Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)
— Но ведь никакого шеста нет! Вот, пусто! — Витька скакнул на центр круга. Цезарь за ним…
И здесь, в середине круглой площадки, на них упала особенная, очень прозрачная тишина. И в этой тишине отовсюду, не мешая друг другу, зазвучали голоса и звуки:
«Московское время девять часов пятнадцать минут…»
«Внимание, «Сфера»! Эксперимент «Дельта» имеет своей особенностью…» (Это Скицын в радиорубке!)
«Уважаемые господа! Особая комиссия муниципалитета Реттерберга извещает, что лица, лишившиеся биоиндексов, должны получить магнитные регистрационные карточки не позднее…»
«Сашка, негодник! У тебя экзамены на носу, а ты!..»
«…А ежели ты, воевода, со своими сотнями встанешь в Каменном урочище, им и совсем не пройти…»
Витька присвистнул. Цезарь смотрел на него с веселым непониманием.
— Узелок, — сказал Витька. — Ерстка…
— Что?
— Если рассматривать с точки зрения теории Кристалла, здесь какой-то узелок на ребре граней. Аномалия.
— Спасибо, очень понятно, — слегка обиделся Цезарь.
— Не очень… Это вообще непонятно. Но Скицын и Румянцев предсказывали, что такие штуки могут быть. Сбегание волн разных граней в одной точке… Причем из разного времени… Смотри, тень на девятке. А если… — Витька отбежал на край. Толкаясь пяткой, повернул круг так, что тень легла на стертое число двенадцать.
— Витька, часы!
В центре круга отчетливо слышалось, как бьют башенные часы неизвестных городов. В какой-то приморской крепости ухнула полуденная пушка.
«Уважаемые граждане Вест-Федерации! Двенадцать часов. Служба погоды сообщает, что осадков не ожидается…»
«…Орбитальная станция «Марс-двадцать два». Информация для рейсовых грузовых судов: сектор номер четыре закрыт в связи с археологическими изысканиями. Внимание…»
А сквозь голоса — равномерное, редкое и знакомое «щелк… щелк… щелк…», отдающееся в глубине большого колокола.
— Маятник, — прошептал Цезарь. Потому что уже был один раз у Башни.
…Потом они приходили сюда еще несколько раз. И теперь шли снова, потому что этого хотел упрямый Цезарь.
— Чек… А почему твой отец сказал, что если ты со мной, то он не беспокоится? Ведь после того случая, осенью… казалось бы, он должен наоборот…
— Почему же наоборот? — Чек глянул ясными, удивленными глазами. — Он меня сперва отругал, а потом говорит: «Скажи спасибо Виктору, которого ты втянул в эту авантюру. Ведь он мог сразу уйти в свой прямой переход, а ему это в голову не пришло, тебя спасал, дурня…»
— Как это я мог уйти? — изумился Витька. — Без тебя, что ли?
— Я понимаю… Ну, папа про это и говорил.
— А почему он сказал, что ты втянул меня в авантюру? Ведь это я тебя…
— Да? — очень удивился Цезарь. — Я всегда был убежден, что наоборот…
Они выбрались к эстраде, где, как всегда, было пусто и тихо. Темная черта — «тень от ничего» — лежала на досках.
— Во сколько он орал? — деловито спросил Цезарь. — В шестнадцать по вашему? Значит, в двенадцать пятьдесят по Реттербергу… Вот так… — Он, толкаясь сандалией, подвел под черту стершееся число 13, потом слегка отодвинул назад. И отбежал к центру диска. Витька стоял уже там.
Сначала был слышен один маятник. Он равномерно разбивал прозрачную тишину редкими толчками (и в колоколе у Башни отдавалось эхо). Потом зашелестели, захлопали крылья, и отчетливо, будто в соседних кустах, закричал петух.
Цезарь сказал озабоченно:
— Он не сам по себе. Он кричит так, когда Филипп командует: «Голос!»
«Пожалуй…» — хотел сказать Витька. Не успел.
— Эй, вы! Что вы там делаете! — Неизвестно откуда возникла у эстрады дюжина улан. Со всех сторон. Скрестив руки, балансировали на дисках. Все в черном, лишь на одном вместо шлема офицерский берет песочного цвета.
Офицер сказал опять казенным голосом:
— Что вы там делаете? Идите сюда.
Цезарь, сам того не заметив, притиснулся к Витьке. Сейчас — не вечер в ноябре, не убежишь.
А может быть, ничего особенного? Просто здесь нельзя играть? Отругают и отпустят?
Спешным горячим шепотом Цезарь сказал Витьке в щеку:
— Я его знаю… Он был там, в тюремной школе…
— Тогда держись, — выдохнул Витька. — Надо вытерпеть, Чек… — Он рывком поднял Цезаря на руки. Будто раненого. И тот прижался — отчаянно и доверчиво. Понял.
— Эй! — слегка забеспокоился офицер. — Что с ним?
