Владислав Крапивин - Кораблики, или «Помоги мне в пути…»
Так я рассчитывал.
А судьба мне, всю жизнь бездетному и холостому (хотя и немало пострадавшему на сердечном фронте), подкинула роль папаши упрямого сорванца. Никак иначе эту роль не назовешь, несмотря на необычность случившегося.
Когда Петька чересчур вредничал, я думал: "Неужели я был в его возрасте таким?" Казалось, что нет, не таким. Спокойнее, покладистее. Но, с другой стороны, я ведь и не оказывался в такой вот обстановке. Переселение в другое время кому хочешь может поменять характер…
Казалось бы, при нашей-то одинаковости я должен угадывать, просто читать все его мысли. Но куда там! Я понятия не имел, что у него нынче в этих мыслях-то.
Однажды я засиделся до ночи за журналом "Галактика", и вдруг показалось, что Петька в своей комнате, за прикрытой дверью, тихонько плачет.
Тревога толчком подняла меня на ноги. "Это должно было случиться, – подумал я. – Столько всего навалилось на беднягу. Днем, понятное дело, школьные заботы, приятели, игры и веселье, а вот ночью-то оно и приходит – печаль и тяжелые раздумья…"
Я на цыпочках шагнул в комнату. Мягко горел зеленый, в виде лесного гномика, ночник. Я подошел к постели.
Петька не плакал. Но и не спал. Смотрел в потолок. Без удивления повернулся ко мне.
– Что не спишь, Петушок?
– Так. Думаю…
Что тут скажешь? "Не думай, спи" или "Завтра рано вставать, в школу идти"?
Я сел на край постели. Молча.
Петька сказал хорошо так, ласково:
– А сам-то почему не ложишься, Пит?
– Читаю. Статью одну интересную раскопал.
– А-а… – протянул он. И вдруг спросил, опять уставившись в потолок: – А когда прочитаешь, опять пойдешь к ней?
Я обалдел. И не нашел ничего ответить, как только:
– А тебе-то что?
– Так… Зачем ты к ней ходишь?
Он прекрасно знал зачем. Потому что я в одиннадцать лет все про такие вещи знал тоже. Что нам было дурака валять друг перед другом?
– Я же взрослый мужик… Природа…
– Ага, "природа". А если от нее ребенок получится?
– Не получится. Карина не хочет… А если бы и получился, чего плохого?
– Вот еще, – буркнул он.
– Ты же сам хотел маленького братишку или сестренку. Там еще, в Старотополе.
Петька возмутился:
– Когда это я хотел? Не придумывай!
– А ты не отпирайся. Я же отлично помню.
– Ты много помнишь… чего на самом деле не было.
Он явно напрашивался на ссору. И я понял почему. Ему порой досадно и неловко было оттого, что я знаю про него все. По крайней мере, все из старотопольской жизни. Его дела, мысли, тайные движения души. Поступки, о которых не хочется вспоминать. Все слабости и привычки. В том числе и такие, о которых стыдно говорить. И тот случай с Турунчиком…
И поэтому не раз уже Петька огрызался в ответ на мои даже вполне безобидные воспоминания. Говорил, что я все путаю и "ничего подобного не было".
Конечно, и он, в свою очередь, все знал про мое детство. Но именно про детство, про старотопольское время. А про дальнейшую жизнь – только с моих слов. Поэтому условия игры были очень неравные.
И сейчас я спорить не стал. Сказал примирительно:
– Ладно, Петух, не топорщи перья, спи…
Он сердито отвернулся к стене.
Я в подобных случаях отворачивался так же… Нет, что ни говори, а мы были одно и то же…
Может быть, это "одно и то же" в конце концов и стало между нами колючей загородкой. Тут уж я один был виноват. Когда мы прожили вместе около двух недель, я стал себя ловить на странных ощущениях. Стоило мне вспомнить, кто Петька на самом деле, и я не мог заставить себя дотронуться до него. Вернее, мог, но с усилием. Нет, это было не отвращение, не страх, но… в общем, что-то отталкивало меня. Словно я рядом с каким-то противоестественным существом. Казалось бы – наоборот: полностью своя плоть и кровь. Но, видимо, этого и не принимала человеческая природа. Не готова была к столкновению внутри себя двух одинаковых "я".
В конце концов это стало настолько меня мучить, что однажды я не выдержал, поделился с Юджином и Митей Горским. С Юджином – как с единственным другом. А Митя – он же врач.
