Лев Успенский - КУПИП
Мама повернулась к Койкину и посмотрела на него испепеляющим взором.
— Где ты его взял, шелопай ты, а не капитан? — с негодованием опросила она.
— Как где взял? Где ты сказала, там и взял. Вон в той каюте на столике…
Мама только махнула рукой.
— Ворона ты, ворона! Да ведь я же тебе говорила: моя каюта направо. Налево же — метеоролог! Это ты у него уличный градусник и стянул. А еще капитан!
Койкин схватился за голову.
Но Бабер уже склонился к ложу больного.
— Ну так что же, почтенный товарищ Устрицын? — вытирая платком глаза, заботливо заговорил он. — Что же это ты нас тревожишь? Это нехорошо. Плохо. Дурно! Жара у тебя, правда, нет, но почему тогда язык белый? Какова этому причина?
При этих профессорских словах Устрицын вдруг сконфузился и уткнулся носом в подушку.
— Дядя Бабер… — пробормотал он чуть слышно… — Это я, думаю, потому, что я… я мятный пряник доедал…
Тут новый и не в пример более мощный взрыв хохота потряс судно. Правда, смеялся Койкин один, но зато смеялся так, что жужжания моторов стало неслышно. Стрингера и шпангоуты дирижабля задрожали. По коридору пробежал испуганный вахтенный.
— Хо-хо-хо! — гремел капитан. — Ха-ха-ха-ха.! Клянусь мысом, марсом и мамою! Белый язык, а? Устрицын, алмазный ребенок! Подросток красного дерева! Ах, ложись! Ах, у тебя чума, холера, тиф и аппендицит! Ах, ты умрешь сейчас! Эх, мама, мама! А еще мама! Ну уж ежели я ворона, так кто же ты тогда, неоцененное ты мое создание? О-хо-хо-хо! А-ха-ха-ха! Мятные пряники!
Он схватился за бока и выбежал в коридор, но еще долго компас дирижабля плясал и рули вздрагивали, сотрясаемые шквалами морского капитанского смеха. Таково было первое происшествие.
* * *Второе произошло два дня спустя.
Все изменилось за эти два, полные непрерывного движения вперед, дня. Теперь с утра до вечера округлое серебристое тело «Купипа-01» висело как будто в центре неслыханно огромного синего шара. Снизу этот шар был темнее и гуще — вода. Сверху прозрачнее и легче — небо.
Горячее солнце пекло так, что до сияющей алюминиевой поверхности бортов нельзя было дотронуться. Половину времени ребята бегали в трусах, и у Устрицына (он все время глядел в окно) одна щека, левая, загорела сильней, чем другая.
Время от времени внизу, в глубокой сверкающей бездне, проползал крошечный пароходик, самый настоящий игрушечный. Иногда в синем море показывались странные круглые островки колечком — розовые, желтые, беловатые. Увидев первые такие острова, Лева Гельман точно взбесился.
— Атолл! — кричал он. — Профессор Бабер, атолл! Товарищ капитан Койкин, атолл! Устрицын, Устрицын, атолл!
На исходе пятых суток непрерывного полета «Купип-01» приблизился к намеченной профессором Бабером цели. Целью этой был как раз такой же атолл, полупустынный коралловый риф, в бескрайной пустыне моря, какие попадались на пути и раньше.
Согласно лучшим купипским обычаям, перед окончанием пути Бабер созвал всех членов экспедиции в самую большую каюту и сделал им не большой и не маленький доклад о работе ближайших дней.
Все шло отлично. Мама уже вытащила из чемоданов самые нарядные белые костюмчики для ребят, разгладила галстуки, приготовилась к высадке. В каюте целой грудой лежали прочно и изящно запакованные научные инструменты — секстанты, компасы, хронометры, отвесы. Капитан Койкин не выпускал из-под мышки складной резиновой лодки.
— Это же прямо целый фрегат! Целый дредноут! Целая «Нормандия»! — с восторгом говорил он.
Да, все шло как не надо лучше. Внезапно, среди общей радости, раздался шум шагов во внутреннем коридоре. Командир корабля вошел в каюту, видимо, чем-то сильно встревоженный. Вытянувшись в струнку перед председателем Купипа, он озабоченно отрапортовал:
— Товарищ председатель Купипа! На борту обнаружена авария. В бензиновом баке была незамеченная нами доныне течь. Часть бензина вытекла в пути. Горючего остается только на полчаса работы моторов. Что прикажете предпринять?
Койкин широко открыл рот. Профессор Бабер нахмурился.
— До намеченного пункта не дотянуть? — спросил он. — Ваши предложения?
— Имею в виду два необитаемых коралловых островка вправо по носу, на расстоянии 15 миль. В случае посадки можно затребовать горючее с ближайших населенных островов…
Профессор Бабер задумчиво разгладил бороду.
— Ну что же, — сказал он. — Придется садиться… Это грустно. Да, грустно. Очень грустно. По-французски — трэ трист. По-немецки — зеер траурих! Но что поделать?..
