Tea Бекман - Крестоносец в джинсах
Таков был приблизительно рассказ Марике. Совершенно очевидно, что она повторяла все это с чужого голоса.
Долф удивленно заморгал. Что же это за народ такой, который легко одурачить подобной чепухой? Кто вложил в голову Николасу идею этой сумасбродной авантюры? Да и сам Николас — обыкновенный мошенник или душевнобольной, которого преследуют видения, голоса?
— Кто эти монахи? — посерьезнев, спросил он.
— Дон Ансельм и дон Йоханнес, эти святые люди пришли в Кельн вместе с Николасом. Они и сказали нам, что Николас тоже святой, которому явлено было знамение небесное. Они своими глазами видели, как Николас пас овец, и вдруг в небесах прямо над ним загорелся сверкающий крест, зазвучали трубные голоса. Истинная правда.
— Правда, только потому что всю историю рассказали монахи? — стоял на своем Долф.
Марике удивленно глядела на него.
— Святые отцы не могут лгать.
— Ну, разумеется, — поторопился согласиться Долф.
Ему вспомнился буравящий взгляд монаха, который осматривал шеренги путников во время привала.
— Кто это? — осведомился он у девочки.
— Дон Ансельм, хоть нам больше по душе дон Йоханнес.
— Хорошо ли монахи заботятся о вас?
— Не понимаю.
— Ну, следят, чтобы у вас было вдоволь еды? Ухаживают за больными? Смотрят, чтобы не заблудились отставшие?
Глаза Марике изумленно расширились.
— Кто же заботится о тысячах детей? — напирал Долф.
— Всех нас охраняет Бог! — вскричала Марике, до которой наконец дошел смысл его вопросов.
— И часто он это делает? — скептически поинтересовался Долф.
— До чего же ты глуп, Рудолф ван Амстелвеен! — потеряв терпение, заявила Марике. — Разве ты не видел, как жители города принесли нам пищу? Значит, Бог повелел им.
— И ты веришь, Марике, что море расступится перед вами?
— Конечно, дон Ансельм поведал нам, как воды расступились перед Моисеем. Море покоряется воле святых.
«Дались им эти святые! Сколько можно повторять одно и то же, — раздраженно подумал Долф. — Хороши святые! Детей вокруг пальца обводят. Неужто и взрослые верят россказням ненормального подпаска?»
— Сам архиепископ Кельнский напутствовал нас и дал нам свое благословение, — мечтательно продолжала Марике. — Красиво…
«Час от часу не легче! — думал Долф. — Впрочем, кто их разберет, этих средневековых. Им с детства твердят притчу о Моисее, перед которым расступились волны Красного моря, позволив иудеям беспрепятственно пройти на другой берег. Потом волны сомкнулись вновь и поглотили в бездонной пучине когорты египтян, преследовавших иудеев. Они, конечно, верят в эту сказку, а в таком случае, почему бы чуду не повториться еще разок? Вот они и потянулись за Николасом, чтобы увидеть своими глазами, как расступается море — представляют ли они себе, что такое море? — и они посуху достигнут Святой земли. Как будто это получасовая прогулка! Им хочется чуда, надежда на него поддерживает детей, придает им силы шагать тысячи миль. Неужели я один среди многотысячной толпы догадываюсь, что никакого чуда не будет?»
Марике потянула его за руку.
— Сердишься на меня? — надувшись, спросила она.
Верно, ее испугало выражение, промелькнувшее у него на лице. Он успокаивающе сжал худенькие плечи.
— Не на тебя, Марике.
— На кого же?
Этого он сам не знал.
— Лучше бы вы оставили крестовые походы тем, кому пристало ими заниматься, хотя бы Готфриду Бульонскому, что ли, — едко заметил он.
Марике буквально прыснула.
Нет, не понять ему эту девчонку.
— Готфрид Бульонский давным-давно на небесах.
В памяти Долфа всплывали какие-то даты. Одна тысяча девяносто шестой год, первый крестовый поход.
— Ты права, Марике, с цифрами я не в ладах. Я хотел сказать, Ричард Львиное Сердце.
— Но он тоже умер, как я слышала, — огорченно отозвалась Марике.
— Неужели мало других рыцарей без страха и упрека, храбрых всадников, одетых в латы, на добрых лошадях, сопровождаемых меткими лучниками? Освобождать Святую землю их удел, а не безоружных детей.
В ее взгляде он прочел укор.
— Разве сам ты не сын благородного господина, Рудолф? Как ты можешь так говорить?..
— Мой отец всего-навсего писец, — оборвал ее Долф.
Но, увидев слезы, выступившие у нее на глазах, тут же пожалел, что не сдержался.
