Карри - Чужого поля ягодка
Поэтому она спокойно прошествовала мимо… мимо… мимо… В более дешёвый, как она надеялась, отдел…
Добравшись, наконец, до заколок, Миль сперва обрадовалась, а потом разочаровалась: все эти симпатичные шпильки, заколки, ободки годились только для здешних горожанок, большинство их просто не застёгивались, другие ломались, третьи не держались, четвёртые не смотрелись. Она начала сердиться.
Посматривавший на её волосы продавец безуспешно пытался скрыть удивление, Миль же расстраивалась всё сильнее, и, наконец, заявила:
«Обстригу. Сколько можно мучиться!»
«Только попробуй», — ответил Бен и повернулся к продавцу, стоявшему с приоткрытым ртом:
— И долго вы, уважаемый, намерены так стоять? Фэйми сердится. Примите уже меры.
— Виноват… я думал, это парик… никогда не видел ничего подобного…
— А что — для парика не нужны заколки?
— Я… сейчас позову Старшего Мастера. Уверен, он что-нибудь придумает, — и исчез за зеркальной панелью, вскоре появившись обратно в сопровождении древнего старичка, маленького и хрупкого, с пушистой седой шевелюрой и такими же усами, чьё лицо с огромным лбом, крупным строгих линий носом, с лучинками морщинок у проницательных карих глаз преданного сенбернара безотчётно вызывало симпатию и доверие… Одного ироничного взгляда его оказалось достаточно, чтобы разрядить обстановку.
Медленно, чуть пришлёпывая — Миль глазам своим не поверила — шлёпанцами! — старичок подошёл к прилавку, с достоинством слегка поклонился, оперся изящными, бледными, в пятнах кистями рук о тёмную столешницу и оглядел сломанные заколки. Перевёл взгляд на Миль, с минуту, склонив голову на бок, рассматривал, потом — " Вы позволите, барышня? " — протянув руку, легонько погладил её по волосам, улыбнулся всей сотней своих морщинок и ласково прошелестел голосом сухим, как осенние листья:
— Сейчас, маленькая госпожа, я принесу вам кое-что. Не надо сердиться.
И Миль стало стыдно за свой гнев. Она взглянула на Бена, он ответил ей взглядом: такие вот дела.
Старый мастер ушёл, заложив руки за спину и пришаркивая шлёпанцами. Через несколько минут он вернулся, неся невзрачную шкатулку из чего-то тёмного, поставил её на прилавок, медленно, как он всё делал, открыл скрипнувшую при этом крышку…
Внутри, на мягком сумраке подкладки, сдержанно поблёскивало несколько аксессуаров, имеющих отношение к дамским причёскам: от расчёсок и гребней до заколок и зажимов. Удивительно красивые, старинные даже на вид, ажурные и затейливые, но и как будто совсем простые, настоящие какие-то — небольшие вещицы эти радовали глаз неповторимостью и точностью, коя присуща одним лишь живым созданиям природы — да работам истинных гениев; они покоряли кажущейся небрежностью и не отпускали, привлекали, притягивали взор, заставляя его снова и снова ласкать свои пленительные очертания, возвращаться, чтобы наконец рассмотреть нечто неуловимое, которое всякий раз ускользало, обещая, что вот уж в следующий раз… при другом ракурсе… с иной стороны… в ином освещении… этот нюанс вам непременно откроется…
(Несчастная кучка поломанных заколок рядом с ними выглядела и вовсе сущим хламом…)
Всего лишь металл, кое-где потемневший, да разноцветные минералы — ничего невероятного. Но были вещицы эти прочны той прочностью, что отличает произведения гордых мастеров прошлого, создававших свои вещи на века. И каждая из них загадочным образом источала, казалось, некий тонкий аромат, который так хотелось непременно вдохнуть…
Миль не требовалось приближаться к шкатулке, чтобы почувствовать знакомый, как мамина колыбельная, и столь, оказывается, желанный фон… Он ненамного отличался от того, к которому она так привыкла с детства… Она улыбнулась ему, как дорогому другу. И будто даже дышать сразу стало как-то легче, и распрямилась спина…
Взгляды троих молодых мужчин немедленно погрузились в созерцание содержимого шкатулки, по их лицам, отражаясь в горящих детским восторгом глазах, побежали легчайшие радужные отсветы… Все трое сгрудились, наклонившись над этим таким притягательным мерцанием и подрагиванием…
И ни один из них уже не мог отвести затуманенного взгляда от маленьких шедевров.
Ни тот, кто в магию категорически не верил, ни тот, кто о ней и не знал, ни тот, кто просто не умел устоять перед ней…
Старый Мастер и Миль остались практически наедине. Встретив её ликующий взгляд, Мастер понимающе кивнул, слегка отодвинул от шкатулки ничего вокруг не видящих парней, вынул из сумрачных недр гребень… а скорее — Гребень… шпильки… ещё что-то… и положил всё это перед девушкой.
