Владислав Крапивин - Бабочка на штанге
— В общем-то понятно. Эти штучки обычно реагируют на всякие аномалии. Особенно, когда владелец такой вещи тоже… реагирует… Но знать бы, на что именно? Ведь не просто же на то, что «здесь хорошо»…
Чибис в ответ лишь пошевелил плечами. Я решил помочь ему. Глянул назад и спросил:
— Может, рогатка тянется к нему? Здесь это самая удивительная вещь… — Через арку был виден самолет, подвешенный на лесках в большом зале.
Самолет чуть покачивался.
С полминуты мы втроем смотрели на него, потом Ян Яныч пожал плечами:
— Едва ли… Это просто модель. Какая в ней аномалия?.. Хотя…
Я решил высказать догадку:
— Наверно, как раз на такой машине летал Арцеулов, да? Это ведь в его честь называется кафе?
— Ну… да… Но не совсем… — отозвался Ян Яныч. Он, кажется, раздумывал: объяснять ли что-то мальчишкам или не стоит. Потом сказал: — Знаменитый Арцеулов летал не на таком аппарате. Таких в общем-то и не было на свете. Эта модель — фантазия мастера. Так сказать, стилизация под старину. А мастера этого, то есть моделиста, звали тоже Арцеулов. Только не Константин Иванович, а Леонид Васильевич. Он тоже одно время был летчиком, только не знаменитым. Но хорошим… И название здешнее — в память о нем. Он был мой друг…
Мы молчали. «Был» — этим ведь много сказано.
Ян Яныч опять сел против нас и медленно объяснил:
— Такое вот дело… Я его спрашивал: «Может, вы родственники?» А он отмахивался: «Да что ты! Просто однофамильцы, хотя немножко знакомые, несколько раз обменивались письмами… Константин Иванович-то долго жил, до восемьдесят шестого года…» А Леонид Васильевич умер два года назад. Он обитал в этом доме, на втором этаже… Он был сыном летчика, пилота местных линий, и сам летал одно время, но потом случились нелады со здоровьем и он стал авиатехником. У него было много всяких талантов, и среди них — способность к стремительным вычислениям. Словно калькулятор в голове. Это помогало ему моментально рассчитывать чертежи моделей. Он много лет руководил кружком авиамоделистов во Дворце пионеров…
— Вы, наверно, там и познакомились? — догадливо сказал Чибис.
— Там… Когда я был совсем пацаном. Только моделист из меня был фиговый. Как говорится, руки росли не из того места. Но Леонид Васильич меня все равно привечал. Потому что я любил книжки и повадился забегать к нему домой: взять то Стругацких, то «Капитана Блада»… Ну и когда сделался таким вот длинным, армию оттрубил да факультет, все равно мы остались друзьями. Было о чем поговорить… И эту вот модель, самую свою любимую, он завещал мне. А заодно и квартиру на втором этаже… А нижнее помещение, для кафе, я выкупил сам, подвернулись деньжата… Стоило это недорого, потому что дом был назначен к сносу. Только снос у чиновников не выгорел…
— Потому что памятник старины? — догадался я.
— Потому что… всякий памятник, сразу не разберешься. Недаром рогатка Чибиса прыгает, как заведенная… Вы слышали байку про острие иглы?
— Не… — вдвоем сказали Чибис и я.
— У богословов с давних пор ведется спор: сколько ангелов может поместиться на таком острие? Мол, ангелы — они, во-первых, существа бестелесные, а во-вторых, умеющие творить чудеса. Места им на игле не надо и, к тому же, если захотят, могут превратить острие в целый космодром… Но дело, видимо, не только в ангелах, а еще и в свойствах самого острия. Площадь его — никакая. То есть сводится к бесконечно малой величине. А бесконечно малые величины, по некоторым данным, запросто смыкаются с бесконечно большими. По каким-то там законам физики, математики и космических пространств… Я в этом деле ни бум-бум, хотя и кончал философский факультет… Знаю только, что на Земле аномальных точек со свойствами игольного острия немало. Там-то и происходят всякие фокусы вроде встреч с пришельцами и попаданий в параллельные пространства…
— Я читал про такое! — вспомнил я. — В книжке Мичио Накамуры!
Ян Яныч глянул на меня с любопытством, кивнул:
— Я тоже ее одолел когда-то… Значит, возможно взаимопонимание… Я к чему это говорю? К тому, что Леонид Васильич утверждал, будто это ветхое строение тоже находится на острие иглы. Или, как выражался наш профессор Евграфов, на стыке силовых, энергетических и темпоральных векторов с неопределенными характеристиками…
— А в чем это заметно? — осторожно спросил я. — Ну… кроме дерганья рогатки?
