Борис Батыршин - Коптский крест
Господина словно прорвало: «Я вам не «любезный», а надворный советник, потрудитесь обращаться ко мне соответственно классному чину и с должным почтением, милостивый государь! И извольте немедленно сделать внушение вашему сыну по поводу неподобающего поведения! Пусть он НЕМЕДЛЕННО объяснит, почему позволяет себе появляться в неподобающем мест, в столь возмутительном виде!»
С лица Олега Ивановича мигом исчезла вежливо-доброжелательная улыбка. Иван знал, что отец, хоть порой и позволяет себе вспылить, все же обычно держит себя в руках; но предсказать какую форму примет его реакция на хамский выпад типа в мундире, мальчик не брался. И тут краем глаза он поймал взгляд барышни-гимназистки, избавленной от внимания вспыльчивого господина. Взгляд ее был понимающим и… сочувственным — девочка явно жалела Ваню. Разумеется, снести этого он не мог. Слегка подмигнув гимназистке (что явно озадачило барышню, не ожидавшего такого от «попавшего в беду» мальчика), Ваня заявил: «А знаете, батюшка — будь мы в Анканзасе, этого мистера давно бы уже пристрелили»[56].
Услышав реплику Вани, возмущенный господин дернулся, будто его кольнули шилом, и поперхнулся очередной гневной тирадой. Глаза девочки вспыхнули неподдельным восхищением, а ее мама — как, в прочем, и Олег Иванович, не ожидавший от сына подобной выходки, — потрясено уставилась на Ваню.
А скандалист, тем временем, обрел дар речи: «Как ты смеешь… скверный мальчишка… в какой гимназии…»
Отец Вани, наконец, сориентировался в происходящем: «Вот что, мистер, please[57], не судите строго моего сына — мы с ним недавно приехали в вашу страну и еще не вполне освоились с туземными обычаями. Вот, прошу вас — надеюсь, вы будете снисходительны к неопытным путешественникам.» — и протянул возмущенному гимназическому чиновнику визитную карточку, точно такую же как та, что оставил у часовщика.
Чиновник судорожно сцапал кремовую картонку и уставился на нее, явно не понимая ни слова в английском тексте. А Олег Иванович, заметивший быстрый обмен взглядами между сыном и хорошенькой барышней за соседним столиком, в свою очередь плутовато подмигнул Ване и продолжил: «Но, должен отметить — мой сын в чем-то чертовски прав. В тех краях, где он вырос и впервые нацепил на пояс «кольт», пулю можно словить и не за такое».
Теперь пришла очередь Вани бороться со смехом. А вот господин в пенсне ошалел окончательно. Ситуация была нерядовой: странно ведущий себя, но, тем не менее, приличный мужчина и мальчишка, злостно нарушающий установленную гимназическую форму одежды, откровенно издевались над ним, да еще и в присутствии ученицы гимназии, где он служил! Злосчастный преподаватель (как объяснил потом Николенька — латинист женской гимназии, Суходолов Викентий Аристофанович), ясно представил, какие злорадные шепотки поползут завтра среди его учениц.
Он, наконец, разобрал надпись на визитке, и теперь лихорадочно пытался понять, как выйти из отвратительной ситуации. Не продолжать же безобразную сцену, раз уж эти двое оказались иностранцами, да еще из Америки! Конфликт с такими личностями мог выйти простому учителю гимназии боком — случись что, и полиция и начальство встанут на сторону иностранцев. Тут и до неприятностей по службе недалеко…
И разгневанный латинист сдал назад.
— Да, милостивый государь, я понимаю… но, все же, сделайте внушение своему сыну, что не подобает появляться на улице в гимназической форме, не имея на это соответствующего права, да еще и проявлять неуважение!
— Простите, мистер, мы видели, какую одежду носят дети в вашем городке — и приобрели в магазине такую же, чтобы малый не слишком выделялся. А знаю я этих сопляков — враз предъявят претензии чужаку за то, что тот без спросу завернул на их ранчо. Но менеджер в магазине не предупредил нас, что это есть uniform[58], а не костюм для civilians[59]…
Олег Иванович нарочно уснащал язык киношными американизмами, работая на образ приезжего из дикой Америки. А Ваня довольно взирал то на ошалелого гимназического цербера, то на миловидную барышню, прикидывая, однако, что придется выслушать от отца по поводу неуместной шутки…
Что ж — инцидент был исчерпан, и незадачливый педагог счел за лучшее покинуть поле боя. Ваня с отцом допили кофе с бисквитом, причем Ваня все продолжал переглядываться с давешней гимназисткой. Покидая заведение, он даже слегка поклонился ей, удостоившись милой улыбки и пунцовых щечек — барышне явно польстили эти знаки внимания.
