Григорий Гребнев - Арктания
Три дня назад произошла сцена, которая стала уже обычной для четвертой палаты: мальчику принесли обед; он безразлично взглянул на янтарный бульон и устало опустил свои удивительные ресницы. Тогда Ася приступила к своим обязанностям:
— Почему ты не хочешь кушать? — спросила она, забывая, что мальчик может не знать русского языка. — Не кушать — вредно. Ты больной, и тебе нужно кушать. Вот доктор говорит, что ты умрешь, если не будешь кушать. Правда, доктор, он умрет?
— Обязательно, — ответил ирландский психиатр, с интересом наблюдавший эту сцену.
— Вот видишь, — тоном взрослой сестры сказала Ася. — Ты уже раз умер и опять умрешь… Только теперь уже на самом деле.
Мальчик поднял тяжелые веки, в глазах у него появилось выражение не то недоумения, не то внимания. Он следил за выразительной мимикой Аси, за ее широко открытыми глазами, в которых она хотела отразить весь свой ужас перед его неминуемой голодной смертью. Обычно подобные увещевания кончались тем, что Ася насильно всовывала мальчику в руку одну ложку, сама брала другую и, причмокивая и закатывая глаза от наслаждения, которое ей якобы доставляет бульон, показывала, что она уже ест, что уже сыта и что теперь очередь за ним. Мальчик зачарованно глядел на нее, он, как автомат, опускал ложку в тарелку, подносил ко рту, снова опускал. Несколько глотков он, во всяком случае, делал. Но три дня назад, глядя на уморительные гримасы маленькой хлопотуньи, мальчик вдруг слабо улыбнулся и пошевелил губами. Тихо, едва слышно, он произнес несколько слов. Может быть, это были даже не слова, а лишь нечленораздельные и не связанные между собой звуки, но необычайно чувствительный фонограф, постоянно висевший у него над койкой, в точности записал эти звуки. Третьего дня фраза, произнесенная мальчиком, была отделена от других звуков и несколько раз с пленки передана по радио. В самых различных уголках мира ее внимательно выслушали люди всех племен и национальностей. Ответы поступали тридцать часов подряд. За исключением одного человека, никто не понял языка мальчика. Лишь один бразильский языковед Мартин дель-Грасиас, известный знаток языков Южной Америки, сообщил, что он понял значение слов, сказанных мальчиком. Фраза, как утверждал Грасиас, произнесена на языке индейского племени курунга, некогда открытого в лесах Боливии этнографом Венгером, но затем бесследно исчезнувшего. Всех слов четыре: «Та гра бай нгунко…»
Одно из слов («гра») означает еду, другое («нгунко») — желание с отрицательным предлогом («бай»), аналогичным русскому «без» или «не». «Та» есть местоимение, в зависимости от ясности произношения гласной «а» означающее либо «я», либо «мы». В целом вся фраза означает: «Я не хочу есть…»
Заявление бразильского языковеда произвело ошеломляющее впечатление на этнографов и языковедов всего мира. Ошеломило ученых, конечно, не содержание фразы мальчика, расшифрованной Мартином дель-Грасиас, а то обстоятельство, что обнаружен живой индеец племени курунга.
Нужно знать, что курунга (так называли себя люди этого племени, что означало на их языке «Золотая улитка») в свое время очень заинтересовали ученых. Курунга были открыты этнографом Вентерем случайно в самых непроходимых тропических дебрях Южной Америки. Никто не успел хорошо изучить это племя. От Венгера ученые узнали, что он нашел племя курунга — «Золотая улитка» — в сельвасах[16] восточной Боливии, что оно вымирает от гриппа и ведет довольно примитивный образ жизни. Вот описание индейцев курунга, опубликованное пятьдесят лет назад Венгером:
«Все курунга удивительно красивые люди: у них темная, почти негроидная кожа и необычайно правильные, если так можно выразиться, „эллинские“[17] черты лица. Они великолепно сложены, и взрослые мужчины у них ростом не ниже двухсот сантиметров. Волосы у курунга не жесткие, а мягкие и волнистые, глаза большие, у женщин и детей весьма выразительные. Одежды курунга не носят, на лбу у детей выжигают красное пятно, отдаленно напоминающее улитку (для курунга улитка — священное, покровительствующее племени существо)».
Венгер записал все слова, которые ему удалось услышать от индейцев курунга. Кроме того, этот этнограф вывез из лесов Боливии попугая, говорящего на языке курунга. Попугай был необычайно старый, сморщенный и голый; он был похож на большого дряхлого птенца.
