Владислав Крапивин - Синий краб

Мне б уйти насовсем
В те миры, в т е  м и р ы,
Чтобы жить в них до той
До последней поры,
Когда всех нас объемлет
Самый т о т светлый свет,
Когда всем нам придется
Дать последний ответ.
От суда я, конечно,
Никуда не сбегу.
Но ответ дать, конечно,
Я никак не смогу.
И боюсь я, что будет
Решение строго.
Но я все же надеюсь,
Что будет Д о р о г а,
Ибо милостив Бог.

Солнце скачет серебряной рыбой
По изломам стеклянной волны.
Мальчик Митька идет над обрывом
Под лучами десятой весны.
Чайки весело в воздухе вертятся,
Синий свет над водою стоит,
И не верится, вовсе не верится,
Что когда-то здесь были бои…
Белый город над синею бухтой,
В переулках — акации цвет,
И кругом синева. И как будто
Нет на свете ни горя ни бед.
Первый мак, словно бабочка алая,
Светит Митьке из сонной тени…
…А внизу, под размытыми скалами,
Штабеля невзорвавшихся мин.
И кузнечиков звон невесомый —
Как неслышный отчаянный крик:
«Алый мак нужен Митьке живому,
Чтобы маме его подарить!»
Чайки в небе парят белокрылые,
Замирая. как в медленном сне.
Мальчик Митька идет над обрывами,
По стеклянной идет тишине…

Все тревоги здесь проходят мимо.
Мягок день — в нем ни лучей, ни ветра.
Тишина заснеженного мира,
Шапки снега высотой в полметра —
На камнях, на соснах, на скамейках…
Птичьих лапок частые отметки…
Снегирей пурпурная семейка
Пропорхнула, отряхая ветки.
Дальние могилы спят под снегом.
Надо — сапогами путь греби к ним…
Мамин холмик стерегут бессменно
С двух сторон озябшие рябинки.
Помню — о рябинке тонкотелой
Пела мама и меня качала…
…А в кустах я вдруг заметил белок.
Глянул — и на сердце полегчало…

Изводя лиловые чернила,
В детстве мы стихов писали много —
Всяких: от считалок и дразнилок,
До поэм про дальние дороги.
Строчкам счет вели на километры,
Вкладывая пыл и душу в рифмы…
Но трубили мартовские ветры —
И как будто грохались о риф мы!
Эта радость солнечных крушений,
Эта сказка мартовских каникул,
В наши души школьные проникнув,
Нас с пути сбивала совершенно!
Всё летело этой сказки ради
Кувырком: и рифмы, и мы сами!
Рвали мы страницы из тетрадей,
Чтоб бумагу сделать парусами!
Над водою снасти пели звонко,
Исчезали в дымке берега там.
Начиналась парусная гонка,
Закипала пенная регата!..
А стихи? Они не станут хуже,
Если вдруг на мачтах из лучинок
Пролетят под ветром через лужи,
Как над океанскою пучиной.
…В чем секрет стихов — неясно многим,
А ответ здесь легок, как ни странно:
Ведь поэты в лужах у дороги
Видят синий отблеск океана.

А все же в мире еще есть
такие острова,
Где небосвод не задымлен
и где чисты ручьи.
Представьте — пахнет там травой
зеленая трава,
И лес там — общий и ничей,
и все цветы — ничьи.
В вечерней тьме там слышен смех
влюбленных и детей.
Там сотни мячиков и звезд
рассыпаны в траве.
Там, повстречав тебя, никто
не вздрогнет в темноте.
Ты говоришь ему: «Привет» —
и он тебе: «Привет».
Там в городах и деревнях
хрустально бьют часы.
Там ждет ребят на берегу
прогревшийся песок.
Там старый боцман чинит шлюп,
ворча себе в усы…
Давай мы к ним туда сбежим!
хотя бы на часок…

Преодолевши два тысячелетья,
Возможно, что и третье мы осилим,
Простив судьбе обиды и увечья,
Которые мы от нее сносили.
Мелькает память, словно кинолента —
И предо мной опять брега Тавриды,
И вновь трепещет парус «Фиолента»
И пахнет камбуз жареной ставридой.
Скребут рангоут смуглые матросы,
Чтоб бог ветров добрее нынче был к ним,
И слышны клики юного Юроса,
И что-то плещет в глубине бутылки…
О, скорость ветра в парусном движенье!
Такой восторг, что самому не верится…
О, вкус настойки, где Пинаев Женя
Развел в спирту какой-то лютый перец!..
…Порою хворь приходит к нам без стука,
Но глянь! — и снова флаг регаты реет.
Да, жизнь — не столь уж пакостная штука
(Хотя могла б, конечно, быть добрее).

Пятилетнему легко на белом свете,
Даже если в доме хлеба нет порою.
Вьюжный год к концу подходит, сорок третий,
Будет елка с довоенной мишурою.
У меня в душе безоблачно и чисто,
Ни сомнения, ни страх меня не точат.
Есть оладьи из картофельных очисток,
Есть письмо, что папа ранен, но не очень.
Непонятно, отчего же мама плачет:
Ведь отец к весне приедет дней на сорок —
Это твердо пишет старший военврач ей…
— Мама, можно я пойду кататься с горок?!
…Вечер. Лампа. В окнах сказки снеговые,
На стекле предновогодняя картина.
Чтобы мама не грустила, я впервые
Книжку ей читаю вслух — про Буратино.

…Все утешали: «Он старый был,
Что же теперь поделаешь…»
…Мчалась машина за город,
Поле блестело белое.
Ехал мой кот в багажнике,
В наволочку завернутый.
Снег мне казался сажею.
Впрочем, держался твердо я.
Мол, все печали отброшены
И никакой катастрофы нет.
Только молчал: откроешь рот —
Слезы рванутся, как кровь из вен.
…Все он прощал мне, мой ласковый,
Всех моих бед поверенный…
Мы схоронили Максика
В мерзлой земле у дерева.
Рядом воткнули, как колышек,
Тонкий осколок шифера.
…Рыжее мое солнышко,
Как без тебя паршиво мне.

Два года сошлись — будто стукнулись лбами —
В потоке времен ли, на звездной орбите ли…
А в стойле соломой хрустит Алабама —
Лошадка, что в будни катает любителей.
Ей п о фигу все — и вселенной скольжение,
И Хроноса тайны, и звездные силы.
Мечтает лошадка: пришла б тетя Женя
И сладким кусочком ее угостила.
Кобылка права. Зачастую и людям
От жизни не очень-то многого надо:
Пускай бы пришел к тебе кто тебя любит
И дал на ладони кусок рафинада…

Едем мы… Город Сарапул.
И впечатление блёклое.
Что же вдруг так царапнуло
Памятью детства далекого?
Лето военное. Папа
С кубиком в пыльной петлице.
«Я на денек из Сарапула.
Завтра уже — на позиции…
Скатка, ремень, обмотки.
«Ну-ка, сынок, взгляни-ка…» —
На полинялой пилотке
Звездочка-земляника.
Млея от счастья до слез почти,
Был до полночи без сна я:
Папа отдал мне звездочку —
Видно была запасная…
Утром мы шли до вокзала —
Папе на фронт пора.
С папиных плеч не слезал я,
А скатку его нес брат.
«Смерть фашистскому зверю!» —
Кричал плакат у завода…
Срок до Победы — не мерян.
До Сталинграда — полгода…