Корнелия Функе - Рыцарь-призрак
Стью, естественно, воспринял мое плохое настроение как доказательство совсем другого.
— Я так и знал! — сказал он с усмешкой, едва подходившей к его худенькому личику. — Поцеловать Эллу Литтлджон не дано никому. Никаких шансов. В конце концов я сам пробовал.
— Я тоже, — пробурчал Ангус, набивая тряпочную ворону леденцами. — Полный провал.
Сознаюсь, это улучшило мое настроение неимоверно. Я натянул себе на голову одеяло, чтобы скрыть свою блаженно-глупую улыбку.
Но Стью сдернул одеяло с моего лица.
— Погоди-ка, — сказал он, — мы ведь еще не знаем, как ты ее вообще уговорил остаться с тобой ночью в соборе!
— Да, Йон, как?
— Она… она хотела выяснить, есть ли там призраки, — пролепетал я. — Для своей бабушки… — Все-таки это было вранье только наполовину.
— Да, это похоже на Эллу, — сказал Стью с налетом зависти в голосе и впал в непривычно глубокое молчание. Он наверняка пытался себе представить, каково оно: целую ночь просидеть, запершись с Эллой Литтлджон в соборе.
— Ну и? — Ангус нацепил на новую плюшевую собаку свою майку.
— Что «ну и»? — собезьянничал я.
— Есть в соборе призраки?
Очевидно, этот вопрос занимал его уже давно.
— Конечно нет, — ответил я. — Все это чепуха!
XI
Замок Лонгспе и мертвый хорист
Придя на следующий день в школу, я сразу же отправился на поиски Эллы, но найти ее нигде не мог. Старый епископальный дворец представляет собой такое хитросплетение коридоров и лестниц, что можно целые дни напролет ходить по нему и не встречаться друг с другом, чему я поначалу не придавал никакого значения.
Сразу же во время первой перемены Бонопарт собрал нас на экскурсию в Олд-Сарум[20]:
— …чтобы у вас (его собственные слова) составилось представление о том, сколь суровой была жизнь ваших англосаксонских предков на холме, где нет воды, а ветер такой сильный, что он сдирает с вашего лица кожу.
Замечательно! Но для меня Олд-Сарум был привлекателен кое-чем другим: от Эллы я знал, что там скончался Лонгспе.
Олд-Сарум — очень странное место. Бонопарт взбирался то на одну из скудных развалин, то на другую и рассказывал нам, что булыжники по левую руку от нас были когда-то кафедральным собором, а те, что по правую, — дворцом. Но все, что я видел, были скрюченные от ветра деревья, а также лысый холм, по которому туда-сюда среди развалившихся стен сновали туристы. Кроме того, я все время думал об Элле. Мы еще ни разу не ссорились. Ощущение гадкое.
Когда мы поднялись по лестнице, ведущей якобы в королевский дворец, я спросил Бонопарта, в каком из залов скончался Уильям Лонгспе. В ответ он только презрительно приподнял брови (так он делал всегда, когда не знал, что сказать) и вместо этого пустился в рассуждения о военных просчетах, допущенных Лонгспе в ранге командующего правым флангом английской армии в битве при Бувине[21]. Я сделал вид, будто слушаю его, но, пока мой взгляд блуждал по холмам, на которые задолго до этого смотрел также Уильям, передо мной опять возникли картины, увиденные его глазами, и я спросил себя, не о той ли битве толкует Бонопарт, которую пережил и я в образе Лонгспе.
По дороге обратно к автобусу ветер рвал нам волосы и одежду, словно исчезнувшие жители Олд-Сарума сплотились друг с другом, чтобы прогнать нас с их холма. Бонопарт отошел от меня и предпринял отчаянную попытку снова зачесать жидкие волосы на свою лысую голову.
— Ммм, мистер Бо… мистер Рифкин! — обратился я к нему, стараясь идти в такт с его короткими суетливыми шажками. — Знаете ли вы что-нибудь об убийце Лонгспе, об этом Хьюберте… ммм…
— Хьюберт… ммм… — повторил он с нескрываемым презрением, — Хьюберт де Бург, регент Англии, второй по могуществу человек после Иоанна Безземельного, короля Англии. Разумеется, кое-что мне о нем известно. И совершенно не доказано, что это он отравил Лонгспе.
— Это был он, совершенно точно, — парировал я. — Но это совсем не то, что я хотел узнать. — Слышали ли вы когда-нибудь о том, что он украл сердце Лонгспе?
В качестве ответа Бонопарт испустил только короткий и очень презрительный смешок.
— Сердце Уильяма Лонгспе похоронила Эла Солсберийская в аббатстве Лэкок, — ответил он, — в урне из серебра с гербом Солсбери. Поверь мне, Уайткрофт, у Хьюберта де Бурга были дела поважнее, чем воровать сердце человека второго сорта и к тому же внебрачного сына короля.