Затем племя «Золотая улитка» внезапно исчезло; ни знаменитая экспедиция Карльса, ни другие этнографические экспедиции не могли обнаружить следов этого племени. Ученые решили, что грипп доконал боливийских лесных великанов и красавцев. В руках у этнографов и языковедов остались лишь записи Венгера и полумертвый от старости попугай. Эти записи и болтовня столетнего попки помогли восстановить язык племени курунга — «Золотая улитка» — бразильскому этнографу и знатоку индейских наречий Южной Америки Мартину дель-Грасиас, появления которого на экране стереовизора в четвертой палате и ждали профессор Британов, ирландский психиатр О'Фенрой, главный врач и шесть корреспондентов, расположившихся в соседней комнате. Мало значения его предстоящему появлению придавала лишь Ася. Она сидела подле койки и, нимало не заботясь о том, понимает ли ее мальчик, рассказывала своему новому другу, как они с Юрой нашли сперва дохлого моржонка, а затем револьвер, а потом летчики на том же месте нашли его самого и не нашли Юру.
Ровно в 12 часов по гринвичскому времени радиофонная и стереовизорная станция острова соединила больницу с Рио-де-Жанейро, и Мартин дель-Грасиас, маленький человек с чахлым лицом, необычайно живыми глазами и вздыбленной шевелюрой, заулыбался с экрана. Профессор Британов был уже знаком с ним по вчерашним переговорам и потому представил бразильца О'Фенрою и главному врачу.
— Очень приятно, очень приятно, — на чистейшем русском языке сказал дель-Грасиас и чопорно раскланялся с ирландским академиком и арктическим врачом.
— Ну, а с нашим молодым курунга, мы надеемся, вы сами познакомитесь, — улыбаясь, сказал московский профессор.
— Да, да, конечно. Но где же он?
Дель-Грасиас, вытягивая шею и вставая на носки, стал издали разглядывать койку с мальчиком.
— Вам видно? — спросил главный врач.
— Да, благодарю вас. А это кто сидит рядом с ним?
— Это приятельница нашего курунга, та самая девица, которая заставила заговорить неразговорчивого молодого человека, — смеясь, сказал профессор Британов.
— Ax! Очень приятно, — дель-Грасиас галантно поклонился Асе, на что она ответила ему традиционным приветствием пионеров.
Наступила тишина. Бразильский языковед, ероша свою и без того взвихренную шевелюру, с минуту присматривался к мальчику. Вдруг, внезапно, почти одним горлом, дель-Грасиас выкрикнул какую-то короткую фразу. Мальчик шевельнулся, поднял веки, повел глазами и остановил их на пышной серебряной бороде Британова. Московский профессор энергично замотал головой, отступил на шаг и указал мальчику на экран. Несколько раз Грасиас выкрикивал непонятные, похожие на заклинание слова. Наконец мальчик обратил внимание на тщедушную фигурку косматого языковеда. Бразилец сигнализировал ему самой эксцентрической жестикуляцией с другого конца комнаты.
Оба профессора и врач внимательно следили за выражением лица мальчика. Для них было ясно, что он не ощущал экрана.
Маленький индеец пристально смотрел на языковеда, видимо собирая свои разбегающиеся мысли и стараясь понять, чего хочет взъерошенный человек, разговаривающий с ним издали. Наконец губы его шевельнулись.
— Та бай сгино, — тихо сказал он.
Дель-Грасиас просиял и обвел всех взглядом победителя.
— Он понимает язык курунга. На мой вопрос, как его зовут, он ответил: «Я не знаю». Это настоящий язык «Золотой улитки»!
Профессор и врач переглянулись. О'Фенрой выразительно поглядел на Британова.
— Спросите мальчика, кто его родители, — обратился к бразильцу О'Фенрой.
— Кхаро! — крикнул Грасиас и защелкал пальцами у себя над головой.
Мальчик поднял на него глаза.
— Простите, что означает это слово? — спросил профессор Британов.
— Этим словом курунга окликали друг друга. Нечто вроде европейского «алло» или русского «эй».
Грасиас вновь заговорил с мальчиком на своем горловом языке.
Корреспонденты в соседней комнате внимательно следили за переговорами. Вряд ли кто-нибудь из них мог похвастать, что он когда-либо уже присутствовал при переговорах с представителем вымершего племени. Можно поэтому представить душевное состояние этих потомков никогда не вымирающего племени репортеров. Они ходили на носках, делали большие глаза, перешептывались и поминутно кидались к своим фонографам, установленным на столике подле самой двери.
