Светлана Ягупова - Зеленый дельфин
— Все не так безобидно, как вам кажется, — тонко улыбнулся Эрудит. — Трамонтанцы не знают слов «скука», «обман». А синеглазым и задирающим голову к небу живется не хуже, чем людям с другим цветом глаз и тем, кто не видит ни в небе, ни в море ничего привлекательного..
— Безобразие! — надулся Умноликий.
— Их поэты говорят, — вкрадчиво продолжал Эрудит, — что трамонтанцы чисты как снег в горах, свободны как ветер и щедры как лучи солнца.
— Так у них и поэты есть?
— Да, но, в отличие от наших, они не только слагают прекрасные стихи и песни, но и, как ученые, пишут трактаты.
— Какова же их философия?
— Звездное небо для них – прекрасный шатер, созданный Самым Высоким для защиты людей от неблагоприятных космических вторжений. И в то же время это – бездонная вселенная со множеством таинственных миров, а кроме того – изумительная ткань, из которой они шьют платья своим девушкам.
— Как? Из неба? Ткань? Они что, с приветом?
— Все это, конечно, иносказательно.
— А что по этому поводу говорят у нас? — нахмурился Умноликий.
— Для наших ученых небо – черная дыра, решиться лезть в которую можно только в дурном сне. А по мнению поэтов, «звезды – это пыль, только пыль, космическая пыль…»
— Так, — наследник задумался, сведя к переносице бесцветные глазки. — Значит, у них нет скуки? Почему?
— Потому что у них есть цель.
— Это еще что?
— Цель жизни каждого трамонтанца – общение, контакт с Самым Высоким. Ходят слухи, что они получают от этого непередаваемую радость.
— И что это даёт им?
— Трамонтанцам легко приходят в голову замечательные идеи. Там почти не болеют, так как Самый Высокий питает людей своей энергией. Но главное не это.
— Ты еще скажи, что они там не умирают.
— Почти это я и хотел сказать. Не все, но многие живут очень и очень много лет. А есть и такие, которые утверждают, что они родились еще в те века, когда по земле бродили мамонты.
Умноликий хмыкнул, фыркнул, прыснул, затрясся в беззвучном смехе, а затем громко расхохотался. И так долго, так оглушительно хохотал, что в конце концов стал сипеть, потом посинел и не на шутку перепугал Эрудита. Тот бросился к нему:
— Что с вами? Чем вам помочь?
— Ну, и уморил меня! — правитель вытер лицо платком и вновь строго уставился на Эрудита. — А ты, однако, подробно изучил нашу соседку, — подозрительно произнес он.
— Такова моя должность, — смутился Эрудит.
— Небось, и мораль у них иная?
— Да. Они проповедуют уважение и любовь друг к другу. Поскольку…
— Довольно!.. — правитель навел бинокль на Эрудита и процедил: — Блоха под микроскопом!
Эрудит вскочил. Губы его свернулись в пятачок, ноги задрожали, и он опять плюхнулся в кресло.
— Ну-ну, — хлопнул его по плечу Умноликий. — Не трясись, старикан, я знаю, ты здесь ни при чем. Итак, — он властно сверкнул близко поставленными к переносице глазками, — приказываю: ЗАПРЕТИТЬ!
— Что именно? — не понял Эрудит, пытаясь приподнять с кресла свое громоздкое тело.
— Мо-ре, — отчеканил правитель. Эрудит снова тяжело осел.
— Как? — пробормотал он. — Это невозможно. Оно такое огромное… И вообще… Словом, никак нельзя.
— Можно! — сказал Умноликий, и Эрудит отшатнулся от тяжелого взгляда его маленьких глаз. — Можно, — с ненавистью прошипел правитель. — Чтобы никаких волн, никакого ветра!
— Будет сделано, — пролепетал Эрудит.
— С тех пор уже много лет, — закончил рассказ Майк, — с помощью кадров длительностью в одну сотую секунды, кадров, вмонтированных в обычные фильмосны, сондарийцам подсознательно внушают, что моря нет. Но этого мало. Море отделено от вас силовым и иллюзионным полями. Вы идете по проспекту Фонтанов, смотрите сквозь слепящие огни и вместо волн видите бесплодную Пустыню, затянутую маревом ядовитого тумана. А на самом деле там – море. Там – ветер, но даже его потоки направляют в сторону от Сондарии, чтобы ни у кого не закрадывалось никаких подозрений.
— Проклятье! — Пипл вскочил. — Я давно чувствовал – что-то здесь не так….
— Доказательства!? — бросил Виль.
— А вы никогда не задумывались, откуда у сондарийцев врожденное представление о морском пространстве? Ведь ни в одной книге, ни в одном фильме нет описания моря и даже упоминания о нем. Однако все знают, пусть смутно, но все же знают, что это такое.
