Владислав Крапивин - Серебристое дерево с поющим котом
К счастью, бедняга не угодил ни на кирпичи, ни в колючки. И пролетел мимо Андрюши, который внизу пытался подхватить и спасти друга от гибели. У бревенчатой стены стояла бочка с цветущей от старости дождевой водой…
Когда Олика вытащили, он был похож на размокшую папиросу. Икал, вздрагивал и молчал. Матвей деловито ощупал его и пришёл к выводу:
– Цел…
Антошка оглядел всех и прочувствованно сказал Олику:
– Какой ты молодец. Я бы ни за что не решился прыгнуть в бочку с такой высоты.
Олик снова икнул. С него текло. Сеня скомандовал:
– Андрюшка, раздевай его и суши! Остальные за мной!
И уже на бегу он разъяснил, в чём дело. Теперь была задача поймать Маркони на месте преступления, прочистить ему мозги и заставить вновь заняться транслятором.
Но когда они примчались на перекресток, Маркони уже не было.
– Может, вам показалось? – усомнился Матвей. Антошка признался:
– Я почти не разглядел. Не успел.
Но Сеня сказал:
– Я точно видел! Стоит с цветочками! С голубыми… Пойдём его искать!
– Не надо, – тихонько попросила Варя. – Сейчас он всё равно не в том настроении. Не будет заниматься транслятором…
– Не будет! – чересчур шумно возмутился Сеня. – А если старт сорвётся? Что, Антошке так и загорать на Земле до конца дней?
– А разве транслятор не готов? – удивился Антошка. Он-то ничего не знал о технических трудностях. Тут все смутились. Сеня скованно объяснил:
– Вообще-то он готов. Но, понимаешь, нужна ещё кое-какая отладка. И ежедневное наблюдение, чтобы держать наготове…
Матвей находчиво поддержал его:
– Мы заставляем Маркони работать, чтобы он поменьше о своей дурацкой любви думал.
– А почему его любовь – дурацкая? – спросил Антошка. Все переглянулись и задумались. В самом деле, почему?
– Потому что делу мешает, – буркнул Матвей.
– И потому что безнадежная… – грустно сказала Варя.
Антошка помолчал и спросил опять:
– А то, что безнадежное, всегда дурацкое?
Матвей повертел головой.
– Спроси чего попроще…
– Ладно, – покладисто отозвался Антошка. – Что такое любовь?
Матвей присвистнул.
– Ты когда-то про это уже спрашивал, – напомнил Сеня.
– Но я так и не понял.
– И не надо, – утешил Матвей. – Здоровее будешь.
Варя подавила очередной вздох:
– Этого никто не понимает…
Тогда Антошка задал новый вопрос:
– А что лучше: любовь или дружба?
Стараясь не смотреть на Варю, Сеня бодро объяснил:
– Конечно, дружба! Она надежнее. И лучше. От любви люди голову теряют, а от дружбы никогда.
– Иногда теряют, – возразил Антошка. – Олик вон чего учудил, когда испугался, что у него друзей не станет.
Все опять хихикнули, но как-то неуверенно. Антошка же на ходу взял себя за локти, съежил плечи, по-птичьи глянул на друзей, опустил голову. И проговорил тихо:
– А я тоже… Теперь не знаю, как быть. И домой хочется ужасно, и как подумаю, что отсюда улетать… прямо хоть плачь опять…
Снова все притихли. Потом Матвей неловко утешил:
– Это ведь ещё не скоро. Через полтора месяца, даже больше…
– Я знаю. Но всё равно…
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Космос и морковка
Сеня не ошибся. Маркони в самом деле стоял на углу и ждал Глорию. И дождался. Но свидание получилось таким коротким, что ребята просто не успели.
…Глория жила на Лесной, в середине ближнего квартала. И Маркони прекрасно знал, когда она выходит из дома, чтобы отправиться к своей подруге Анастасии. Вдвоём они готовились поступать в театральное училище. Раньше Маркони не решался поджидать Глорию на улице, но сейчас любовная тоска взяла верх над робостью, да к тому же был и повод: Маркони узнал, что на днях даме его сердца исполняется семнадцать лет.
С букетиком васильков, купленным у торговки на автобусной стоянке, и с замиранием в душе Маркони ждал. И вот Глория появилась. Но только не из калитки, а из-за угла. Что-то изменилось в её распорядке. Она шла не от дома, а домой – видимо, с рынка. Помахивала сумкой, из которой торчали хвосты зелёного лука и морковная ботва. Но даже с этой базарной сумкой и в домашнем клетчатом платьице Глория была прекрасна, как фея. Маркони часто задышал, суетливо поправил очки, зажмурился и шагнул навстречу с тем же чувством, с каким шагают с парашютной вышки.
Потом он открыл глаза.
