Владислав Крапивин - Оранжевый портрет с крапинками
Ха-Вир чуть улыбнулся, тронул огрубелой, как подошва, ладонью оранжевые космы Фа-Дейка:
— Приехал… Здравствуй, наш Огонек.
Лал без улыбки, но ласково сказал:
— Войдите, сет, король давно спрашивает о вас.
Рах — Крылатый Зверь Пустыни и Северного Леса, старый король иттов, готовился умереть. Фа-Дейк увидел, что это правда, как только вошел. Лицо короля, обычно бронзово-коричневое, теперь было бледно-желтым. Оно резко, тревожно как-то выделялось на потертой кожаной подушке.
По самую бороду король был укрыт ворсистым плащом с вытертым узором. У правого бока, под локтем, лежал длинный меч без ножен — знаменитый королевский «Носитель молний». Пламя дрожало и потрескивало в плошках с земляным маслом, отблески его горели на прямом отточенном лезвии. Желтый блик светился на неживом выпуклом лбу короля.
Фа-Дейк остановился у входа.
Король умирал, но глаза его были ясные. И глазами он приказал всем выйти, а Фа-Дейку приблизиться. Четыре телохранителя и незнакомый старик в сером балахоне, видимо врач, бесшумно ушли из шатра. Фа-Дейк сделал несколько шагов и встал на колено у королевского изголовья.
Король смотрел в потолок и молчал. Грудь под плащом поднималась, но дыхание было неслышным. Зато слышно было, как снаружи скребут по кожаным стенкам шатра летящие песчинки: ветер был западный, и скала от него не защищала.
Острая каменная крошка попала Фа-Дейку под колено и больно колола сквозь штанину. Однако Фа-Дейк не двигался. Он смотрел на крючковатые худые кисти рук, лежавшие поверх плаща. Маленькому сету было неловко и жутковато. Впервые в жизни он так близко видел умирающего человека, да к тому же оказался с ним один на один.
Долго ли продлится молчание? Или заговорить самому?
Сеты имеют право первыми начинать разговор с королем. Но Фа-Дейк не смел. Да и не знал, что сказать. И горькая тишина давила, давила…
Нет, особого горя Фа-Дейк не чувствовал. Короля он не любил. Уважал его — да. За храбрость и справедливость. Благодарен ему был — за то, что обогрел и приютил в своем стане заблудившегося в красных песках мальчишку. За то, что велел иттам беречь найденыша, учить его здешней жизни и самим учиться у него нездешним премудростям (столь неожиданным у слабого ребенка из неизвестного племени, который был похож на детей иттов лишь песчаным цветом волос). Но любить короля Фа-Дейк не научился. Слишком неприступным и суровым казался великий Рах, слишком озабочен был делами своего народа и бесконечной войной, которую итты вели с тауринами. Фа-Тамир был ближе и проще, хотя и он не отличался щедростью на ласки…
Но король-то любил маленького сета, это знали все.
Король перевел глаза на Фа-Дейка, под усами шевельнулась улыбка. Слабым, но чистым голосом Рах сказал:
— Приехал, мальчик. Хорошо… А я боялся…
— Я торопился, — пробормотал Фа-Дейк. — Фа-Тамир сказал, и я сразу…
— Хорошо, — повторил король. — Надо успеть поговорить. А то вот-вот умру… Время уже…
Фа-Дейк заставил себя посмотреть королю прямо в лицо. И сказал как можно тверже:
— Нет, время еще не пришло. Вы поправитесь.
— Не говори глупостей. Ты, хотя и найденыш, но жил среди нас, значит — итт. Итты не любят пустых слов…
Фа-Дейк виновато опустил глаза.
— Слушай меня, маленький сет…
— Да, великий Рах, — прошептал Фа-Дейк.
— Я помню, как тебя привели в мой шатер. Ты был замерзший, полуголый, иссеченный песком… Ты плакал…
— Да, король…
— Подожди… Ты плакал, и твое лицо было в пятнышках от песчинок. Они и сейчас… остались… Но… ты плакал, а стоять старался прямо. И отвечал на вопросы без страха. И я поверил тебе, хотя ты говорил много странного… Еще раз скажи, Фа-Дейк: в твоих рассказах ты ни в чем не обманывал меня?
Фа-Дейк опять посмотрел в глаза старого Раха.
— Никогда, король.
— Я так и думал… Ты знаешь многое, чего не знают здесь. Теперь это самое главное… Я решил…
Он надолго замолчал. Опять нависла тяжелая тишина, и Фа-Дейк наконец осмелился задать вопрос:
— Что вы решили, король?
— А?.. — старый Рах неловко шевельнулся. — Да… — Он слабым движением сдвинул на груди край плаща. На рубашке, тканной из шелковистого каменного волокна, лежала бронзовая бляшка с обрывками цепочки.
Король шевельнул губами:
— Возьми это.