— У-у, дорогой мой… — тонко протянул Ян Яныч. — Сразу не скажешь. Заглядывайте почаще, может, проникнитесь…
Надо было бы сказать: «Спасибо за приглашение». Ведь здесь явно пахло фантастикой и загадками иных пространств. Но меня зацарапало беспокойство:
— Ян Яныч… но ведь, если это правда… оно ведь, наверно, не подлежит разглашению. С посторонними про такое не говорят. А вы с нами…
Он посмотрел на меня, на Чибиса. Погладил опять пятнышко на носу.
— Да вроде бы такое ощущение, что вы уже не посторонние… Подумалось вдруг: вот висит модель, мне ее подарил хороший человек, ну а потом куда ее… если мало ли что… Дочка есть, но маленькая еще и совсем с другими интересами, в маму…
Чибис кулаками уперся в скамейку, проговорил насупленно:
— Вы что? Помирать собрались?
— Да Господь с тобой! Просто так рассуждаю, теоретически. Показалось, что вы понимающие люди…
Я, чтобы замять неловкость, сказал:
— Я понимающий, только все же не могу понять: эта модель действующая или так, для красоты?
— Конечно, действующая! У Леонида Васильевича все модели были летающие… А эта тем более… Он, когда почуял, что сердце совсем тормозит, распорядился: «Вот отдам концы, и пусть меня сожгут, пепел — в кулек, а кулек — в «Эвклида». Там в днище есть люк, как в старинном бомбовозе. Запустите аппарат над озером, нажмите кнопку сброса на пульте, чтобы пепел — на ветер…» Так и сделали… Интересно, что «Эвклид» после этого перестал слушаться пульта и ушел в дальние дали. Я думал — всё, кранты. А он через два часа вернулся сам, сел прямо здесь на дворе, среди машин. Тогда я и повесил его под потолком. И зарегистрировал новое имя для этого заведения… История в духе Грина, не так ли?
Я подумал, что да, «в духе»… Но спросил о другом:
— «Эвклид», значит, марка самолета?
— Не марка, а имя. Был у Леонида Васильича когда-то любимый попугай с таким именем… А кроме того, смотрите, сколько в модели всякой геометрии. И впрямь, как у Эвклида…
Мы помолчали, и Чибис вдруг вспомнил:
— Ян Янович, а как насчет Бумселя-то? Найдется ему место… на острие иглы?
— А чего же! Приводите, конечно! И этих ребятишек прихватите. Пусть знают, где будет жить их питомец…
— А санитарный надзор теперь не придерется? — как бы очнулся от своих мыслей Чибис.
— Посмотрим… В крайнем случае поселю пса наверху, туда никаким комиссиям хода нет… Лишь бы не заскучал один по ночам…
— А разве вы сами не там живете?
— Не там. У меня с женой и дочкой квартира на Кировской. А здесь… ну, вроде как память о Леониде Васильиче. Иногда работаю в его комнатах, иногда ночую. Бывает, что друзья собираются… А жена туда и заглядывать не хочет, говорит, что там «пахнет привидениями»…
— Правда, пахнет?! — очень оживился Чибис.
— Не знаю…Это, наверно, кому что кажется…
— Вот бы… понюхать, — сказал Чибис. То ли в шутку, то ли по правде.
Ян Яныч встал с неожиданной готовностью:
— А чего ж! Можно, если хотите! Идем?..
Странно: с какой стати у него вдруг такое внимание к двум мальчишкам с улицы? Даже шевельнулось опасение: заведет куда-нибудь и… мало ли всяких рассказов о пропавших детях!
Но Чибис вскочил, как на пружинах:
— Конечно, хотим!
Я давно заметил, что у старых домов свои запахи. Особенно на лестницах и в коридорах. То сырой штукатуркой там пахнет и гнилым деревом, то облупленной краской, то жареным луком из-за обшарпанных кухонных дверей, то еловой мазью от выставленных в коридор лыж… А на этой лестнице пахло так, словно здесь долгое время сушились какие-то южные травы. Я не знал названий этих трав, но сразу представилась ковыльная степь (хотя я никогда ее не видел).
Лестница была крутая, с точеными перилами, с шаткими ступенями. Они музыкально скрипели на разные голоса. Мы поднялись на второй этаж, на площадку падал свет из полукруглого окна со «спицами». Здесь окно оказалось широченным — не таким, как виделось со двора. От двух стекол — желтого и рубинового — горели на горбатом полу разноцветные пятна.
