Владислав Крапивин - Гваделорка
Лика нарисовала Феодосия на альбомном листе — в полный рост, в его желто — вишневой рубахе и узких блестящих штанах, с разлетевшимися волосами, со взмахом тонких пальцев над сверкающей голубой гитарой, с ярким, широко раскрытым на слове «одна — а–а» ртом… Чудо что за портрет получился! На областной выставке Лика точно заработала бы первое место. Но она этот рисунок не показала ни одной живой душе. Написала на обратной стороне сдержанные слова: «Феодосий Ренальдович! Вы — радость моего сердца. Спасибо. Анжелика Сазонова (или просто Лика)». Обложила его с двух сторон картонками, запечатала в большой конверт и отнесла заказную бандероль в почтовое отделение номер три на Красинской. Пакет приняли, хотя адрес был очень даже приблизительный: «Москва, Союз концертных деятелей, Феодосию Ренальдовичу Капканову». Правда, Лике показалось, что девица — приемщица, прочитавши надпись на конверте, хмыкнула, но она, Лика, не стала унижаться до скандала. Молча взяла квитанцию и удалилась с ощущением исполненного долга любви.
Это было в марте. Ответа Лика, разумеется, не ждала. Но ответ пришел в конце апреля.
Лучше бы он не приходил, такой ответ!
Когда Лика, обмирая, разорвала конверт, из него выскользнула бумажка, похожая на уведомление «Энергосбыта», с типографским текстом.
«Дорогая Анжелика!
Благодарю тебя за добрые слова в мой адрес. Желаю тебе успехов в учебе и личной жизни. Феодосий Капканов».
«Анжелика» было коряво вписано шариковой ручкой. Подпись — тоже от руки, но явно размноженная заодно с текстом на ксероксе.
Лика со всем своим ярким воображением тут же увидела секретаршу, похожую на хмыкавшую почтовую девицу. Как эта девица, сжавши рот, лихорадочно вносит девчоночьи имена в тысячи одинаковых бумажек. А Феодосий стоит у нее за спиной и морщится: «Сколько опять понаписали!.. Давай — давай, торопись, пусть эти соплячки знают, что я не забыл ни одну…»
Успехов в личной жизни он желает, животное!
Прежде всего Лика мысленно (жаль, что нельзя по правде!) в клочья изодрала свой рисунок.
Затем засунула в видак диск с Феодосием — чтобы убедиться, какой дурой была она, когда обмирала об этом сладкоголосом кривляке! И убедилась, что в самом деле дура (она) и кривляка (он)! Изгибается, колотит по гитаре неприличным местом, вертит своей тощей блестящей… задом и не поет, а блеет! Господи, где были ее глаза? И это при том, что на свете есть «Битлз», Хворостовский, Высоцкий, Визбор, Виктор Цой… Ну, пусть некоторых уже нет, но все равно же они — есть!..
Надо было избавляться от заблуждений и начинать жизнь заново. А для этого — изменить себя. Лика начала с внешности. Раньше она тщательно подбирала платьица, колготки, воротнички, туфельки, сережки — по цвету, по фигурке (а фигурка — все это подмечали — была просто балетная). Потому что казалось: он будто стоит рядом и внимательно смотрит: хороша ли девочка сегодня? Теперь все это барахло полетело по дальним углам. Лика выволокла на свет летний джинсовый комбинезон с бахромой у колен, отыскала старые разлапистые мокасины, заменила серебряно — янтарные сережки простыми серыми камешками, подвязала волосы скрученной в жгут косынкой — банданой. И, оставив маму в обморочном состоянии, отправилась в школу.
Новый облик Сазоновой вызвал у девочек неоднозначные реплики и шумные пересуды, а у мальчишек — сдержанное одобрение. Начитанный Тимка Бруклин (безжалостно переиначив Александра Сергеича) возгласил:
А девочке в тринадцать лет
Штаны такие не пристали!
Лика не стала его гонять и бить, только снисходительно заметила, что ей еще, слава богу, нет тринадцати.
Учителя не обратили на Ликину «смену имиджа» особого внимания. Только классная Инна Юрьевна подняла к потолку усталый взор:
— Ох, Сазонова…
Школа, к счастью, была нормальная — никакая не «гимназия», не «лицей», не «элитное учебное заведение». Младшие ребята еще носили кое — какое подобие формы, а после пятого класса ходили кто в чем хочет. И Лика скоро поняла, что нынешний костюм — самый для нее подходящий. «По Сеньке и шапка», по одежке — поведение. Ликина речь лишилась прежней напевности (не всегда, кстати, натуральной), обрела мальчишечью краткость и даже некоторую резкость.
Эти изменения и отметил со свойственной педагогу и художнику зоркостью Герман Ильич.