— Сейчас… Подождите… — сказал Витька. И пошел к уланам, на край площадки.
На белесом лице офицера усилилось беспокойство.
— Эй…
— Сейчас, — опять сказал Витька. Прижал Цезаря изо всех сил и шагнул со сцены. В пустоту.
Часть 2
БАШНЯ И МАЯТНИК
Ярмарка
1
Идти на весеннюю ярмарку Филиппа уговаривали всем домом.
— Там будет ох как интересно! Даже я, старая, иду, — постанывая, убеждала бабушка. И держалась за поясницу. — Что за дети нынешние, прости Господи. Ничего им не надо, ни пряников, ни каруселей…
«Нынешнее дитя» оттопыривало губу.
— Айда, Филя, — гудел отец. — Мы там с тобой в электронные шахматы сыграем, будет такой аттракцион.
— Ты же не умеешь в электронные…
— А ты поучишь батьку…
— Ты все равно уйдешь пиво пить.
— Ну и… а потом в шахматы.
— Не пойду…
— А между прочим, — глядя в пространство и будто даже не для Филиппа, а просто так, задумчиво произнесла мама, — будут, говорят, новые игрушки со Стеклянного завода. Целые «городки в табакерке»…
— У вас допросишься! В прошлый раз обещали вечный фонарик, а что было?
— Но если не продавали!
— Во-во! И сейчас так скажете.
Мама потеряла терпение, после чего была приглашена соседка Лизавета тринадцати лет. Сокращенно — Лис.
— Дурень, — сказала Лис. — Все же идут.
— И Ежики?
— Вот бал… Извини. Но ты же знаешь, что Ежики вернулся с мамой домой, на Полуостров.
— Ничего я не знаю, — искренне огорчился Филипп. — Как вернулся? Туннель же заблокирован.
— Для кого? Для Пограничников?
Филипп засопел, досадуя на себя за глупость.
— Пойдем, а? — мягко сказала Лис. — Что ты дома-то будешь делать, когда останешься?
— Буду на стадионе змея запускать.
— Один?
— А чего…
Этого-то все и боялись. Оставить Филиппа одного, значит, не радоваться ярмарке, как все люди, а «быть на нерве». Думать: «Не выкинул ли он опять какой-нибудь фокус?» Талантов на фокусы у третьеклассника Филиппа Кукушкина больше, чем надо.
— Нам без тебя на ярмарке будет скучно, — с ненатуральной сладостью в голосе сообщила Лис.
— Да? А кто меня чехлом от зонтика лупил? Не было тогда скучно? А все смотрели, даже не заступились!
— Рэм заступился! И Ежики!
— Это потом, когда ты три раза меня… — Филипп засопел опять. Громче и серьезнее.
Лис насупленно сказала:
— Что старое вспоминать… А зонтик, думаешь, не жалко? Нашел из чего парашют делать…
— Зонтик ей жалко? А человека…
— Ну, с «человеком» же ничего не случилось. А зонтик…
— А тебе хотелось, чтоб наоборот, — злорадно подытожил Филипп. — Нормальные-то люди радуются, когда человек спасся, а она… чехлом…
— Палкой надо было, — в сердцах сказала мама.
— Да? Ну и идите на свою ярмарку…
— И чего обижаете друг друга-то, — стала мирить всех бабушка. — Перед праздником! Хорошо ли?.. Пойдем, Филюшка, с нами. А я тебе для этого дня рубашку новую пошью, вот гляди-ка, матерьял какой, все смотреть на тебя будут да радоваться…
На стол с шорохом лег отрез пунцового ситца. Роскошного, с отпечатанными на нем желтыми и белыми монетами — разной величины, разных стран и времен. Были тут франки, динары, пфенниги, рубли, талеры, доллары, песо и совсем непонятные дырчатые денежки с иероглифами. И на них, на монетах, — львы, орлы, корабли, всякие портреты, слоны, гербы и даже кенгуру. И конечно, цифры и названия стран… Ну прямо коллекция.
— А? — улыбнулась бабушка. — Вот будет рубашка… А хочешь, целый костюмчик летний.
Филипп раздумчиво склонил черную кудлатую голову. Облизал перемазанные чем-то губы.
— Ладно… Костюм. С брюками.
— Спятил, — сказала Лис. — Из такой материи брюки?
— Это он, чтоб колени не мыть перед ярмаркой, — разъяснила мама.
— Он их все равно никогда не моет…
Филипп не реагировал на эти безответственные заявления. Его холодное молчание было яснее слов: я, мол, сказал свои условия, а дальше — как хотите.
— Ох, да ладно вам, — решила бабушка. — Пускай, коли ребенку хочется…
Так и получилось, что на ярмарку Филипп отправился в красной с монетами рубахе и таких же великолепных брюках, отороченных к тому же черным блестящим шелком с перламутровыми пуговками. У всех попутчиков этот наряд вызывал изумленные взгляды и порой шумные высказывания, в основном одобрительные.
