Кир Булычев - Последняя война
– Ага, так я и знал. Я у вас в плену.
– Нет, Ранмакан из Манве, – сказал доктор. – Вы в плену у себя. У своего города, у своего мира.
Ранмакан посмотрел на женщину с желтыми волосами. Та сидела не шевелясь и перебирала пальцами – как у них много пальцев – край белой одежды. Волнуется. Ранмакан чувствовал приближение чего-то страшного, не направленного против него лично, но тем не менее очень страшного; он хотел бы оттянуть это страшное, которое таилось в ответах на его же вопросы, а тогда надо бы замолчать и ничего не спрашивать, но Ранмакан не мог остановиться.
– Что случилось с городом? – спросил он.
Он не хотел, чтобы ему отвечали, он уже знал ответ.
– Ваш город погиб, – ответил доктор.
Ранмакан почувствовал, что он, маленький, одинокий, голый и беззащитный, как насекомое, приколотое к листу бумаги, виден всем и подвластен всем бедам.
– Так, – сказал Ранмакан, и веря и не веря доктору. – Город погиб. А люди?
– Люди погибли тоже.
– И что же, я один живой остался?
– Да, вы один.
– Как же?
– Вы разрешите, я отвечу на этот вопрос позже? – спросил доктор. – Это довольно опасно.
– Нет, – возразил с неожиданной яростью Ранмакан. – Вы мне ответите сейчас. Сейчас же!
– Хорошо. Но правда будет горькой.
– Все же лучше, чем вранье. Мы проиграли войну?
– Никто войну не выиграл.
– Мир?
– Обе стороны проиграли войну, – сказал доктор. – Никто не выиграл. Все погибли.
– А вы?
– Нас тогда не было на вашей планете.
– Так… А где же были? По небу летали?
– Мы жили у себя дома, на других планетах.
– Вы что же не с Муны?
– Если Муна – название вашей планеты, то тогда мы не с Муны. Мы даже не из вашей звездной системы.
– А что вы тут делаете?
Ранмакан задавал вопросы быстро, не успевая осмыслить ответы на них, еще не до конца понимая, что же произошло, и не вполне веря своим ушам и своим глазам. Хотя все это не было сном, реальность оказалась непонятной, хуже любого сна.
– Мы прилетели, чтобы помочь вам.
– Мне?
– Всем вам, кто жил на Муне.
– А много осталось?
– Никого.
– А у них, у пьи?
– Это ваши враги? Тоже никого. Ваши бомбы уничтожили всех людей на планете.
– Этого не может быть!
– Это случилось. Мы узнали об этом слишком поздно. И когда прилетели, никого не застали в живых.
– И я один…
– И вы тоже погибли.
– Так я на Дальнем свете?
– Нет, вы живы. Мы, если можно сказать, воскресили вас.
– Я был мертв?
– Да.
– И сколько времени?
– Больше года.
– Но я только вчера…
Ранмакан осекся. Они говорили правду. Они, конечно, говорили правду, просто такую невероятную правду, что в нее нельзя поверить. И вот он один, и, может, это даже не он, не настоящий он…
– Мы надеемся, что вы будете не одиноки. Так же, как мы вернули к жизни вас, мы постараемся вернуть к жизни других людей.
– Ему надо отдохнуть, – напомнила Кирочка.
– Отдыхайте. Мы потом придем, – решил Павлыш.
Ранмакан не возражал. Он не хотел спать, но ему было лучше остаться одному.
Павлыш и Кирочка вышли из комнаты. Перед уходом Павлыш включил автоматику. Если человек станет буйствовать, автомат усыпит его.
Но Ранмакан не собирался буйствовать. Он закрыл глаза и лежал неподвижно. Только приборы продолжали отмерять биение его пульса и дрожь его нервов.
4
На следующий день Ранмакан вместе с Павлышом поднялся на мостик. Загребин включил для него экран, и Ранмакан долго стоял, вглядываясь в расплывчатый за сеткой дождя город, в разрушенные дома и пустые улицы.
Он был единственным человеком на планете. Он не знал, можно ли верить пришельцам, обещавшим найти и вернуть к жизни других людей. Ранмакан находился во власти тупого длительного шока; он мог есть, спать, наконец, говорить, пользуясь черной коробочкой; он старался верить в то, что кроме него не осталось на планете ни одного живого человека, что воздух планеты смертелен для людей, что уже год, как нет в живых ни продавщицы в магазине порта, ни его начальника – впрочем, чего его жалеть? – ни полицейских в синих шлемах, ни соседского парнишки, который построил из фанеры автомобиль.
Ранмакан старался верить, но все-таки не верил. Он знал, хотя этой уверенностью не желал делиться с пришельцами, что где-то – или далеко на севере, или в горах Ракуны – живут еще люди. Представить себе гибель своей планеты – выше возможностей мелкого таможенного чиновника, которому, в сущности, никогда не приходило в голову, что война сможет подойти к тихому Манве.
