Алисе Виейра - Меч короля Афонсу
— НЛО.
Тут король так взревел, что в соседней комнате взвизгнул наследник, а дон Бибаш подскочил к столу белый от ужаса и запричитал:
— Граф?! Скажите, где граф?! Он здесь?!
Но королю было наплевать на все, кроме одного.
— Что ты сказала?
— НЛО.
— Что называете вы этим словом в вашей варварской стране? Откуда явились вы, чтобы нарушить покой в моем королевстве?
— Знайте же, что если страна и стала варварской, то только по вашей вине! Незачем было приводить сюда столько иностранцев. Даже епископ в городе и тот англичанин. Мне надоело уже повторять, что эта страна такая же ваша, как и моя, и моих братьев! И вообще, в учебнике истории я пририсовала вам две рыжие косички — торчат прямо из-под шлема, а доспехи украсила разноцветными оборочками и еще нарисовала вам оранжевые перчатки, а на меч посадила попугая. Я бы и с зубами вашими расправилась, как я это сделала вашему сыну дону Саншу, только у вас на картинке лицо насупленное, а губы крепко сжаты, поэтому и не вышло.
Слова Мафалды подействовали на короля ошеломляюще. Теперь наступила его очередь заикаться.
— Рыжие косички… разноцветные оборочки… оранжевые перчатки… попугай… мой сын Саншу… Нет у меня никаких косичек, оборок, перчаток, не знаю я, что такое попугай, и сына моего зовут Энрике… Это не обо мне, разрази меня гром!
Но Мафалда уже вошла во вкус:
— Нет, именно о вас, ваше величество! А ваш меч мы называли НЛО, что на нашем — и, между прочим, вашем — языке значит «неопознанный летающий объект». Через 834 года он будет в большой моде. У нас все говорят, что видели его, но никто не знает, что это такое, а в общем-то, никто особенно в него и не верит.
Это было последней каплей. Король поднялся с места. Он был в гневе… нет, его просто трясло от ярости.
— Никто не знает?! Ты осмеливаешься говорить это мне в лицо? Никто не знает, что такое мой меч?! Никто в него не верит?! В мой меч, сразивший столько мавров, что и половины их на земле не осталось! В мой меч, срубивший столько голов, что их и счесть нельзя! И у тебя хватает наглости говорить, что через сколько-то там лет никто в него не поверит?!
«Ну, теперь все равно пропадать, — мелькнуло в голове у Мафалды, — сейчас я ему покажу!»
— Ваше счастье, дон Афонсу, что не принято называть короля дураком. Особенно, если живешь в городе, который он завоевал. Все боятся вашего гнева и не говорят вам правды, а вам бы стоило знать правду о себе! И я с удовольствием расскажу вам…
— А я не желаю слушать твои небылицы! Будь я проклят, если не рубил головы за куда более ничтожные оскорбления! Обо мне пусть болтают что хотят, но насмешек над моим мечом я не потерплю!!. Стр-ража! В темницу их! Живо! На хлеб и воду! Пусть сидят, пока я о них не вспомню!
Несколько стражников, вооруженных до зубов, двинулись к ребятам. Но те, не будь дураки, дунули в разные стороны, а в легких летних костюмах, как вы догадываетесь, бегать куда удобней, чем в железных доспехах. Они носились по залу, скакали, как чертенята, и строили преследователям рожи. Некоторым даже показалось, что опять начинается веселье, и народ стал возвращаться в замок, отчего снова возникла толкучка. В результате один из стражников поскользнулся на том месте, где вырвало бедняжку принца, и растянулся во весь рост, а остальные загремели сверху. Король орал: «В темницу, в темницу!», дон Бибаш шнырял между стражниками с воплями «спрячьте меня от графа!» и врезался головой в зеркало королевы, зеркало разлетелось на мелкие осколки, и королева в свою очередь подняла крик, взывая к своему «папочке Амадеу», который «всегда говорил, что здесь все сумасшедшие!».
Один осколок отлетел и вонзился в руку Фернану Монижу, закапала кровь, и окончательно расстроенный рыцарь трагически воскликнул:
— Я знал, что все это плохо кончится, я предупреждал!
Башмаки скользили на загаженном полу, по которому волочились полы плащей; мелькали всклокоченные головы, король не переставая кричал: «В темницу, я страшно отомщу!» — но никто, даже стражники в перепачканных доспехах, уже не соображал, кого именно нужно туда тащить, шут прятался от графа, королева угрожала немедленно вернуться из этого варварского захолустья в Савойю, Фернан Мониж предрекал конец света, нянька сняла с наследника чепчик и ползала под ногами, подтирая им пол, дама, обучавшаяся искусству танца у Вашку, прищелкивала пальцами и напевала: «О, малян, о, малян, что за жизнь, вот так жизнь!», а Мафалда и ее братья стояли в углу и надрывались от смеха.
