Федор Кнорре - Бумажные книги Лали
— Два старых дурака! Сидят, сидят! А я выбиваюсь весь вечер из сил, стараюсь так повернуть разговор, чтоб как-нибудь не наткнуться на этот позор…
— Ты имеешь в виду?..
— Конечно, я спасла положение, они так ни о чем и не догадались! Просто в голову им не могло прийти, что в таком доме, как мой, и такой позор. Ты мог бы мне спасибо сказать за то, как я обвела; вокруг пальца этих двух! Но мне-то чего стоило весь вечер болтать обо всякой чепухе: о галактиках, астероидах и гравитации, только бы речь не зашла о скандальной истории в цирке… или в театре, все, равно. Весь город об этом говорит. У меня сердце падало каждый раз… Думаю: вот-вот они догадаются, что сидят и ужинают в доме, сидят за одним столом с главной героиней этого постыдного скандала!
— Ты имеешь в виду?.. — не теряя надежды отвести разговор от бурных выкриков, водоворотов и нервных выплесков в более спокойное русло разумного обмена мнениями, мирно начал Ив.
— Нет, я не имею в виду. Это ты должен иметь в виду, что я больше не в силах терпеть. Я терпелива, да! Но я изнемогаю. Мы опозорены на весь город. Я просто не знаю, как я посмотрю в глаза жене этого Перликанти. А завтра у нее вечер.
— Он жулик, — мягко напомнил Ив.
— Вот именно, и мы докатились до того, что не можем посмотреть в глаза даже жене жулика! Что ж ты молчишь, я одна должна обо всем говорить?
— Просто удобнее высказываться по очереди. В городе действительно многие знают про этот вечер в театре. Многие считают это странным происшествием. Но никто не считает его позорным.
— А я говорю, позор! Девчонка выскакивает на сцену и там что-то изображает, кривляется, представляет на потеху!.. Сказки? Ничего себе детские сказки! Мне говорили, там какие-то любовные анекдоты про некоего Тритатана с Узольдой! Как это прекрасно! Внучка профессора отплясывает на сцене вместе с какими-то фокусниками и рыжими клоунами среди дрессированных пони! Ха! Ха! И это не позор! Не затыкай мне рот!.. Почему ты все время молчишь?
— Там не было пони. Не было рыжих клоунов. Была одна Лали, и она читала по книжке.
— Откуда ты это можешь знать?
— Мне рассказывали люди, достойные доверия, которые там были. Кто? Профессор Финстер и уважаемый Сью-Сиу. Они остались весьма довольны вечером в театре.
— О-о-о! Так они там были? И ты молчал? Они все знали, а я весь вечер спасала положение! Я бледнела от ужаса, что кто-нибудь проговорится! А они все знали! Меня же поставили в смешное положение в награду за то, что я всегда думаю о других!
Лали, которая все слышала из соседней комнаты, с тревогой, стараясь уловить, к чему клонится разговор, приоткрыла дверь, готовясь удрать.
Она услышала стук. Это Мачеха взвилась с кресла с такой стремительностью, что оно упало, стукнувшись спинкой об пол.
Два голоса кричали, перебивая друг друга: один — Мачехин, полный энергии и злости, другой, как ни странно, был голос профессора. Он тоже кричал, но с достоинством, сдержанно и не очень-то громко.
Лали с замиранием сердца прислушивалась, понимая, что это самый разгар битвы, где решается ее судьба. Профессор еще удерживался на своих позициях.
— Не прыгай руками у меня перед носом! — возмущенно воскликнул он.
— Дурак!
Хотя последний довод Мачехи не выглядел таким уж убедительным, все вдруг стихло. С той минуты стало ясно, что битва проиграна, и профессору остается только просить перемирия на любых условиях.
Многих, вероятно, очень удивляет, как этот умный и добрый человек, крупный ученый, отступает и признает себя побежденным в столкновении со взбалмошной, шумливой и не очень-то доброй дамой. Некоторые сочтут это признаком слабохарактерности! Но дело тут совсем в другом. Представим себе часовщика, углубленного в свою работу с лупой в глазу, пинцетом в руках, подправляющего еле видимую ось крохотной шестеренки или хвостик пружинного волоска. И одновременно, с глубоким отвращением, представим себе злую бабу, которая то и дело подходит и нарочно трясет столик несчастного часовщика, рассыпая все колесики и пружинки, и вдобавок пристает к нему с глупыми советами.
Если часовщик, углубленный в свою тончайшую работу, уступит бабе, только бы она оставила в покое его столик, будет ли это означать, что у него характер слабый, а у бабы сильный?
Что касается профессора, он тоже был занят работой очень тонкой и точной. И когда Мачеха начинала трясти тот столик с вычислениями и идеями, что находился у него в голове, он, после вспышки возмущения, сдавался и соглашался, только бы его не отрывали от дела.
