Джоан Роулинг - Гарри Поттер и Дары Смерти
Солнце стояло прямо над Хогвартсом, и Большой зал был полон жизни и света. Без Гарри не могли обойтись ни восторги, ни горе, ни празднование, ни траур. Все хотели, чтобы их лидер и знамя, спаситель и вождь был сейчас с ними; похоже, никому не приходило в голову, что он страшно устал и что ему страстно хотелось сейчас побыть лишь с несколькими близкими. Он должен был говорить с родственниками погибших, пожимать их руки, глядеть на их слёзы, принимать их благодарности, он должен был выслушивать поступавшие целое утро новости о том, что по всей стране люди, поражённые заклятием Империус, пришли в себя, что Пожиратели смерти бежали или были арестованы, что невинно осуждённых сию минуту отпустили из Азкабана и что Кингсли Бруствер назначен временно исполняющим обязанности министра магии…
Тело Волан-де-Морта вынесли из Большого зала и положили в другом помещении, подальше от останков Фреда, Тонкс, Люпина, Колина Криви и ещё пятидесяти человек, погибших в борьбе с ним. МакГонагалл вернула на место столы факультетов, но сейчас все сидели как попало, за столами смешались преподаватели и ученики, призраки и родители, кентавры и эльфы-домовики. Выздоравливающий Флоренц лежал в углу, а Грохх просовывал огромную физиономию в разбитое окно, и ему бросали еду в смеющийся рот. Наконец совершенно измученный, выжатый как лимон, Гарри оказался на скамье рядом с Полумной.
— На твоём месте я бы мечтала сейчас о тишине и покое, — заметила она.
— Я и мечтаю, — ответил Гарри.
— Я их отвлеку, — сказала Полумна. — А ты надевай свою мантию. — И не успел он и слова сказать, она уже кричала, показывая в окно: — Ой, смотрите, морщерогий кизляк!
Все сидевшие поблизости оглянулись, а Гарри набросил мантию-невидимку и поднялся со скамьи.
Теперь он мог беспрепятственно передвигаться по залу. Джинни сидела за два стола от него, положив голову на плечо матери. С ней он успеет поговорить потом: у них будут часы, дни, а может быть, и целые годы на разговоры. Затем он увидел Невилла. Меч Гриффиндора лежал рядом с его тарелкой, и целый рой восторженных поклонников не спускал с него глаз, пока он ел. Идя по проходу между столами, он заметил троих Малфоев, жавшихся друг к другу, словно сомневаясь, позволено ли им тут находиться, но никто не обращал на них ни малейшего внимания. Повсюду Гарри видел воссоединившиеся семьи и наконец отыскал тех двоих, что были так нужны ему сейчас.
— Это я, — тихо сказал он, наклонившись к ним. — Пойдёмте со мной?
Рон и Гермиона тут же поднялись и вместе с ним вышли из Большого зала. Мраморная лестница была полуразрушена, часть перил обвалилась, повсюду виднелись пятна крови и осыпавшаяся штукатурка.
Где-то в глубине коридоров раздавался голос Пивза, распевавшего победный гимн собственного сочинения:
Наш маленький Поттер
Умело расставил Волану капкан,
А мы их побили —
Поднимем за наше здоровье стакан!
— Да, начинаешь чувствовать масштаб трагедии, — заметил Рон, открывая какую-то дверь и пропуская Гарри и Гермиону.
«Сейчас я почувствую счастье», — думал Гарри. Однако усталость затмевала другие чувства, и только боль от утраты Фреда, Люпина и Тонкс пронзала его на каждой ступеньке, как входящий в тело нож. Сильнее же всего он чувствовал колоссальное облегчение и желание спать. Но прежде нужно было объяснить всё Рону и Гермионе — они так долго были его верными соратниками и заслужили полную правду. Он подробно рассказал им всё, что видел в Омуте памяти и что случилось в Запретном лесу. Рон и Гермиона ещё не успели выразить своё потрясение и изумление, как они уже дошли до места, куда, не сговариваясь, дружно направлялись.
Горгулья, охранявшая вход в директорский кабинет, была теперь сдвинута в сторону; она стояла, скривившись набок, и вид у неё был оглушённый.
«Интересно, — подумал Гарри, — она ещё способна разбирать пароли?»
— Можно нам пройти? — спросил он горгулью.
— Пожалуйста, — буркнула статуя.
Они протиснулись мимо неё на каменную винтовую лестницу, медленно двигавшуюся вверх, как эскалатор. Добравшись до верхней площадки, Гарри толкнул входную дверь.