Я бы с удовольствием поведал ему, что я слышал на эту тему от самого Хьюберта де Бурга, но вместо этого я промычал только одно:
— Спасибо, мистер Рифкин. Действительно, очень интересно.
Я надеялся, что за его высказывание о Лонгспе ветер сдует последние скудные волосенки с его высокомерного черепа. Я злился на самого себя, что вообще обратился к нему с вопросом. Но кто же еще мог мне рассказать что-нибудь о сердце?
Когда мы возвратились в школу, я сразу же пошел искать Эллу, но в конце концов от одной девочки из ее класса я узнал, что она в школу не явилась. Хоть убей, не знаю, что понесло меня после этого в школьную часовню. В ангелов, которых в случае необходимости можно было бы призвать на помощь, я не верил, равно как и в святых, которые только и ждут, чтобы выручить одиннадцатилетку во время контрольной по истории или в какой иной кризисной ситуации. (Ангус верил в это свято. Перед каждой школьной контрольной он обращался к святому Ангусу МакНиссе[22].)
Нет, я думаю, что пошел в часовню только потому, что хотел немножко побыть один. Обычно там собиралось не так уж много народу, а я должен был поразмыслить: об Элле, о Лонгспе, о его краденом сердце. На Стуртона я больше мыслей не расточал. Да, знаю. Не слишком разумно. Теперь-то я тоже поумнел…
Как бы то ни было я уселся на одну из узких деревянных лавок и, разглядывая цветные витражи, ломал себе голову по поводу того, как же мне все-таки помочь Лонгспе и опять помириться с Эллой.
Львиная печать на моей ладони стала опять отчетливой, но едва я сказал себе, что это, пожалуй, долго не продлится, если я и впредь в качестве оруженосца буду столь же бесполезным, как вдруг я услыхал за спиной шорох.
Мальчика, стоявшего среди скамеек в трех рядах позади меня, я принял сначала за одного из моих соучеников, хотя старомодное платье, в которое он был одет, собственно, сразу должно было меня насторожить. Его лицо казалось мне почему-то знакомым. Я был совершенно уверен, что уже его видел. Стоило мне присмотреться к нему повнимательнее, как по мне пробежал тот же трепет, что и при виде холопов Стуртона у меня под окном. Однажды увидев призраков, ты видишь их чаще и чаще. Я думаю, они есть везде. Возможно, причиной тому, что нас порой так внезапно охватывают печаль или ярость, именно они. Наверное, любовь, страх, боль разрушаются не так легко, как стены и камни. Да, люди исчезают, как дворец и собор на холме в Олд-Саруме. Но что, если то, что им довелось пережить, остается? Как запах или как тень под деревом? Или как призрак…
Я повидал уже добрую дюжину привидений. Их видят только в том случае, если они сами этого хотят, и, по моим оценкам, для большинства из них я просто не бог весть как интересен. Но привидение, которое я так внезапно обнаружил у себя за спиной в школьной часовне, ожидало именно меня. Только меня. Мне это стало ясно, едва я его заметил. И пока оно ко мне приближалось, я даже вспомнил, откуда мне знакомо его лицо.
В коридоре перед школьной часовней висела картина с четырьмя хористами, все четверо чуть-чуть помладше меня. У второго слева, как я про себя все время отмечал, злость была просто на лбу написана. И это впечатление меня не обмануло.
Он остановился рядом со мной, и сквозь его пальто я мог различить лавки позади него. Я еще помню, как тогда подумал: «О нет, только не привидения!» Но, когда он поднял свою бледную ладонь и продемонстрировал мне львиную печать на ней, я больше вообще ни о чем не думал.
— А тебе-то зачем понадобилось его вызывать? — Голос его прозвучал так хрипло, словно он им не больно-то часто пользовался.
Я встал и отошел от лавки. Он был меньше меня ростом, но после моего опыта со Стуртоном настоящего страха перед ним я не испытывал.
— О ком ты говоришь? — спросил я, хотя ответ мне был, естественно, наперед известен, и я даже подумал: «Йон, ты постепенно приобретаешь навык в разговорах с привидениями».
Мой собеседник насмешливо скривил рот. Сквозь его лицо я мог так же свободно смотреть, как сквозь изношенную ткань.
— Не прикидывайся дурачком. Готов поспорить на мое место в аду, он потребовал от тебя то же самое вознаграждение. Ведь так?
Он захохотал. Звучало это довольно-таки гнусно, а лицо его при этом почти что рассеялось.
— Пусти! — сказал я и стал протискиваться мимо него, но он тотчас же опять встал передо мной.