Командир «Купипа-01» слегка прищурился.
— Товарищ председатель… — нерешительно произнес он. — Я не знаю, как мы можем произвести посадку, не имея ни одного человека на земле… Надо принять гайдроп, закрепить его за что-либо… Хотя бы за пальму.
— Ну, в чем же дело? — вскинулся капитан Койкин. — Баберище, прикажи, пусть кто-либо спрыгнет с парашютом и примет дирижабль… Давайте я сейчас!.. — и он встал. Но Бабер и командир переглянулись.
— Сядьте, мой бравый капитан! — сказал профессор. — Да, да, сядьте! Зетцен зи зих! Сит даун! Ассейе ву! На борту «Купипа» нет парашютов. Да, нет. Увы! Грубая ошибка. Ужасно! Непростительный промах. Но их нет. Я был слишком уверен в нашем корабле…
В эту минуту раздался голос Люси.
— Милый профессор Бабер! — пискнула она сзади. — Как нет парашютов? А там, за кухней… Я видела. Такие белые с красным, с синим… Такие хорошенькие…
Командир и Бабер переглянулись вторично.
— Это вещевые парашюты, товарищ Люся, — серьезно сказал пилот. — Вещевые и балластные. Они поднимают не свыше двадцати восьми кило. Никого из нас они не выдержат…
Воцарилось смущенное молчание. Но оно продолжалось только несколько секунд. Устрицын внезапно соскочил со стула, на котором стоял на коленях, глядя в окошко.
— Дядя Бабер! — сказал он. — А я — двадцать четыре кило. Я вешался. В коньковых сапогах. И шапка с наушниками. И двадцать четыре кило…
Не успел он выговорить эти слова, как мама с одной стороны, Люся — с другой вцепились в устрицынскую белую матроску.
— Нет, нет, нет, нет! — кричала мама, загораживая Николая Андреевича от остальных. — Нет, ни за что! Я не позволю ребенку с такой высоты прыгать! Что он, пузырь какой-нибудь, чтобы так скакать…
— Устрицын, не прыгай! Милый Устрицын, не скачи. Разве ты пузырь? — заливалась и Люся.
Бабер и командир смотрели на всю эту возню внимательно и серьезно.
— Гм! — произнес наконец профессор. — Вот именно: гм! Это я и хотел сказать. Глупости! Нельзя ребенку прыгать. Смешно. Как может он прыгнуть?
Но Устрицын вошел в раж.
— А почему же я с парашютной вышки прыгал? — кричал он. — А почему я на прыгунчике выше всех взлетал? Вот, мама, ты всегда так! Вот, когда рыбий жир — так, «Устрицын, ты уже большой, ты уже секретарь», а когда прыгать — тогда, «Устрицын, ты маленький!» А все равно, — в тебе, может быть, миллион кило, а во мне — двадцать четыре. И с наушниками…
— Гм! — сказал снова профессор Бабер. — Гм! Глубокоуважаемый Николай Андреевич Устрицын! Ну, допустим, ты прыгнешь. Но ведь нужно еще привязать канат. Морским узлом. Разве ты сумеешь завязать морской узел?
— А какой? — Устрицын сразу повернулся к Койкину. — Ну, какой? Беседочный двойной? Могу! Выбленочный? Могу! Рифовый? Могу! Шкотовый?.. Я все узлы могу. Верно, дядя Койкин?
— Устрицын! Честное слово, ты — золотой ребенок! — взревел капитан. — Ты не только узел можешь. Ты все можешь!
И, ослабев от полноты чувств, он только махнул рукой.
Тогда Бабер еще раз внимательно посмотрел сначала в окно, за которым уже совсем близко, почти под гондолой, виднелись острова, потом на командира дирижабля.
— Ну так как же, товарищ командир? — медленно спросил он. — А раскроется ваш парашют? Наверняка?
Командир стоял, закусив губу.
— Товарищ председатель, — сказал он через миг. — Разрешите, лучше я как-нибудь сам прыгну.
— Бессмысленно! — сказал Бабер. — Да, бессмысленно, безумно. По-турецки — акылсыз! Вы разобьетесь…
— Профессор! Профессор! — горячо заговорила мама. — Дайте я! Позвольте, лучше я… ринусь. Вон у меня пальто, юбка… Может быть, как-нибудь… Не надо ему…
Но Бабер решительно провел рукой по лбу и по глазам.
— Это ужасно! — пробормотал он. — Да, ужасно! По-латыни: «хоррибиле визу эт дикту» — «ужасно с виду и по рассказам!» Но ничего не поделаешь. Устрицын! Я разрешаю тебе прыгнуть. Да. Товарищ командир, а откуда ему… Ах, достопочтенный Устрицын, глубокоуважаемый Устрицын!.. Но когда же ты успел одеть парашют?
Последние мгновения промелькнули как во сне. Мама с плачем бросилась обнимать Николая Андреевича. Люся, но словам капитана Койкина, завизжала, как ржавый брашпиль в сырую погоду. Лева с завистью негодовал на свои тридцать два кило…
