Елена Ленковская - Спасти Кремль
Луша призадумалась. Ей самой нравилось и лазать, и бегать, и фенечки разные плести. Но если б её за плохие фенечки по рукам били, она бы, она бы… Ух! Не стала бы этим заниматься. Ни за что. Ещё чего! У Луши даже в горле булькнуло от возмущения.
— А что, Александров всегда хотел стать уланом?
— Ну, сначала он пристал к казакам, потом в уланский полк определился. Было дело — и в гусарском полку послужил. Потом тем же чином в Литовский уланский перевёлся.
— Ой, а почему? Разве в гусарском полку служить… не круче? Ой, я имею в виду — не лучше?
— Лучше — в любом полку воевать хорошо, грамотно и храбро, — сухо ответил улан. Потом, смягчившись, добавил. — В гусарах, Раевский, только очень состоятельные люди служить могут.
— Почему это? — спросила Луша, насупившись.
— Парадный мундир гусарского офицера стоит недёшево. Перейти в уланы Александрова вынудил недостаток средств. — Поручик кашлянул в кулак и заметил, блестя глазами. — Это, думаю, не уменьшило его заслуг перед Отечеством.
— Ой! Нет! Конечно же, нет! — по-девичьи всплеснул руками кадет, от волнения ускоряя шаг.
— А под Бородино… как было?
— Последний день был просто адский! Артиллерия ревела так, что мы едва не оглохли. Ружейные пули вокруг свистали, визжали, сыпались на нас градом, да на них и внимания не обращали… Наш эскадрон несколько раз ходил в атаку…
— И что же, не страшно было?
— Не было робости в душе моей. — Поймав на себе восхищённый взгляд кадета, Александров скромно добавил. — Однако ж, рад был бы, если б сражаться перестали.
Телега остановилась.
— Приехали! — крикнул офицер, обернувшись. — Деревня Фили.
Александров слез с телеги, поблагодарил офицера, огляделся и, хромая, отправился искать какого-то своего знакомого Шварца. Усталая Луша плелась рядом. Знакомого Александрову штабного офицера они нашли, выходящим из какой-то избы. Поручик радостно окликнул его. Пока взрослые разговаривали, Луша присела на скамейку у ворот. Ноги гудели.
— Где ж мой Зелант? — спрашивал тем временем Александров у штабного офицера.
— Конь твой с заводными лошадьми в деревню отправлен. Вёрст пять отсюда, не больше. Пойдём, есть у меня лошадь на примете, на ней ты до полка и доберёшься.
Офицеры пошли за какой-то казачьей лошадью, оставив изрядно уставшую Лушу дожидаться на месте.
— Заводные лошади? Это ещё что за чудеса? Что-то я про такой транспорт не слыхала. Механические, или как? Если да, то Карлу Фридриховичу они бы понравились.
И Луша, улыбаясь, спиной тихонько прислонилась к забору. Она думала о заводных лошадях. Они гарцевали. Вместо ног у лошадей были стальные, сверкающие на солнце поршни-цилиндры. Их движения складывались в причудливый танец. Лошади ритмично фыркали. Они испускали струи белого густого пара, в пелене которого постепенно утонуло всё вокруг.
Новости в Филях
Сон Луши прервал кто-то из штабных. Луша слегка опешила, когда офицер, которого она прежде ни разу не видела, обратился с ней, как к старому знакомому.
— О, Раевский, кажется? Какими судьбами! Да ты, никак, спишь?
Офицер — это был Шнейдер, один из адъютантов Кутузова — покровительственно потрепал Лушу по плечу.
— Ты, я смотрю, мундир поменял? Ну, что — удалось-таки до Москвы добраться? — поинтересовался он, добродушно оглядывая кадета с ног до головы. — Скор ты на ногу. Где конь-то твой? Да что ж ты молчишь, как рыба? Не проснулся, что ли?
Кадет Раевский растерянно поморгал и ответил, разведя руками:
— Столько вопросов, не знаю на какой вперёд отвечать.
Он собрался сказать ещё что-то, но тут его окликнули.
— Раевский! — кричал с другой стороны улицы Александров. Он вёл под уздцы лошадь и призывно махал Луше рукой. — Поди сюда, дружок.
Кадет сбился, замолчал. Он улыбнулся штабному и виновато пожал плечами — мол, всё бы с радостью рассказал, да нужно идти. Офицер махнул рукой — ладно уж, ступай, коли зовут. Раевский, озадаченно оглядываясь на штабного, засеменил к своему улану.
Александров намеревался препоручить заботам своего младшего товарища неказистую лошадь с тонкой вытянутой шеей.
— О-о! Лошадка! — обрадовался кадет.
Улан только скривил губы. Судя по разочарованной физиономии Александрова, несчастное создание было ему глубоко несимпатично.