— Помилуйте, но для чего и кому понадобилась эта авантюра? — наивно пробормотал Скрипач.
— Я, кажется, объяснил больше, чем надо, — сказал Майк, разочарованный тем, что его не поняли до конца, и вновь стал рассказывать о Трамонтане – стране, где люди свободны как ветер, чисты как снег в горах, щедры как лучи солнца.
Через неделю Майк Томпи исчез, оставив после себя беспокойство, желание что-то делать. А еще оставил книгу о приключениях Отважного Шкипера и вазу, на глиняном боку которой была изображена зеленая рыбина.
— Ваза однажды заговорит, — сказал он на прощанье.
Ланьо счел это за шутку. Но вышло, что Майк Томпи предвидел ход дальнейших событий.
Книгу о храбром мореходе читали внимательно, долго. А потом вместе с вазой отдали на хранение Эльзе, самой аккуратной и бережливой из них.
Встреча с Майком Томпи придала жизни Ланьо иной смысл. Теперь, даже скитаясь без работы, Ланьо знал, что делать. Он изобретал «ключи от моря».
Нужны были деньги. Много денег. На книги и очень сложную аппаратуру. Поэт, Художник, Скрипач и Биль с Вилем отдавали Ланьо долю своего скудного заработка и помогали, чем могли. Первым же его помощником стал клоун. Он выполнял посильную черновую работу: паял, копировал чертежи. А в день зарплаты приходил и шутливо говорил другу:
— Я опять нашел клад. Только не воображай, что получишь его целиком – мне ведь нужно хоть изредка есть и пить, да и в правом носке завелась дырка. Вот тебе половина.
Ланьо благодарно улыбался. А однажды был поражен, когда Пипл, освоив электронную магию, придумал между делом фонохрон, способный слышать голоса предметов.
— Тебе не кажется, что теперь ты можешь постичь тайный смысл вещей? — обнял Ланьо друга. — Ведь любой предмет – чья-то мечта, к которой можно прикоснуться.
Каково же было разочарование, когда они обнаружили, что вещи, окружающие их, мертвы. Каждая – лишь тысячекратно отштампованная копия другой. И только в Музее Красоты удалось найти предметы, одухотворенные человеческим теплом.
Тот, кто не знал Ланьо, считал его скупым и жестоким. Подумать только: и дочь и сын то и дело ищут, где бы подработать. А он покусывал губы и напевал старинную песенку о двух лягушатах, попавших в банку со сметаной. Первый лягушонок опустил лапки и сразу же пошел ко дну. Зато второй решил не сдаваться. Он прыгал, бился, пытаясь выбраться наружу. И от этих, казалось, бессмысленных, попыток сметана в конце концов превратилась в ком масла, по которому лягушонок выкарабкался из банки.
Не хочешь утонуть, —
Держись хоть как-нибудь!
Работай, лягушонок,
Всеми четырьмя!
В день премьеры на душе у Ланьо было неспокойно. В щелочку занавеса он следил за выступлением Пипла. Когда же, разрушив усилия гипнотизеров, на арену с криком «Люблю!» выбежала Рикки, он напрягся и приготовился к худшему. Его ожидания оправдались. Вокруг Пипла сгущалась опасность.
И тогда Ланьо на пару минут включил свою аппаратуру, чтобы зрители хотя бы миг почуяли море.
«ВСЕ ХОРОШО, И ЛУЧШЕ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!»
Когда минуты через две свет опять вспыхнул, клоуна и след простыл.
— Чего расселись? — неожиданно грубо сказал Чарли.
Оглушенные увиденным, растерянные, Альт и Тэйка не сразу сообразили, что пора уходить. Но вот толпа подхватила их и понесла к выходу.
— Пилюли уже действуют, — Тэйка заметила недобрую тень в глазах Чарли. — Бедняжка! — шепнула она Альту и, как заклинание, проговорила: — Только бы Пиплу удалось бежать!
— Как ты думаешь, свет погас случайно или кто-то выключил его? — спросил Альт. На слова Тэйки о Чарли он не обратил внимания.
— Думаю, не случайно! — в голосе Тэйки прозвучали горделивые нотки. Она хотела сказать еще что-то, но смолкла, поймав на себе пристальный взгляд типа с оттопыренными ушами. Альт увидел, как, скривясь от боли, девочка зажала зубами язычок. — Я болтливая, — тихо призналась она. — И ничего не могу с собой поделать. Папа говорит, это мой главный недостаток. Мне всегда хочется с кем-нибудь поделиться какой-нибудь новостью. Если заметишь, что говорю лишнее, скажи – и я прикушу язык!