Фа-Дейк взял. Бляшка напоминала тяжелую медаль с грубо обрубленными краями. Фа-Дейк увидел незнакомые письмена, вставшего на дыбы коня и маленькое лучистое солнце. Он вопросительно глянул на короля:
— Что это, государь?
Негромко, но твердо старый Рах произнес:
— Тарга. Знак верховной власти. Я отдаю эту власть тебе.
— Мне? — изумленно переспросил четвероклассник Фаддейка. — Зачем?
— Потому что я так решил. Не сейчас. Давно.
— Но я… как я буду? Я же… маленький, — шепотом сказал Фаддейка.
Король опять шевельнул под усами улыбку:
— Маленькие бывают порой разумнее взрослых. Я помню себя в десять лет. Я часто удивлялся, как безрассудны большие люди. Потом привык.
— Но меня никто не будет слушать, — чуть не плача сказал Фаддейка.
Король ответил сумрачно и жестко:
— Человека, у которого тарга, будут слушать все. Итты и таурины, и люди Лесного края, и дикие жители песков. Таков общий закон нашего мира.
Тогда юный сет Фа-Дейк осмелился не поверить королю:
— Но если это так… тогда почему вы не стали королем всех-всех? Даже не приказали тауринам сдать крепость!
— Потому что я не знал, что делать потом, — сказал король иттов.
Фа-Дейк удивленно и потерянно молчал. Он только шевельнул наконец ногой и почувствовал короткое, но сладкое облегчение от того, что ядовитая крошка больше не жалит колено.
Король тоже шевельнулся и проговорил теперь с трудом, хрипловато:
— Я мог приказать… А мог десять раз взять крепость приступом, без всякой тарги. А что дальше? Мы все привыкли жить этой войной. Ничего другого не знает никто. Сеты не знают, маршалы не знают. Мудрый Лал не знает…
— А я вообще ничего не знаю, — беспомощно сказал Фаддейка. — Я могу такого наворотить, что еще хуже…
С горькой и какой-то домашней улыбкой король ответил:
— Куда уж хуже-то, мальчик… Итты потеряли дорогу. У нас почти нет детей. Те, кто рождаются, — или не живут, или с пеленок думают о войне. Матери разучились кормить грудью… И не только у нас. Во всех землях…
— В крепости тауринов много детей, — возразил Фа-Дейк. — Помните, их князь Урата-Хал просил пропустить в крепость обоз с едой? Он поклялся, что эта еда только для маленьких.
— Да, я пропустил… Там много детей. Потому что люди живут в крепких домах и тепле. Это пока… Мы возьмем крепость, и воины перебьют всех.
— Воины не тронут мирных жителей! — опять возразил Фа-Дейк. — Итты знают законы войны.
— В крепости нет мирных жителей, — сказал король. Голос его осел и охрип еще больше. — Крепость всегда защищают все ее люди… А у войны нет законов, не надо обманывать себя. В бою кровь ударяет в голову, и мечи рубят всех…
«Я не хочу быть королем, я не могу», — снова хотел заспорить Фаддейка. Но что-то сдвинулось у него в душе, и сет Фа-Дейк тихо спросил:
— Что я должен делать, король?
— Все, что хочешь, мальчик, — выдохнул старый Рах. — Все… Я говорю: хуже не будет…
«А что я хочу?.. Я домой хочу…»
Но тут он вспомнил серые осенние дни, унылое вечернее застолье и собственный крик души: «Хоть бы что-нибудь случилось! Пусть хоть что!..» Круг замкнулся.
Тарга тяжело лежала у Фа-Дейка в ладони. Он опустил ее в нагрудный карман школьной курточки. Шевельнулся, собираясь встать.
— Подожди, — одними губами попросил король.
Фа-Дейк опять замер у королевского изголовья.
— Уже недолго, — прошептал старый Рах. — Побудь… пока я…
Фа-Дейк вздрогнул. За разговором он почти забыл, что время короля уже отмерено. Теперь же предчувствие, что с минуты на минуту сюда придет смерть, прокололо маленького сета тоскливым страхом.
— Не бойся… — через силу сказал король. — Я знаю, ты не видел вблизи, как умирают. Но это не так уж страшно, поверь мне последний раз…
Фа-Дейк мотнул головой и сердито сказал:
— Я не боюсь. — И заплакал.
Он заплакал сразу, взахлеб. Не от страха, а от жалости, которая неожиданно и резко воткнулась в сердце. И от мысли, что через несколько минут они уже ничего не смогут сказать друг другу. Заплакал от несправедливости смерти, которая делает большого, сильного и храброго человека самым беспомощным на свете. Делает его никем. Он не мог остановить слезы и боялся, что король узнает его горькие мысли.
Но Рах улыбнулся и сказал отчетливо:
— Спасибо, малыш… Это добрая примета. Мы разучились плакать, а если кто-то от души плачет над иттом, значит, путь его в другой мир будет легким… хотя какой там другой мир…
Он замолчал, и слышались только Фаддейкины всхлипы.
