Виталий Мелентьев - Голубые люди розовой земли
– Чудак. Так наблюдать нужно вашим космонавтам. Космонавтам с Голубой земли! Они же летают впервые. Они ведь как глаза и уши всего вашего… белого или черного, а может быть, желтого или уж не знаю какого там человечества. Они должны наблюдать, должны отмечать и запоминать все важное и интересное. Им, конечно, и труднее всех, и опаснее всех, я… – Тэн сверкнул глазами. – И все-таки… все-таки… интереснее всех. Они же все видят впервые! Понимаешь – в самый первый раз.
– А у вас? – остывая, спросил Юра.
– А у нас? У нас ведь летают в космос давно. И все космические окрестности нашей Розовой планеты давным-давно изучены. Движения всех крупных метеоритов, астероидов и комет давным-давно рассчитаны, всякие там поля и гравитационные отклонения изучаются в первых классах на уроках географии, и если школьник их не знает, так ему ставят двойку. Зачем же нужно нашим космонавтам наблюдать в начале полета? Совершенно незачем.
Опять все было правильно! Но так правильно, что Юрке захотелось кричать и прыгать от радости.
Нет, космонавты Голубой земли – настоящие ребята! И они не виноваты, что их цивилизация еще не дает им возможности слетать подальше, заглянуть в дальние уголки космоса. Но это время будет, и тогда… Тогда…
– Правильно! – ликуя, крикнул Юрка. – Все правильно!
– Что – правильно? – недоверчиво переспросил Тэн.
– Все правильно!
– Как это – все? Все-все?
– Н-ну… все, что ты говоришь. Я, словом, все понимаю.
– А вот это точно. Но это не значит, что все правильно. Это значит, что ты все понимаешь.
– Ладно, Тэн, не придирайся. Рассказывай. А то мы уже столько болтаем, а я все еще не понял главного: что же вы делаете во время полета?
– Так ты слушай и не перебивай! А то: «Все правильно! Все правильно!» Но вот и неправильно.
– Что неправильно?
– А вот то и неправильно, что первые года полтора мы просто летим, спим, едим… Ну картинки смотрим, и всякое такое… Словом бездельничаем… Роботы запрограммированы так, что нам делать совершенно нечего. В это беда, и это неправильно. Ты понимаешь?
– Не совсем, – сознался Юра.
– А плохо то, что полтора года мы бездельничаем. По программе, составленной на нашей Земле, нам дали отдых. Кто-то нас очень пожалел: как бы мы не переутомились. А мы не переутомились, а просто отупели от безделья. И потом пришлось мучиться, чтобы опять при ступить к учебе.
– А вы, значит, не просто летите? Вы еще и учитесь?
– А ты по себе не знаешь?
– Ну так я думал… Это ж ваш язык, а вы наш, русский, не изучали.
– Чудак. А математику, а химию? А биологию и космогонию, а сотни других наук?
– А учителей где вы берете? Они к вам подлетают на скоростных ракетах? Прилетят, дадут урок и улетят? Ну конечно, оставив домашнее задание.
– Ты не смейся. Мы учимся так же, как учился и ты. Вся программа нашего школьного обучения записана на пленке. Включаем урок – и готов. Понял? Так что учителя нам не особенно нужны. Мы не маленькие и умеем заниматься сами.
– А… если не все понимаешь?
– Неужели ж мы вчетвером ничего не поймем? Ведь хоть один из нас да разберется. Поможет другим. А главное, пленку-то мы не перерабатываем в энергию, а храним. Не поймем – заново пропустим пленку.
– Ну а если пленка плохая… непонятная?
– Тогда дадим сигнал на свою Землю и оттуда пришлют консультацию. Кстати, мы здесь летим, а оттуда нам все время присылают поправки к программе.
– Это зачем же?
– А затем, что там, на Розовой земле, наука не стоит на месте. Каждый день рождается что-нибудь новое. А чем же мы хуже тех, кто учится в настоящих школах? Мы тоже должны знать все самое новое. Так вот мы и учимся. А могли бы и лучше. Могли бы…
Он сказал это так грустно, что Юрий тоже загрустил вместе с ним – как-никак, а полтора года они действительно теряют. Ведь это что получается – даже на такой, далеко шагнувшей вперед Розовой земле и то есть совершенно определенные недостатки. Эти недостатки настолько заметны, что даже он, обитатель Голубой земли, и то их замечает. Но тут память подсказала иное.
«У них плохо используется полтора года их жизни, а у нас на Земле по крайней мере три года».
«Это ж почему?» – мысленно спросил Юрий свою беспокойную память.
«А потому, что читать и считать ты, например, умел в пять лет, а потом до второго класса ты, в сущности, ничему новому не научился».