Он скользнул быстрым взглядом по каменному Омуту памяти, так и стоявшему на столе, где он его оставил, и вскрикнул от внезапного оглушительного грохота, мгновенно вообразив заклятия, возвращение Пожирателей смерти, возрождение Волан-де-Морта…
Но это были аплодисменты. Директора и директрисы Хогвартса, глядевшие со стен, приветствовали его дружной овацией. Они махали шляпами, а иногда и париками, через рамы пожимали друг другу руки, а то и пускались в пляс. Дайлис Дервент громко всхлипывала, Декстер Фортескью приветственно размахивал слуховой трубкой, а Финеас Найджелус взывал своим тонким высоким голосом:
— Заметьте, что и факультет Слизерин сыграл положительную роль! Наш вклад не должен быть забыт!
Но Гарри глядел лишь на того, кто стоял в самой большой раме прямо над директорским креслом. Слёзы текли из-под очков-половинок на длинную седую бороду. Гордость и благодарность, выраженные в них, проливались бальзамом в душу Гарри, как песня феникса.
Наконец Гарри поднял руку и портреты почтительно притихли, улыбаясь, утирая глаза и выжидательно глядя на него. Однако он обращался только к Дамблдору, подбирая слова с величайшей тщательностью. Несмотря на усталость и туман перед глазами, он должен сделать это последнее усилие, должен в последний раз спросить совета.
— То, что было спрятано в снитче, — начал он, — я выронил в Запретном лесу. Я не запомнил места и не собираюсь отправляться на поиски. Вы согласны со мной?
— Согласен, мой мальчик, — сказал Дамблдор. Остальные портреты глядели на них с недоумением и любопытством. — Это мудрое и мужественное решение, но иного я от тебя и не ожидал. Знает ли кто-нибудь, где ты его выронил?
— Никто, — ответил Гарри, и Дамблдор удовлетворённо кивнул.
— Но я сохраню дар Игнотуса, — сказал Гарри.
Дамблдор просиял:
— Конечно, Гарри, он навсегда принадлежит тебе, пока ты не передашь его своим потомкам.
— Остаётся вот это.
Гарри поднял Бузинную палочку. Рон и Гермиона глядели на неё с благоговением. Даже сквозь дурманящую усталость Гарри заметил этот взгляд, и он ему не понравился.
— Мне она не нужна, — сказал Гарри.
— Что? — громко произнёс Рон. — Ты с ума сошёл?
— Я знаю, она многое может, — устало сказал Гарри, — но мне больше нравилась моя. Так что…
Он порылся в мешочке, висевшем у него на шее, и достал оттуда две половинки остролистовой палочки, всё ещё соединённые пером феникса. Гермиона сказала, что починить палочку нельзя, повреждение слишком серьёзно. Он знал одно: если и это не поможет, значит, не поможет уже ничто.
Он положил обломки на директорский стол, коснулся их кончиком Бузинной палочки и произнёс:
— Репаро!
И его палочка срослась, из её кончика полетели красные искры. Гарри понял, что его замысел удался. Он взял палочку из остролиста с пером феникса и почувствовал неожиданное тепло в пальцах, как будто палочка и его рука радовались встрече.
— Я положу Бузинную палочку, — сказал он Дамблдору, наблюдавшему за ним с безграничной любовью и восхищением, — туда, откуда она была взята. Пусть она остаётся там. Если я умру своей смертью, как Игнотус, то она лишится своей силы, правда? Её предыдущий хозяин не потерпит поражения. И её могуществу придёт конец.
Дамблдор кивнул. Они улыбнулись друг другу.
— Ты уверен? — спросил Рон. Он глядел на Бузинную палочку, и в его голосе слышался слабый отголосок подавленного желания.
— Я думаю, Гарри прав, — тихо сказала Гермиона.
— От этой палочки больше тревог, чем толку, — сказал Гарри. — А я, честно говоря, — он отвернулся от портретов и думал сейчас только о кровати с пологом, ждавшей его в башне Гриффиндора, и о том, сможет ли Кикимер принести ему туда бутербродов, — сыт тревогами до конца жизни.
Девятнадцать лет спустя
Осень в этом году настала как-то внезапно. Утро первого сентября было золотым и похрустывающим, как яблоко. Когда маленькая семья пробиралась по шумной дороге к огромному дымному вокзалу, выхлопы машин и дыхание прохожих блестели в холодном воздухе, как нити паутины. Родители толкали перед собой по нагруженной тележке с громыхающей поверх остальных вещей большой клеткой. Совы в клетках возмущённо ухали. Рыжеволосая девочка, чуть не плача, плелась позади братьев, крепко вцепившись в отцовскую руку.
— Погоди, осталось недолго, скоро и ты поедешь, — сказал ей Гарри.
— Два года, — всхлипнула Лили. — А я хочу сейчас!
Пассажиры с любопытством глазели на сов, пока семейство двигалось к разделительному барьеру между девятой и десятой платформой. Сквозь окружающий шум до Гарри донёсся голос Альбуса — его сыновья продолжали спор, начатый в машине.
— Не буду! Не буду я в Слизерине!