— Успокойся, Марике, я не хотел тебя обидеть — ты мне очень нравишься.
И как всегда, его слова утешили ее.
Если бы не Марике, которая поставила на ноги споткнувшегося малыша, Долф, погруженный в свои мысли, прошел бы мимо. День близился к концу, и все больше детей отставали или просто валились от усталости.
«Сколько еще маленьких жизней потребует каждый новый день пути? — с тревогой думал Долф. И как помочь им? Не потащит же он на себе каждого обессилевшего маленького путешественника».
Взгляд Долфа снова остановился на проворном, богато одетом парне. Теперь мальчишка тащил кого-то на спине, но шагал, не сбавляя темпа. Силен, должно быть. Ослик Леонардо изнемогал под тяжестью израненных и больных седоков. Сам юноша поддерживал нескольких ребят, которые едва передвигали ноги. Марике заботливо присматривала за теми, кто сидел на ослике, — бедняги то и дело сползали. А Долф тянул на буксире уже четверых. Другие подростки тоже несли на руках малышей, помогали тем, кто не мог идти сам. Не такие уж они плохие товарищи, как ему показалось вчера. И все-таки несколько раз он был свидетелем того, как ослабевшие дети оставались лежать на дороге, но никто по-прежнему и не думал помогать им.
Тягучий знойный день собирал свою страшную дань.
Арьергард, в котором они шли, двигался медленно, совсем оторвавшись от головной колонны. И чем дальше, тем идти становилось труднее. Долфа мучила жажда. Часы показывали половину пятого. Всего сутки назад он еще мог надеяться. Нет, об этом нельзя думать. Он упустил свой шанс, другой вернулся вместо него в двадцатый век.
А он, Долф, живет теперь в одна тысяча двести двенадцатом году. Вот он бредет к морю по каменистой дороге, сжигаемый палящим солнцем. Нет, он запретит себе думать о том, как все могло бы быть. Он обязан выжить в этом времени, назначенном ему судьбой.
«А что, если поселиться в Болонье вместе с Леонардо? — родилась еще неясная мысль. — Из меня получится толковый учитель математики, владеющий к тому же тайнами арабского исчисления. Можно подналечь на латынь, и я смогу преподавать в университете, о котором рассказывал Леонардо. Или стану каким-нибудь счетоводом, наверняка они существуют и здесь. Я должен выстоять, чтобы на склоне дней поведать потомкам о судьбе странника, затерянного во времени».
Долф еще не отдавал себе в этом отчета, а мозг его напряженно работал, подготавливая мальчика к новой жизни.
Наконец перед ними открылось поле. Можно устроиться на ночлег. Те, кто еще был в состоянии двигаться, рассыпались по полю в поисках хвороста, иные направились на речку, чтобы, как водится, разжиться ужином, но скоро вернулись ни с чем. Путь к воде преграждало болото, заросшее камышами. Значит, рыбы сегодня не будет.
Ребята утоляли жажду в ручейке, который перерезал поле и медленно струился к реке. Поле было топким, хотя жара стояла уже несколько дней. Верно, и здесь прошлой ночью бушевала гроза. Долф осмотрелся вокруг и понял, что место для стоянки выбрано крайне неудачно.
Еще один такой ливень — и они застрянут по колено в грязи.
Леонардо проследил за взглядом друга и угадал его опасения.
— Не волнуйся, Рудолф, сегодня погода не испортится. Смотри, какое ясное небо, значит, ночь будет прохладной, но без дождя.
Долф ровным счетом ничего не понимал в этих приметах. Дома, когда случалось отправляться с друзьями в поход, не было ничего проще: открой газету или посмотри телевизор, вот тебе и прогноз на завтра. А здесь оставалось полагаться на познания Леонардо, и Долф, не тревожась больше, побрел за хворостом.
Сухостоя здесь почти не было, те немногие ветки и сучья, что собрали ребята, были еще сырыми. Некоторые мальчишки складывали и зажигали костры так сноровисто, словно всю жизнь провели на лесных тропах. Те же, кому не повезло, просто наломали толстых веток и долго возились с ними, пытаясь разжечь костер. Долф притащил столько хворосту, сколько мог унести. Он не боялся за себя и Леонардо: холодная ночь им не страшна. А каково Марике в легком платьице и больным малышам, которые весь день тряслись на ослике, — у них зуб на зуб не попадает от холода. «Простудились ночью во время грозы, — подумал Долф. — Если их не согреть сейчас, они схватят воспаление легких, тогда им конец — сопротивляемости у этих крох никакой».
Когда разгорелся их костер, Леонардо вынул из своей котомки остатки съестного: мешочек с сухим горохом, немного зелени и краюху хлеба. Имей они кастрюльку, приготовили бы суп, подумал Долф.