— Скорее бы добраться до моего Зеланта! — воскликнул он, с тоской оглядывая доставшееся ему животное. — Эта коняга в первом же деле подведёт, уж поверь мне. И в атаку не пойдёт, и от неприятеля не унесёт.
— А Зелант, он что, тоже теперь заводной?
— Пока — да. Рассчитываю забрать его как можно скорее. Такой конь должен быть в деле, а не в запасе.
— А-а! — Луша подняла брови. Всё ясно. Заводные — значит, запасные.
Мозги человеку для того, чтоб не сесть в лужу, подумала она, с надменным видом оправляя свой кадетский мундирчик.
— А мне там конь найдётся?
— Думаю, да. Ночуем здесь. А завтра эта кляча повезёт нас двоих. Надеюсь, справится.
Луша не разделяла пренебрежения к бедной лошадке. Ласково улыбаясь, она ободряюще потрепала худую лошадиную шею. Чем бы тебя угостить, бедная ты моя животина? С сожалением похлопав по пустым карманам, Луша нагнулась и, сорвав пучок травы, протянула лошади. Лошадь с довольным видом приняла угощение.
— Эх! — воскликнула Луша, отряхивая ладони. — Мне бы тоже какой-нибудь пучок травы посъедобней!
Александров понимающе кивнул.
— Без ужина не останемся, — успокоил он голодного кадета и, хромая, двинулся к избе.
Адъютант, расспрашивавший кадета, всё ещё стоял напротив лавки, оживлённо беседуя с подошедшими офицерами. Увидев проходящего мимо Александрова, штабной предупредительно кивнул ему в знак приветствия.
— Так что же, нашёл мальчонка сестру? — обратился офицер к улану, по-свойски беря его за локоть и кивая головой в сторону стоящего поодаль «мальчонки». Поручик слегка поперхнулся, потом несколько обескураженно помотал головой:
— Насколько мне известно, они не встретились.
— Да-с, батенька — война! Весь народ в движении… — высморкавшись в большой измятый платок и спрятав его в карман, вымолвил адъютант. — А парень-то молодец! Первый в штаб примчался — мол, Наполеон часть войск в обход Москвы посылает. Потом уж и разведка донесла. Да-с, вот не знай мы это обстоятельство, может и решился бы Михайло Илларионович под Москвой ещё одно сражение дать. — С другой стороны, место-то какое для сражения выбрали, тьфу! Река поперёк, овраг на овраге. Да, с большими недостатками была позиция, ну да теперь неважно…
— Так стало быть, решено? Не будет сражения? Москву так отдаём, без боя? — в волнении спросил Александров, сжимая кулаки.
— Да. Только что решили. Совет был. Вон, расходятся генералы.
Действительно, от дальней избы разъезжались коляски и верховые. Александров, несмотря на сумерки, издалека узнал генерала Коновницына, у которого ему довелось быть ординарцем. Уселся в дрожки любимец императора генерал Беннигсен, сверкнула знакомая лысина Барклая-де-Толли.
Офицеры, стоявшие неподалёку, окружили адъютанта и наперебой продолжали расспрашивать.
— Так что же, долго совещались?
— Да почитай с четырёх пополудни, а теперь уж темнеет!
— А что Барклай?
— Сказал: «Сохранив Москву, Россию от войны не убережём. Но сберёгши армию, оставим надежду на спасение. Лучше пожертвовать Москвою и выиграть время».
— А Беннигсен?
— Опоздал. Два часа его ждали, совет не начинали. Беннигсен, господа, предложил дождаться неприятеля и дать ему сражение. Мол, стыдно уступать столицу без выстрела.
— Стыдно-то стыдно. Да ведь это он позицию выбирал. Он ведь начальник штаба главнокомандующего.
— Да на такой позиции можно только битым быть! — один из офицеров даже плюнул с досады.
— Ну, не только Беннигсен предлагал сражаться. Коновницын тоже. Уваров, Дохтуров…
— Ермолов, поди?
— Ермолов, точно.
— А что генерал Раевский?
— Николай Николаевич, тот — за отступление. Пополам, господа, голоса поделились.
— И что же Кутузов? Как же он решился-то?
— А Михайло Илларионович слушал, слушал. Всех выслушал. Да и говорит: «Очевидно, что за разбитые горшки придётся отвечать мне…»
Офицеры молча, не улыбаясь, напряжённо вслушивались. Адъютант продолжал хриплым от волнения голосом:
— Главнокомандующий сказал, что с потерею Москвы не потеряна еще Россия. А потому первой обязанностью он ставит себе сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к ней на подкрепление.
— Эх, Москва-матушка, — вздохнул кто-то.
Адъютант строго посмотрел на вздыхавшего:
— Самым уступлением Москвы, сказал Михаил Илларионович, приготовим неизбежную гибель неприятелю. Поэтому, мол, намерен он, пройдя Москву, отступить по Рязанской дороге. И объявил: «Как главнокомандующий приказываю отступление».