«Но…»
«При чем здесь „но“? – сказала беспокойная и строгая память. – „Но“ здесь ни при чем. На Розовой земле теряют полтора года, да и то только космонавты, потому что при разгоне им и в самом деле трудно учиться – слишком сильна гравитация, а на нашей Голубой – целых три. Так что „но“ здесь ни при чем».
И Юрию пришлось согласиться. Он легонько вздохнул и задумался над тем, что на белом свете есть много правильных пословиц. Например, ну… как ее?… Ну, где говорится о том, что в чужом глазу мы очень легко замечаем даже соринку, а вот в своем пусть торчит суковатое бревно, а мы будем считать, что все правильно и все очень замечательно.
Когда Юра собрался пофилософствовать на эту тему, кто-то требовательно ткнул его в ногу.
С трудом преодолевая все усиливающуюся гравитацию, Юрий приподнял голову и увидел возле своих ног верного Шарика.
Шарик всегда отличался очень умными и, как говорили все мальчишки на улице, человеческими глазами. А сейчас они были такими, что Юрий, несмотря на гравитацию, дернулся и приподнялся в своем кресле. Глаза у Шарика были не только умными, но еще и страдающими, растерянными, такими, что Юра сразу бросился на помощь своему товарищу.
Но помочь он не успел, потому что, когда он все-таки приподнялся в своем кресле-кровати и сел, от удивления у него опустились руки: Шарик был Шариком и в то же время он уже не был Шариком.
Он стал совсем другим. И не только потому, что у него необыкновенно поумнел и очеловечился взгляд, хотя и это было очень важно. Ведь если бы не огромный, свисающий набок язык, можно было бы ожидать, что собака вот-вот заговорит на человеческом языке. Но главное все-таки было в том, что Шарик необыкновенно вырос и вытянулся. На месте одного Шарика стало по крайней мере два.
Когда собака поняла, что от обалдевшего хозяина ждать помощи нечего, она горько усмехнулась и подобрала язык.
Несколько секунд вся морда Шарика, его уши и даже тело странно и непонятно дергались, морщились и передвигались. Доносились какие-то неясные, приглушенные звуки: клохтанье, повизгивание, хрипы. Потом все стихло. Шарик устало вывалил сухой язык и посмотрел на Юрку так, что он понял четвероногого друга.
«Хотел тебе все объяснить, Юрка, но ничего не получилось. Не умею. Понимаешь? Очень это обидно – не умею, и все тут».
И, не ожидая, пока Бойцов придет в себя, Шарик медленно повернулся и медленно, осторожно, словно на льду, стал передвигать лапы. Он не шел, а именно передвигал лапы – старательно и трудно.
Они подгибались и иногда подводили Шарика, разъезжались в стороны. Но Шарик упрямо подтягивал свои непослушные лапы и сосредоточенно вышагивал к приоткрытой двери.
В дверях он остановился и оглянулся. Взгляд у него опять был печальный и слегка растерянный. Потом на морде мелькнуло выражение усмешки. Как будто он хотел сказать: «Видишь, брат, как все неладно получается. Прямо и не знаю, что делать. А ты не поможешь. Лежишь и молчишь».
Юрка действительно молчал, хотя и не лежал, а, скорее, сидел.
На прощанье Шарик пронзительно посмотрел на него, укоризненно покачал головой и скрылся за дверью: большой, длинный, странно… нет, не то что худой, а какой-то мосластый. Словно в нем костей было много больше, чем для него требовалось. И эти словно лишние кости выпирали из неопрятной, торчащей во все стороны шерсти.
Да, по всем приметам, в глубину космического корабля поковылял Шарик, и в то же время это был уже совсем не тот Шарик… «Ведь он хотел… – подумал Юра, – хотел что-то сказать мне… объяснить, что с ним произошло, но у него ничего не получилось. А почему? Наверное, потому, что у него язык не такой, как у нас. Язык у него слишком уж длинный».
И Юрий, сам того не замечая, высунул свой язык и кончиком попробовал достать хотя бы до подбородка или до носа.
Измерения показали, что, по сравнению с собачьим языком, Юркин язык был короче, наверное, в два раза. А может быть, даже больше.
«А как ему хотелось что-то мне рассказать… Как хотелось! – опять подумал Юрка и поэтому не успел убрать язык. – Ведь это, наверное, такое мучение – понимать, что говорят другие, и ничего не уметь сказать. Надо что-то с ним делать…» – благородно решил Юрка и услышал недовольный голос Тэна:
– Ты что язык показываешь?
– Какой язык? – искренне удивился Юрка: он совсем забыл, что после опыта не успел убрать свой язык.
– Ну, если у тебя два языка, тогда, конечно… вопрос уместный.