Глория стояла перед ним и светилась.
– Здравствуй, Глория, – сказал Маркони, удивляясь писклявости своего голоса.
– Маркошечка-а! – радостно протянула она. – Какой ты весь элегантный! Ты куда собрался?
Зная, какие сейчас у него красные, полупрозрачные на солнце уши, Маркони выговорил с отчаянием:
– У тебя скоро день рождения… и… вот… – Он деревянным движением сунул ей букетик.
– Ах, какая прелесть! Спасибо, моё золотце!
Глория ухватила васильки, крутнула их перед носом и затолкала в сумку, словно пучок укропа. А оттуда выдернула красивую алую морковку с ботвой.
– Это тебе! За цветочки! Будь здоров, ненаглядный! – Наманикюренными пальцами взъерошила она Марконину шевелюру и стук-стук-стук босоножками по асфальту. Не оглянулась.
Маркони постоял с видом студента, провалившегося на экзамене. Потом зашагал куда глаза глядят. Рухнули все его надежды. Она не только не сказала “приходи ко мне на день рожденья” (а Маркони так мечтал об этом), но даже не взглянула всерьёз. Жизнь после этого не имела уже никакой цены. И на белом свете Маркони удерживала последняя ниточка: чувство долга. Надо было всё-таки довести до ума этот проклятый аппарат и отправить Антона на его Ллиму-зину, будь она неладна. Чтобы потом, вспоминая о Маркони, друзья не смогли ни в чём упрекнуть его…
Маркони тряхнул головой и побрел на пустырь. По дороге он машинально вымыл у колонки морковку, машинально откусил…
И машинально стал думать: что же мешает сконцентрированному лучу транслятора (будь он трижды проклят) набрать необходимую мощность?
На этот вопрос не мог ответить даже хитроумный всезнающий “Проныра”. На экране зажигался совершенно бесполезный ответ: “Необходим дополнительный стимулятор”. “Какой?!” – в отчаянии вопил Маркони. “Один из неисчислимого множества вариантов”, – уклончиво сообщал “Проныра”, за что удостаивался от хозяина самых оскорбительных выражений…
Но Маркони понимал, что “Проныра” ни при чём. Дело было новое, опыта никакого, а настройка тончайшая, повлиять мог любой пустяк. Любая мелочь могла оказаться тем самым стимулятором, последней каплей, которая заставит транслятор действовать в заданном режиме. Всё, что угодно: тень от супер-кулекса, чихание Пим-Копытыча, колебания в притяжении Луны, шевеление какого-нибудь контакта в компьютере, отголоски извержения Этны, перепад напряжения в одной из катушек или даже соответствующее заклинание… Знать бы, какое!
Маркони пришёл к пустырю. Терзая в репейниках костюм, пробрался на площадку. Угрюмо сказал в пространство:
– Добрый день, Пим-Копытыч.
Пим-Копытыча не было, отправился куда-то по своим делам. Лишь котёнок Потап скакал в траве, играл в тигра.
Маркони спустился в свой “командный пункт”, включил напряжение. Выбрался опять на свет, установил на столбиках как надо зеркала. В центре железного квадрата засветилось горячее солнечное пятно. Кровельный лист еле слышно загудел.
Маркони положил на железо “опытный запускаемый объект” – рваный ботинок. Поддёрнул на коленях брюки и сел на лежавший в траве чурбак. Взял в ладонь маленький пульт – вроде такого, каким на расстоянии включают телевизоры. Покрутил регулятор концентрации луча. До отказа. Нажал кнопку стартового импульса. Старый башмак не дрогнул.
Маркони чертыхнулся, поставил кнопку на автоматический пуск, положил пульт в траву и стал смотреть на башмак: “Ну что тебе ещё надо-то? Почему ты, холера, не исчезаешь?” При этом он продолжал изредка кусать морковку, которую по-прежнему держал в правой руке. Машинально кусал, машинально жевал…
Было тихо и жарко. Пахло созревающими плодами паслена (из которых Пим-Копытыч иногда гнал самогон). Было пусто на душе. И ничего уже не хотелось.
Из травы крадучись вышел Потап. Он шевелил ушами, а кончик хвоста у него вздрагивал. Вдруг Потап замер, напружинился и прыгнул на край железного листа. Принюхался. Пошёл, поджимая лапы. Наверно, тихая вибрация щекотала ему пятки-подушечки.
– Ступай прочь… – уныло сказал Маркони. Потап никак не отреагировал. Он приблизился к солнечному пятну в середине железной площадки и потрогал его. Отдёрнул лапу: видимо, было горячо.
– Марш оттуда, балда, – опять сказал Маркони. Потап муркнул и, греясь на солнышке, улегся на спину. Поиграл своим хвостом, пожевал его кончик и дремотно растянулся на тёплом железе.