Мы сидели поздно вечером у меня в комнате за бутылочкой "Византийского рубина", Петька спал, Карина тоже, и я излил душу:
– В детстве был у меня один страшный сон. Часто повторялся. Будто мне поездом отрезало руку, и она живет теперь отдельно. У меня дома живет, как кошка или щенок. Спит в углу, лазает по комнатам, царапает пальцами половицы. Помогает маме посуду мыть (и за это мама хвалит ее чаще, чем меня). И я тоже живу нормально. Не помню уж – с одной рукой, или вторая потом выросла снова… Но время от времени наступает жуткий момент: на той, на самостоятельной руке отрастают ногти, и меня заставляют их стричь. А я не могу, обмираю от какого-то ужаса. От непонимания: как это так – моя рука и в то же время отдельная! И живая!.. И… вот сейчас порой так же…
Выплеснув это, я почувствовал себя порядочной скотиной, но в то же время сделалось легче. Я залпом хлопнул целый стакан и стал смотреть в темное окно. Попросил:
– Митя, посоветуй что-нибудь…
Митя сказал довольно спокойно:
– Не так сразу. Надо подумать.
На следующий день, когда Юджин опять навестил меня, я смущенно спросил:
– Ну, не советовал Дмитрий что-нибудь… по поводу того, что я болтал вчера?
– Советовал, – вздохнул Юджин.
– Что?!
– Он и сам бы мог сказать, еще вчера, но не посмел, исходя из разницы возрастов и уважения к твоей персоне. А мне рекомендовал…
– Что именно?
– Извини, но дать тебе по зубам. Как следует. Это, говорит, снимет у старого дурня все комплексы и синдромы… Лучше бы, говорит, следил за Петькой, чтобы тот не шастал с другими юными авантюристами по скалам и по зарослям в старой крепости, а то ходит мальчишка тощий и ободранный, как недокормленный Маугли…
Это точно! Петька в самом деле нашел в классе приятелей и любил с ними лазать где не надо. И это меня порядком беспокоило. Но сейчас я испытал большущее облегчение. Неожиданный Митин рецепт (даже не осуществленный на практике) словно встряхнул меня. Вроде той оплеухи, которую я заработал в детстве от Игоря Яшкина. И я не обиделся на Митю и на Юджина за нахальство, хотя сделал вид, конечно, что обиделся, и обозвал их сопливыми мальчишками.
Юджин довольно погоготал. Потом стал серьезным, оглянулся на дверь и тихо сообщил:
– Ребята из оперотдела Полозом поинтересовались. Очень всерьез.
– Ну… и что?
– Гад! – резко сказал Юджин. – Ты даже не представляешь, какой гад.
– В общем-то представляю…
– Не представляешь… что ждало бы Петьку, если бы ты не подоспел.
У Юджина закаменело острое, плохо выбритое лицо. А я молчал и ждал. И почему-то опять стало страшно, будто опасность рядом.
– Ты решил, что железный пол – это, так сказать, средство ускорения, да? Живую материю побыстрее превращать в неживую, чтобы она вовремя исчезала, да?
Я кивнул. Было очень тошно.
Юджин глухо сказал:
– Черта с два… Живая материя тех маленьких биороботов… если они и правда были только биороботами… никогда не исчезала сама по себе. Ее необходимо было превратить в неживую. Но Полоз… поступал так не сразу. Сперва он… развлекался с этими ребятишками как хотел. Это очень удобно и безопасно. Сознание у них затуманено, способности к сопротивлению никакой, одежда исчезает сама собой…
Меня замутило. Я переглотнул и сказал искренне:
– До чего же жаль, что я не пристрелил эту сволочь…
– И сам оказался бы вне закона.
– Ну и хрен с ним, с вашим законом. Ушел бы опять…
– А Петька?
Да, а Петька… Один, сирота в чужом мире…
– Но теперь-то этого гада взяли?
– Ты слушай уж до конца, – недовольно и почти через силу проговорил Юджин. – Ты думаешь, все так просто? Думаешь, чем он занимался? "Попугает" полуобморочного ребенка, включит рубильник – и конец?.. Нет, он изувер до последнего атома. Живую материю переводить в неживую доставляло ему особое удовольствие. Железный пол и рубильник – это лишь аварийное средство для срочных случаев. А вообще-то у него оборудован подвал со специальными приспособлениями. И маленький электрический стул, и… многое другое. Даже мини-гильотина… по мальчишескому росту… Там, в подвале, он давал… "подопытному субъекту" стимулятор, чтобы у него прояснилось сознание, чтобы тот все понимал и чувствовал, как нормальный ребенок. Потом скорбным голосом читал приговор и сочувственно объяснял: ничего, мол, не поделаешь, другого выхода нет… И, наслаждаясь ужасом ребенка, совершал "акцию". Один или с помощью Карлуши… И – никаких следов. Жертва почти сразу распадалась на элементарные частицы, которые исчезали в подпространстве… Даже капельки крови исчезали. Стерильность… Ты чего? Сердце?
А я – ничего. Только малость звенело в ушах и пасмурно стало за окнами. Я мотнул головой, отгоняя жуткое ощущение: будто я, маленький Петька Викулов, в лапах этого чудовища… Откашлялся, спросил:
