Владислав Крапивин - Лужайки, где пляшут скворечники
Он сказал осторожно:
— Я представляю. Я видел…
— Что?.. А, да, конечно… — И Нитка взяла его холодными пальцами за локоть.
Все с той же осторожностью Артем спросил:
— Значит, сейчас ты совсем одна?
— Значит… — шепнула она. От волос ее пахло чем-то хорошим, знакомым.
— И я… Нитка…
— Что, Тём?
— Ты одна и я один. Мы… будто давно шли друг к другу. Может, судьба?
Он был уверен сейчас, что все говорит и делает абсолютно правильно. Потому что и правда — судьба. А что же еще? Тем более, что была в душе и щемящая жалость, и ласковость и резкая нежность от касания этого тонкого поцарапанного плеча.
Артем решительно прижал ее к себе.
— Нитка…
Она — умница. Не стала бормотать: «Я не знаю… Как же так сразу… Давай подумаем…» Прошептала только:
— Тём, а жить-то где?
— Я найду, где. Я знаю. Может, это даже лучше, чем… Ну, ты мне поверь. Идем!
— Ой, Тём! Я не могу! Мне сейчас опять на работу. Во вторую смену.
— Какая вторая смена в наши дни! Когда фабрики неделями стоят без работы!
— А у нас особый заказ, срочный, я же говорила! Мы шьем костюмы для концертных бригад, которые будут выступать на летнем городском празднике. На него приедут иностранцы…
— Опять пир во время чумы!
— Зато обещали заплатить сразу же! А если не приду, уволят…
Артем проводил Нитку до фабричной проходной. Поцеловал решительно, на глазах у всех. Сказал, что завтра в восемь утра придет за ней в общежитие.
— А сейчас я пошел выбирать замок для принцессы.
— Тём… мы там повесим фотографию Кея, ладно? У меня есть большая. Пусть он будет с нами…
— Да, — сказал Артем.
Вот уж не думал он, что так скоро придется вспомнить о предложении старика в панамке. Милейшего Александра Георгиевича. О свободном домике на Пустырях. Но пришлось. И хорошо! Все к лучшему… Только вот куда денешься от этой печали:
Елки-палки, лес густой.
Путь по лесу непростой…
Но за лесом тем, я знаю,
Сто волшебнистых лужаек…
Эта печаль будет с ними всегда, с Артемом и Ниткой. Так же, как печаль о маме, о прежних годах. О всем хорошем, что было…
Прежней дорогой Артем вернулся на Пустыри. Был восьмой час, но солнце светило еще вовсю — начало июня. Только тени стали длиннее. И круглая луна стала ярче, отчетливей. А месяц спрятался за крышами пустых цехов.
Среди эстакад и кирпичных будок, под изгибами ржавых трубопроводов, между упавших башенных кранов и опрокинутых вагонеток мирно, нетревожно звенела предвечерняя тишина.
Потом в тишину вплелись ребячьи голоса.
Несколько пацанов — уже не в индейских костюмах, а в обычных штанах и майках — кого-то выслеживали в чащах иван-чая и белоцвета. «Может, гоняют местных зайцев вроде Евсейки», — мелькнуло у Артема.
Ребячьи головы мелькали среди высоких стеблей, листьев и лиловых цветов-свечек. Один из мальчишек звонко скомандовал:
— Вы бегите к ручью, а я покараулю здесь! — и спиной вперед выбрался из зарослей на лужайку с желтым мелкоцветьем. Остановился, не оглянувшись на Артема.
И Артем остановился. Не вздрогнул. Просто подумал с печалью: «Это называется «отражение памяти». В самом деле, бывает так: о ком-то сильно думаешь и вдруг будто встречаешь его. А потом видишь — просто похожий.
Очень похожий. Знакомые пепельные волосы, знакомо растопыренные локти и узкие плечи… Господи, даже футболка та самая, с цифрой «7» на спине. Вдруг он обернется, и…
Артем скомкал в душе нелепую надежду. Сердито сказал себе: «Идиот. Прошло два года».
Если бы даже чудо (вернее, какое-то «сверхчудо»!), то все равно — он был бы уже не такой. Он превратился бы теперь в тощего длинного «тинейджера».
«Уходи», — с тоской попросил его Артем. Мысленно, конечно. Мальчишка попятился, приближаясь к Артему, но не оглядываясь. Остановился. Повел плечами. Постоял и пошел снова в заросли. Он чуть заметно припадал на левую ногу. Артем не выдержал. Не мальчишке, а себе сдавленно сказал:
— Кей…
Тот оглянулся. Обрадовался. И удивился, но не очень:
— Ой, Тём! Как ты сюда попал?
III. Странная страна Сомбро
Нитка отмывала Кея в глубоком жестяном корыте, которое одолжили соседи. Их, соседей-то, здесь, на Пустырях, оказалось не так уж мало. Нитка с усердием, с частым дыханием мылила густоволосую голову, драила тощую, с острыми кочками позвонков спину. Пузырчатая летучая пена светилась в затененной комнате, как снегопад. Кей повизгивал.
— Ты меня протрешь навылет!
— А как я иначе отскребу двухлетнюю грязь?
— Всего трехнедельную!
— Ты опять? Поговори у меня!
— Ай! Пена в рот…
— Вот и не открывай!
— А будешь спорить — получишь «о-пле-уху», — хмыкнул Артем. Вспомнил первый день знакомства в «Приозерном»
— Вот именно! — И Нитка вылила на брата полведра чистой воды. — Ну-ка, вставай!
Кей опасливо глянул на завешенное окно — нет ли щели между косяком и шторой? Сестры и Артема он, как и раньше, не стеснялся, но знал: рядом с домом крутится любопытная Лёлька, его шестилетняя подружка. Вообще-то он и Лельки не очень стеснялся, но все же не хотел предстать перед ней в таком вот недостойном обличии. Это могло повредить его авторитету, а он привык держать малявку в строгости. Дружба дружбой, а все же он в два раза старше.
Щели не было. Всю ширину окна плотно закрывала пестрая ситцевая скатерть Александра Георгиевича — его подарок к новоселью. Желтые и красные зигзаги светились от сквозных лучей. Когда Кей встал, по его скользкой спине и ногам потекли размытые цветные отсветы. А самое незагорелое место засветилось не хуже оседающей пены. Нитка вылила на него оставшиеся полведра. Суровым вафельным полотенцем (тоже от старика; а где еще взять-то?) принялась вытирать взъерошенную голову и плечи.
— Господи, костлявый-то какой! Оно и понятно: два года впроголодь!
— Три недели… Ай! — послышался мокрый шлепок.
— Видишь! Я предупреждал, — напомнил Артем.
— Подумаешь. Это не оплеуха. А оплежопа, — строптиво уточнил Кей. И заработал еще одну.
— Беспризорник! Нахватался всяких словечек! — Нитка выставила брата из корыта. Потом набросила на него клетчатую рубашку Артема. Больше надеть было нечего: выстиранная одежда Кея болталась снаружи на веревке.
— Теперь сиди и не пикай, пока не просохнешь.
Кей уселся на корточках в углу, натянул на колени клетчатый подол. Тряхнул головой. Потемневшие от влаги волосы торчали частыми рожками. Кей подергал их двумя руками.
— Смотри! После того, как ты сгоняла меня в парикмахерскую перед Пасхой, я ни разу не стригся. А за два года они отросли бы до пупа!
— Кого-то сейчас выдерут всерьез, — пообещала Нитка.
— Значит, «кто-то» пострадает за правду, — не сдался Кей. Он был уверен, что прожил на пустырях всего три недели.
…Когда автобус выехал из Ново-Картинска и повез ребят в лагерь «Три богатыря», Кей затосковал еще сильнее. Высунул голову в окошко, чтобы встречный воздух сдувал слезинки и сушил щеки. Сидевший рядом пацан, ровесник Кея, оказался не насмешливым и понимающим:
— Неохота в лагерь, да?
Кей кивнул головой в окошке.
— Мне тоже, — вздохнул мальчишка.
Кей проглотил слезы и стал разговаривать с соседом. Минут через двадцать они сделались как приятели — общая печаль сближает людей. Даже обменялись феньками. Мальчик Валька дал Кею синюю с белым и коричневым, а тот ему свою — черно-оранжевую (правда. царапнула совесть: Ниткин подарок; но чего не сделаешь ради новой дружбы).
Однако тоска все же победила дружбу. Дорога пролегала через город, где еще недавно жили Кей и Нитка, по знакомым, просто родным улицам. И от грустной памяти душа Кея сжалась опять. Как он будет в лагере один, среди незнакомых людей? Такого еще не бывало!
Конечно, Валька хороший человек, но все-таки не свой. Тоже почти незнакомый.
— Валька, ты не обижайся… я сбегу. Вот как остановимся опять, я тут же… А потом обратно, домой…
— Влетит. И снова в лагерь…
— Я не сразу домой. Я побуду здесь несколько дней, у меня тут куча знакомых… Ты только не выдай меня.
Жаль было Вальке расставаться с неожиданным другом, но выдавать Кея он, конечно, не стал.
Автобус остановился почти сразу за городом — для известного дела: «Девочки — направо, мальчики — налево»… Кей с разбега ушел в густой орешник и остановился лишь через десять минут, у окраинной автозаправки. Видимо, его не хватились или хватились не сразу. Впрочем, он ничего не знал. И о том, что стало с автобусом, не слыхал.
Кей решил, что к отцу и очередной мачехе не пойдет ни за что на свете. Поживет несколько дней у одноклассника Данилки Котова, а потом как-нибудь вернется в Ново-Картинск. Нитка отругает, конечно, но не станет же отсылать в лагерь после срока.