— Вот, попробуйте эти милые пустячки, деточка. Примерьте их, ну же, смелее! — с доброй улыбкой поощрил он её осторожную попытку. — Не бойтесь, уж эти вещи не сломаются, уверяю вас.
Миль провела пальчиками по Гребню, прислушиваясь к ощущениям. Гребень признал её, запросился в руки, обещая верную службу… И Миль, благодарно поклонившись Мастеру, приняла это обещание, как присягу, и взялась за свою гриву…
Волосы под Гребнем стали такими послушными, какими никогда не были. Прядь за прядью они легко расчёсывались, не путаясь, сплетались и укладывались почти сами собой… Миль даже не представляла, в какую причёску… просто как-то вдруг, очень быстро — оказалось, что все волосы убраны, осталось только воткнуть на место Гребень…
Который, как диадема, увенчал причёску, и гордо запереливался, вполне собой довольный…
По мере того, как Миль доставала из шкатулки предмет за предметом, мужчины выходили из транса, а к тому моменту, как причёска была завершена, очнулись окончательно — и уставились на причёсанную Миль.
А старик, склонив голову к плечу, полюбовался ею, как собственным произведением, и тихо произнёс:
— Угу… угу… Я так и думал. Рад видеть, что не ошибся… Зеркало госпоже, — в пространство добавил он, и зеркало не замедлило появиться.
Миль смотрела в него удивлённо и внимательно, узнавая и не узнавая себя в юной женщине с мягким овалом лица и ярко цветущими глазами; чётче обозначился разлёт тёмных бровей на высоком лбу. В отражении обнаружились и мягкость, и величавость, и ещё что-то… что, вероятно, называется женственностью…
— Ну, как я понял, вам нравится?
Ещё бы ей не нравилось!
— А раз так, забирайте шкатулку, душа моя. Вещи немного потемнели, но это оттого, что много лет их никто не носил. Эти вещи любят, когда их каждый день берут в руки, согревают их своим теплом. Тогда они оживают и дарят хозяйку добром и верностью… Сказал бы вам по секрету, — старик слегка наклонился к Миль и тихий голос его стал еле слышен, — но вы уже и сами, конечно, догадались: это очень, очень старые вещи… И металл этот непростой. Такого теперь не умеют делать, не-ет… Но ведь и женщин таких — теперь больше нет. Я же вижу, госпожа моя, всё вижу…
Он отодвинулся от Миль, прихлопнул сухонькой своей ладонью по крышке шкатулки и объявил:
— Этот набор ваш.
Продавцу плохело на глазах.
Бен с Джеем дружно почувствовали неуют от сомнений — а хватит ли им обоим денег на эту покупку… Однако оказалось, что запереживали они рано.
— Но… господин Фламмин… — всполошился продавец. — Это выставочный комплект… коллекционный…
— Надеюсь, тебе известно, Понк, что до этой минуты он принадлежал мне? — строго осведомился старик. — Следовательно, я мог распоряжаться им, как хотел. Я и распорядился: в присутствии двух… даже трёх свидетелей подарил свою собственность этой прелестной девочке. Только и всего.
— Только и всего? — продавец подавился. — К… королевский подарок… Что скажет директор…
— Ты мне льстишь, паренёк. Но в одном ты прав — королеве следует делать королевские подарки, — поклонился он Миль — …как, однако, вы очаровательно краснеете, душа моя… Надеюсь, вы его примете, госпожа.
Миль прижала к губам пальцы обеих рук, обошла прилавок и поцеловала Мастера Фламмина в сухую морщинистую щёку. Он рассмеялся — словно ветер прошуршал в опавших листьях:
— О, дитя, вот мы и в расчёте! Меня уже лет семьдесят никто не целовал. Надеюсь, вам больше не придётся сердиться на ваши удивительные волосы, — он ещё раз прикоснулся к ним, прощаясь. — А теперь извините. Если у вас больше нет претензий… меня ждут дела… Всего доброго, — Фламмин слегка склонил голову в поклоне.
— Всего доброго, господин Фламмин, — воспитанно поклонились в ответ Бен и Джей.
Старик пошаркал прочь. Но прежде, чем исчезнуть, обернулся:
— И один маленький совет напоследок… оставьте вы этот проклятый Город, душа моя, вернитесь к своим истокам. Здесь вам не уцелеть. Ну и — если я вам вдруг понадоблюсь, обращайтесь сюда, я покуда всегда здесь.
Лёгкая усмешка собрала морщинки-лучики у его глаз, и будто последний порыв ветра пронёсся в палой листве… Сгорбленный силуэт Мастера удалился куда-то в полумрак-полусвет, где неспешно рождалось очередное маленькое чудо из металла и камней.