— В общем, я понял: этот ваш Глист не мог до нас не домотаться. По подлости своей, глистовой натуры. Опять же — служба такая. — заключил Ваня. — Обидно, конечно, глупо подставились…
Олег Иванович поморщился, однако согласился с сыном. Он был смущен — надо же, сам поучал Ивана насчет внимания к деталям, и вдруг — такой прокол! Да еще и после позорной сцены в часовой лавке! А всего-то надо было — посидеть лишние полтора часа в интернете, поискать материалы, касающиеся и наручных часов и правил поведения учащихся гимназий. Ведь не может быть, что таких сведений не нашлось! Нет, как хотите, а эта промашка, как и гнусный инцидент с часовщиком Ройзманом, целиком на его совести.
А Ваня, тем временем, продолжал допытываться:
— Ну ладно, с воротником я понял: вас заставляют, как зольдатиков, пуговицы до верху застегивать, а кто не спрятался — я не виноват. Так? — Николка мотнул головой, подтверждая правоту товарища.
— Насчет подсумков тоже все ясно — не положено, нет у вас таких девайсов в употреблении, а значит — нефиг выпендриваться. Хорошо, учтем на будущее. Но чем ему тебе джинсы-то не понравились? Чёрные, лейблов ярких нет, молния даже не видна. А что сшиты не по фасону — ну так, не так уж сильно они и отличаются…
— А вот и сильно. — не согласился Николка. — Ты просто привык к своим… как их… джинсам, да? — и не замечаешь. А со стороны, ты поверь, они совсем по другому выглядят. Да, дядя Олег? Вот скажите ему! — обратился мальчик за поддержкой.
— Ох, да не трави ты душу, Никол… — Олегу Ивановичу было неловко, но не согласиться с гимназистом он не мог. — Сам ведь видел: ну НЕ ТАК он выглядит! Хоть и нацепил на себя эту рубаху гимназическую, а все равно — выделяется, как эльф в занавеске[60]… то есть прости, как белая ворона. Нет, чтобы сразу надеть на себя все, что в магазине куплено!
— Вот видишь? — попрекнул Николка Ваню. — Но главное — они же другого цвета! Сам вот посмотри — рубашка у тебя серая, а джинсы-то эти самые — чёрные!
— Ну так и что? — не понял Иван. — Не голубые же, или, скажем, оранжевые? Чёрные — и чёрные, вполне себе комильфо.
— А вот и нет! — строго ответил гимназист. — Это только старшеклассники могут брюки и рубаху разного цвета носить, чтобы… как это дядя говорит? Фрондировать, да! Но вот у нас в гимназии это не проходит, у нас за отступление от формы знаешь как наказывают? — и Николка от избытка чувств помотал головой, отгоняя какое-то неприятное воспоминание.
— Ну ладно, ладно, уяснил. Будем ходить по уши в фельдграу[61], как и положено по вашему уставу. Остается еще и ранец, как у тебя, завести — и все, клоуны приехали. — сдался Иван. Он, конечно, понимал, что в чужом времени надо соблюдать осторожность; и перво-наперво правильно выбирать внешний вид. Но… он и не предполагал, НАСКОЛЬКО неудобна в 1886 году что одежда, что школьные ранцы. Мальчик, привыкший к легкому, спортивному стилю, к джинсам, ветровкам и компактным рюкзачкам, воспринимал моды конца 19-го века, как личное оскорбление.
— А ты тоже хорош. — попенял сыну Олег Иванович, который все не мог отойти от своего прокола. — Кто, скажи на милость, тянул тебя за язык, что ты начал ковбоя разыгрывать? Тоже мне, Билли Кид[62]!
В общем, денек выдался веселым. Хотя — и весьма плодотворным. Мы возвращались домой, имея в кармане более чем солидную, по меркам 1886 года, сумму. Отец прикинул: если ограничиться съемом квартиры у дяди Николки, и повседневными расходами, то вырученных денег, даже с учетом потраченного, хватит месяца на три.
Вот, приблизительно, чтоб вы примерно представляли, здешние цены:
Хлеб — около 3-х копеек за фунт, мясо — до десяти копеек, в зависимости от качества. Хлеба вообще здесь едят очень много, с нашим 2014-м годом не сравнить. Дома я, помнится, и в обед-то нечасто кусок хлеба брал; а здесь, первое, что я увидел за семейным столом у Овчинниковых — так это мельхиоровую хлебницу, доверху наполненную неслабыми ломтями. Хлеб ели со всеми блюдами, несмотря на обилие на столе выпечки.
Но вернемся к ценам. Фунт масла — около 30-ти копеек, сахара — гривенник. Кстати, заметили, что я уже успел перейти на фунты? О привычных мне килограммах, метры и литрах здесь и понятия не имеют — в ходу всяческие «золотники», «аршины», «сажени», ну и конечно, фунты с пудами. Причем, фунты были не те, что известны нам по английским и американским фильмам. В русском фунте 409 граммов, и равняется он 32-м лотам, или, 96 золотникам. А так же — составляет сороковую часть пуда. Вам уже надоело? А попробуйте все время держать в голове десяток эдаких головоломок!