Но смеялись они недолго. Мощные руки сгребли их в охапку, и все тот же голос рявкнул:
— В темницу, будь я проклят!
И дон Афонсу Энрикеш швырнул их, как котят, незадачливым стражникам, которые все еще сидели на полу и силились разобраться в сложной боевой обстановке.
Глава 13, В КОТОРОЙ ПОЯВЛЯЕТСЯ МАРТИН АФОНСУ С НЕЧИЩЕНЫМ МЕЧОМ
— Довыступались… — ворчал Фернанду, морщась, потому что его плечо больно сдавливала железная рука стражника. — И не узнает ведь никто из наших через 834 года…
— Это точно… — грустно подтвердил Вашку. — Подохнешь в этих подвалах, и никто даже некролога в газету не напишет. Так и зачахнем в безвестности. Ну и времена! Тут и принцы помирают так, что потом об этом никто не помнит, а мы-то и подавно! Какие-то подозрительные личности, не поймешь, откуда взявшиеся и наверняка шпионы…
— Ах, Вашку, мне кажется, я схожу с ума!.. — всхлипнула Мафалда.
— Не расстраивайся, тебе терять нечего. Я всегда говорил, что ты у нас того…
— Ты, чучело, теперь не до шуток! Я только одного не пойму: как это можно жить в конце XX века и погибнуть в середине XII? Это же чепуха!
— И это все, что тебя беспокоит? Можешь считать себя счастливейшей из смертных, — сказал Фернанду.
Они шли, время от времени получая затрещины от кого-нибудь из стражников, торопившихся покончить с заданием и вернуться к своим делам. Один из них, например, услыхал королевский приказ в тот момент, когда только-только начал смазывать меч. Пришлось все бросить и тащить злоумышленников в подземелье. А меч давно следовало почистить: еще с тех пор, как он снес двадцать голов и выпустил кишки из тринадцати животов при Сантарене. От жены только и слышно: «Мартин, стыд и срам, почисти меч! Все ему некогда! Ты только глянь, он у тебя от грязи скоро в ножны не будет влезать!»
Баба есть баба, что она смыслит? На то ты и воин Афонсу Энрикеша, чтобы никогда не вкладывать меч в ножны! С самого Сантарена без передышки, а как брали Аль-Ужбуну, тут уж и вовсе со счету сбился — хоть ты тресни, не хватает чисел, чтобы всех пересчитать, кого отправил в преисподнюю. Рубишь, бывало, направо-налево и считаешь: «20 и 17, 20 и 18, 20 и 19», а после идет «20 и 20» — и все, дальше остановка, если умеешь считать только до двадцати. Это еще ничего, другие и так-то не могут. А один из чужеземцев бился рядом, услыхал его бормотание и решил, что это такая португальская молитва, чтобы отвести от себя удары, и давай повторять языком своим корявым, что ему слышалось.
Почистишь тут меч… Ей-то легко говорить! Теперь, к примеру, король решил отдохнуть немного в Аль-Ужбуне, да, говорят, скоро поведет всех обратно в Гимарайнш. Только взялся смазывать меч — надо же и Бритеш приятное сделать, — как подвернулись эти проклятые чужеземцы; ишь, щуплые какие! И вот пожалуйста: с одной стороны меч блестит как зеркало, а с другой — сплошное свинство. Всегда так: как на штурм или там в набег — кому идти? — простому человеку (служи, милый, верой и правдой), а как добычу делить или титулы зарабатывать — это уж для знатных, да и вся слава и почести им достаются. А вот коли он, Мартин Афонсу, и все остальные Мартины Афонсу возьмут да и откажутся воевать? Пусть сеньоры сами воюют! Что тогда? Посмотреть бы на них… Король-то, конечно, пойдет сражаться, а с ним с полдюжины рыцарей, кто посмелее, а остальные?.. Эх, взять бы и сказать, кто они есть… Да разве язык повернется?.. Служи себе да помалкивай, и никто тебя не заметит, а погибнешь — и не помянет…
— Эй, дружище, спишь, что ли, на ходу? Ты что, не в себе? — окликнул Мартина второй стражник. — Где ключи? Отпирай!
Ах ты господи, совсем замечтался. Вот они, ключи, на поясе. В тюрьме пусто, сажать некого; часть мавров разбежалась, другие погибли от руки крестоносцев, а третьих Афонсу помиловал, взяв с них слово уйти из города и жить мирно и честно.
Ребят втолкнули в камеру, дверь захлопнулась, и огромные ключи со скрежетом повернулись в замочной скважине.
Тьма полнейшая. Но мало-помалу глаза привыкли. Сверху, едва различимый, лился тоненький лучик света: там, под потолком, в толстой стене было проделано крохотное отверстие.
— Это, по-видимому, они называют окном, да, Фернанду? — вздохнул Вашку.
— Кто их знает… Я вот знаю одно…
— Ты знаешь, что ты не знаешь, как мы отсюда выберемся! — перебила брата Мафалда.