Ранмакан вспомнил, как был незадолго до войны в визоре – смотрел ленту, в которой показывали, что после войны все погибнут. Но в той ленте двое остались в живых – девушка и парень. И они долго шли по опустевшей планете и в конце концов нашли других людей. Конечно же, нашли. Ранмакан вспомнил, ему говорил кто-то, что картину скоро запретили. Страна готовилась к войне, и нельзя было подрывать боевой дух.
Город лежал перед ним на громадном овальном экране, знакомый и совершенно чужой. Ранмакану хотелось уйти туда, и снова войти в магазин, и спросить у пухленькой продавщицы, нет ли у нее жвачки. Ранмакан знал, что продавщица сначала скажет, мол, жвачки нет и он, видно, хочет, чтобы пришла секретная полиция, потому что жвачка уже три года запрещена, а потом она обязательно достанет из-под прилавка пакетик, и пакетик этот будет стоить всю недельную зарплату, но неважно – жвачки хватает надолго, дня на три, и продавщица тоже согласится пожевать кусочек: ему не жалко поделиться с такой продавщицей.
Большой светловолосый человек с широкими кистями рук стоял в стороне и пускал изо рта дым. Ранмакан боялся этого человека больше, чем доктора Павлыша. Он понимал, что этот человек, хоть и смотрит на него без злости, опасен и чужд. Может, это они, пришельцы, и разбомбили Манве?
Пожалуй, надо бы воздержаться от курения в присутствии Ранмакана, размышлял Загребин. Кто знает, что тот может подумать о людях: здесь, судя по всему, табака не знали, здесь жевали какую-то гадость.
– Возвращаемся, – произнес динамик. Это докладывала группа Антипина. – В большом замке никого нет.
– Что было в большом замке на холме? – спросил Загребин Ранмакана, который с недоверием прислушивался к словам, раздававшимся со стороны экрана.
– Дворец губернатора, – ответил Ранмакан. Между домами на экране появился вездеход. Он медленно полз к кораблю.
– Что это? – спросил Ранмакан.
– Наша машина. Искали других людей.
– И не нашли, – добавил уверенно Ранмакан. Они и не хотят искать. Но ничего. Он убежит. Он обязательно убежит отсюда. Ведь, в конце концов, почему он должен верить им, что воздух смертелен? Тысячи поколений жили на планете, и он не был смертельным. А тут стал смертельным.
– Не нашли пока. – Загребин посмотрел на Павлыша: – Не пора ли кормить Адама? – Так называли Ранмакана на корабле, хотя он был слишком худ и мрачен для первого человека.
– Он неразговорчив, – сказал Кудараускас Загребину, когда доктор с пациентом вышли.
– А вы бы на его месте?
– Я не мог оказаться на его месте, – отрезал Кудараускас. – Я до сих пор уверен, что из нашего эксперимента ничего не выйдет. Потому что он порочен.
– Ладно уж, – сказал Загребин; ему не хотелось спорить. – Вы включили шлюзы?
– Да.
– Не забудьте удвоить время промывки вездехода. Они ведь сегодня побывали в эпицентре взрыва.
Кудараускас знал, где они были. Он внимательно смотрел, как вездеход разворачивается, останавливаясь у корабля, как из люка тяжело выскакивают похожие на головастых муравьев Антипин и Цыганков, нагруженные трофеями мертвого города.
Кудараускас включил шлюз, и космонавты, сказав что-то вездеходу, пошли к открывающемуся люку.
На мостик заглянул Христо Райков.
– У меня идея, Геннадий Сергеевич.
– Добро пожаловать. Надеюсь, оптимистическая?
– Почему?
– Да вот у Зенонаса тоже все время идеи, только довольно мрачные.
– Не знаю, – ответил Христо. – Наверное, оптимистическая. Я думал: мы все ищем и ищем людей. А если они на улице погибли или в убежище, то их давно крысы погубили. Совсем погубили. А ведь есть место, куда крысы не добрались. В каждом городе есть.
– Я об этом уже думал, – улыбнулся капитан. – Дня два назад подумал. Даже с коронами поговорил. Не получается.
– Да вы же не дослушали.
– Зато понял. Ты имеешь в виду кладбище?
– Конечно. Правильно! Они ведь прятали мертвых в землю. И если земля сухая, песчаная, то тело могло частично сохраниться… Вы ведь знаете: я геологией интересуюсь. Вот и взял образцы почв. На окраине. Где кладбище. Там песок… Представляете, мы идем по кладбищу и видим: «Здесь похоронен великий физик». Или: «Здесь похоронен известный писатель». И мы уже знаем, кого оживлять. Мы самых лучших, самых умных людей планеты оживим.
– Все правильно, Христо, – согласился Загребин. – Есть два «но». Каждого из них достаточно. Первое: на Муне обычно сжигали мертвых. Под могильными памятниками, которые ты видел на кладбище, лежат урны с пеплом. Это проверено. Достаточно? Или нужно второе «но»?