Замечания Ильича и его неожиданное сходство с Феодосием весьма раздосадовали Лику.
А он еще добавил:
— Правдивые слова, мадмуазель, можно говорить по — разному… Но вернемся к нашей профессиональной теме. Если вы не считаете нужным исправить свою работу, я в свою очередь не могу поставить за нее отличную оценку. А без отличной годовой оценки я никого не могу рекомендовать в вечерний художественный лицей, куда вы, как мне кажется, собирались…
Это было уже свинство! Это была уже война!
Лика, усевшись прямо, сообщила, что: «а» (со скобкой) — она никогда ни в чьих рекомендациях не нуждалась; «бэ» — поступать в лицей она и не помышляла; и «цэ» — если бы захотела поступить, то ее взяли бы в любом случае, поскольку у нее диплом зимней областной выставки.
Это был, пожалуй, не очень благородный прием, но «на войне как на войне». Дело в том, что в этой выставке участвовали и взрослые художники, и школьники (в разных, конечно, залах и отделах). Лика получила диплом за серию рисунков «Тени старого города», а живописец — профессионал Герман Ильич Суконцев за свои пейзажи в стиле постмодернизма не получил ничего. Лика это знала. И Герман Ильич знал, что она это знает. С полминуты он дышал, укрощая в себе непедагогические эмоции. Затем бесцветным голосом сообщил:
— В таком случае я внесу в годовую ведомость оценку «зачет». Вас устроит?
Лика сказала, что вполне.
— На этом будем считать, что программа за шестой класс по нашему предмету вами благополучно завершена. Не вижу для вас резона томиться дальше в этом помещении…
Можно было заспорить: мол, выгонять школьников с уроков запрещено. Однако в самом деле — зачем томиться — то?
Лика собрала рюкзак. Сказала голосом Инны Юрьевны:
— До свиданья, Герман Ильич. До свиданья, дети…
«Дети» завистливо смотрели ей вслед.
На улице Лика поразмышляла: куда идти? Ну, не домой же в такую чудную погоду! Май стоял — просто радость жизни. Сплошное лето. Мальчишки в классе говорили, что уже купались. И, вспомнив про это, Лика отправилась к реке… Вот не прими она такого решения, и не было бы у нее Тростика…
3К реке вели несколько улиц. Если налево, к музею и монастырю, то не так уж далеко до берега. Но Лику тянуло в тихие места, и она пошла от школы на северо — восток, по улице Орджоникидзе, где современные офисы стояли вперемешку с деревянной стариной. Лучи были удивительно теплыми, и от этого тепла замечательно пахло клейкими тополиными листьями.
Минут через пятнадцать улица закончилась у пристанских съездов, где еще сохранились булыжные мостовые. Мимо длинной стены кирпичного склада Лика спустилась к лестнице, которая вела на станцию портовой железной дороги. У деревянной коричневой станции было богатое прошлое (о нем сообщали мраморные дощечки на облупленных дощатых стенах). Но сейчас жизнь здесь еле теплилась. Густо летали над репейником желтые и коричневые бабочки. Лениво шевелилась над причалом стрела единственного портового крана — видимо, переправляла с платформы на баржу груз, который, не торопясь, доставил с товарной сухопутной станции очнувшийся от дремы состав. Между рельсами солнечно горели одуванчики.
Лика не пошла к портовому причалу, а свернула направо, вдоль рельсов. Пахло теплой ржавчиной и речным песком. Справа от путей подымались откосы, а слева тянулся низкий берег, заросший всякими невысокими травами — с клевером и опять же с одуванчиками (сейчас было самое их время). Среди травы, у самой воды, лежали вверх дырявыми днищами заброшенные катера. Между катерами белели песчаные проплешины. На одной такой проплешине прыгали с ноги на ногу и прижимали к щекам ладони тощие, успевшие слегка «обуглиться» мальчишки — наверно, только что искупались и вытряхивали из ушей воду.
— Как водичка?! — крикнула им Лика.
Самый маленький, в облипших разноцветных трусах до колен, показал ей через плечо большой палец. А другой купальщик посоветовал:
— Ныряй, не пожалеешь!
Но Лика пошла дальше.
Она обогнула шершавую от ржавчины баржу, которая лежала на песке и кормой уходила в воду. Здесь, у промятого высокого борта с заклепками, Лика увидела еще одного мальчишку.
Мальчишке было лет семь. Он стоял на самом краю плоского берега — так, что кончики пальцев в воде. Рыжеватая короткая стрижка на круглой голове рассыпала искорки. Полосатые плавки были сильно перекошены, словно он хотел их сдернуть и раздумал. Неподалеку валялись белая, с травяными пятнами, футболка и куцый комбинезончик с блестящими пряжками на лямках. И растоптанные (явно прошлогодние) босоножки.