Теперь, убедившись, что одержала победу и может командовать, Мачеха не потребовала, как это сделала бы другая мачеха в сказке, чтоб Лали отправили на кухню возиться с очагом, таскать дрова и носить воду из колодца. Она сказала:
— Мы должны спасти девочку!
— Да, — сказал профессор Ив.
— Мы должны ее оградить. Пока наша бедняжка не успокоится, мы ее изолируем от вредного влияния ее друзей, толпы в театре и так далее. Я уже обдумала: самое изолированное помещение у нас в доме — это верхний этаж башни старого, уже не действующего Центра Связи «Земля — Космос». Правда? Ведь все оборудование там давно устарело уже лет на двадцать. Ты сам говорил. Там ей будет спокойно и тихо, как в одном из ее любимых волшебных замков. Она может взять с собой свои любимые печатные книжки, и ей не будет скучно, Я сама с ней поговорю и провожу.
— Само собой разумеется. И ключ пускай останется у тебя, — согласился Ив: второй ключ был у него в ящике письменного стола.
Глава 16 ЗОЛУШКА XXI
Через десять минут хлюпающая носом Лали, строптиво раскачивая маленький чемоданчик и отворачивая лицо от Мачехи, стояла на площадке верхнего этажа заброшенной башни бывшего Центра Связи.
Ив возился с замком двери. Маленький кухонный роботик Робби держал поднос с ужином для Лали, а Мачеха читала ей последние наставления, от которых Лали отворачивалась довольно невежливо, точно от скверного запаха, и старалась не слушать.
Смысл наставлений был в том, чтоб заставить Лали поверить, какая она дурная и распущенная девочка: что она совершенно не заботится о душевном равновесии Мачехи (что было истинной правдой), что она девочка черствая, не способная понять, до чего тяжело будет на душе у Мачехи после того, как она запрет Лали на ключ.
К тому моменту, когда дело дошло до того, что Лали должна быть глубоко благодарна, что ее запирают на пустом этаже безлюдного здания, Ив справился наконец с электронным замком и сдвинул металлическую дверь. Лали, не дослушав, бросилась в открывшееся узкое отверстие, стукнулась второпях краем чемоданчика о косяк и скрылась внутри.
Мачеха горестно пожала плечами, вынула из замка ключ и сейчас же спрятала его к себе в сумочку. Ива она деликатно, двумя пальцами, удержала за рукав, когда он хотел войти следом за Лали.
— О, ч-ч-ч!.. — прошипел он, стискивая зубы от беспомощности и досады.
Они постояли вдвоем на площадке, дожидаясь, пока Робби накроет на стол и расставит по местам тарелки и кастрюльки. Он все это выполнил необычайно медленно, и Лали чуть не улыбнулась, слыша его приглушенное, сварливое бормотание:
— Плохо сделано!.. Фальшиво, суррогатно, недоброкачественно, забраковано… на помойку…
Когда дверь окончательно затворили, оставив ее одну, уверенная, что Мачеха еще стоит на площадке и слушает, Лали громко запела: «Ля-ля-ля, тру-ля-ля!» — и закружилась в вальсе.
Лифт загудел на большой скорости, спускаясь вниз. Лали высунула изо всех сил язык в сторону лифта и запертой двери и держала его высунутым так долго, что даже больно стало.
Потом она— прошлась по громадному залу, где в уголке за ширмой ей была приготовлена раскладная постель.
В сиреневой полутьме тускло посвечивали бесчисленные круглые, квадратные, продолговатые стекла и стеклышки, за которыми мертво лежали на нулевых отметках стрелки, разноцветные шарики, черточки навсегда отключенных уже двадцать лет назад приборов.
Она легла на кровать и заложила руки за голову.
Стекла мертвой установки, громадной, как орган, тупо поблескивали.
— Ну, что уставился на меня? — сердито сказала Лали. — Дурак стоглазый. Думаешь, очень приятно на тебя смотреть?
Она схватила подушку из-под головы, переложила ее в ноги, повернулась сама и снова легла. Теперь у нее перед глазами была обыкновенная стена с обыкновенным стереовизором. Наугад она ткнула какую-то кнопку в стене. Стереовизор мгновенно ожил, грянула музыка, загалдела, засвистела толпа: петушиный бой был в разгаре…
— Тьфу, — сказала Лали и переключила программу: ведущий тараторил скороговоркой, возникали ухмыляющиеся лица — шел конкурс на самого уродливого мужчину в возрасте не свыше ста десяти лет.
Лали снова переключила программу. На экране появились громадные звезды, снятые через телескоп. В уголке сидел за столиком человек с очень спокойным лицом и неторопливо, очень толково объяснял, какие изменения будут происходить в
