя.
— Да ну, вы только меня конфузите… — Чемпион беспокойно завозился в своем кресле. — Вот еще вспоминать! Да это было так давно… Что тут вспоминать?
— Ах, он, оказывается, боксер? Это дело! Здорово дядя дрался? — воскликнули мальчишки.
— Он был чемпионом мира. Его называли суперчемпионом. Всех, кто выходил против него на ринг, он всегда укладывал в три-четыре минуты, больше ему не требовалось. Три минуты, и самые могучие и свирепые силачи лежали на полу тихо и смирно, как загорающие на пляже. А ведь он был очень добрый и всегда старался, чтоб кого-нибудь нечаянно не повредить. Но побеждать-то ему все-таки приходилось, ничего не поделаешь, он же был знаменитым чемпионом. Так продолжалось год за годом. И однажды ему попался необыкновенно сильный противник. Не будь на свете нашего Чемпиона, тот обязательно был бы чемпионом мира. Он отчаянно бился, тот бедняга, но наш друг сбил его четыре раза и выиграл, как всегда. И толпа ревела от восторга, он был ее кумиром. До чего же гордились им жирные пузаны с одышкой и хлипкие канцелярские жители, банковские клерки в широкоплечих пиджаках, но с макаронными мускулами, как вопили они от восторга, когда выносили его на руках из зала. Потом в самом роскошном отеле в его честь устроили шумный пир. Ему говорили, что он достиг вершины славы, но ему самому вдруг стало не очень весело, он задумчиво смотрел на красные морды и раскрытые ревущие рты нарядной толпы за столами, и странная мысль шевельнулась в нем: он спрашивал себя, а что орала бы эта толпа, если бы он хоть раз оступился и проиграл? И потом другая мысль: а что бывает с теми, другими, которые проигрывают бой, со всеми, кого он без конца побеждает? И он потихоньку встал из-за стола, в своей хрустящей белой крахмальной манишке, черном нарядном фраке, спустился вниз; и вот он в своей длинной, сверкающей серебром машине едет, поворачивая направо и налево, разыскивая нужный ему дом. И вот наконец темноватая грязная улица, и за ней еще более грязный и бедный переулок, и очень маленький садик, и скользкие ступеньки лестницы. Он открыл скрипучую дверь, и в лицо ему пахнуло горьким запахом бедности и беды. Он отворил еще одну дверь, которая не скрипнула, и увидел своего недавнего противника, который так смело и так безуспешно пытался устоять против него. Он увидел, что тот сидит, уронив тяжелую голову, закрыв лицо руками, а жена его, всхлипывая, нежно целует его большую сильную руку, и видно, что они очень давно уже так сидят, а рядом, ползая по полу, играют с тазиком двое ребятишек, и девочка, вытаскивая из тазика мокрые тряпочки, делает малышу примочку под глазом и приговаривает: «Ты выйдешь против него еще раз, и тогда тебе повезет», а малыш только отмахивается и тяжело вздыхает: «Выйду обязательно, но снова не продержусь больше четырех минут…» И тогда Чемпион отступил за порог и тихонько притворил за собой дверь. И в тот же вечер вдруг отказался от ответного боя со своим противником, так что тот получил весь денежный приз. А сам себе дал слово больше никогда не выходить на ринг, а это слово было очень трудно сдержать: его уговаривали, безудержно льстили ему, и обливали помоями презрения, и издевались, и опять соблазняли. Но он выиграл этот свой самый тяжелый и лучший бой. И с тех пор даже перестал обижаться, когда мы зовем его Чемпионом, не за все его прежние победы, а за эту, его главную, когда он сдержал свое трудное слово. С тех пор он не ударил ни одного человека.
Чемпион не знал, куда деваться от неловкости.
— Ну, хватит, хватит… — бормотал он, отмахиваясь не лучше того малыша, про которого рассказала Дама. — Все было не так, гораздо хуже… и вовсе не так уж все сразу. Это была долгая история, а рассказали как какую-то легенду!
— Может быть. Я не хотела засорять рассказ всякими подробностями. Вероятно, всякая правда, очищенная от мусора случайностей, самая сердцевина правды, складывается в легенду. Пускай это ваша маленькая легенда, она и есть самая большая правда о вас, друг мой!
— Я был бы очень рад, если б все со мной действительно произошло прямо так, как вы рассказали!
— К этому-то и должны стремиться люди!.. Всегда стремиться и никогда до конца не достигать!..
— Вот уж этого я, наверное, никогда бы не смог! — очень серьезно произнес Фрукти. — Быть чемпионом и вдруг… Но как подумаешь об этом маленьком чертенке с тазиком на полу… Не знаешь, что и думать… честное слово, но все равно это здорово!.. Вот! — Он протиснулся к Чемпиону и, натужившись изо всех сил, стиснул ему руку. После этого он так и остался около него стоять и долго пытливо вглядывался ему в лицо.
— А рядом с ним, — улыбаясь, сказала Прекрасная Дама, — тоже очень хороший человек и наш друг! — Прелестным жестом руки она обратила общее внимание на Розового Носа, как бы приглашая полюбоваться им с ног до головы.
— Ну уж!.. — сконфузился Розовый Нос. — Нашли про кого!
— Знаете, кто перед вами? Неудачник! С самой большой буквы. Прекрасный Неудачник!
— Ну да, ну да, — быстро розовея от смущения, весь съежился Розовый Нос. — Но не забывайте, что я был ужасно честолюбив! Ужасно! Постыдно честолюбив!
— Да, он мечтал сделать себе блестящую карьеру, добиться власти, стать крупным воротилой, или как это тогда называлось. Он очень умный, и талантливый, и ловкий! Но у него есть одно достоинство, которое разрушило всю его карьеру. Всегда в самый решающий момент, когда ему достаточно было только покривить душой, солгать и все улаживалось самым выгодным для него образом, он сопротивлялся изо всех сил, но ничего не мог поделать со своим носом: он неудержимо начинал краснеть от стыда, и всем как на ладони становилось видно: вот человек тужится, готовится, а соврать никак не может! Еще хуже было дело, когда его начальник произносил глупую речь, которой надо восхищаться, а его бедный, неумолимый нос начинает багроветь от возмущения! Он закрывал его платком, но это очень мало помогало: стоять, упрямо уткнувшись носом в платок в то время, как другие, задирая носы кверху, на все лады выражают восхищение, и восторг, и умиление!.. В конце концов он докатился до того, что стал простым коммивояжером. Но и тут его не ждало ничего хорошего: едва ему удавалось уговорить человека купить какой-нибудь насос или пылесос, он против воли вспоминал, отчего и как эти насосы-пылесосы выходят из строя и портятся, и нос у него вспыхивал, как сигнальная лампочка, и у него ничего не покупали. Человеку с таким чутким носом так трудно добиться успеха на этом свете!