Валерий Попов - Темная комната
— Это я сам, — сказал я врачихе, — свои миндалины закалил. Решил закалить их — и закалил. Хожу всё время с открытым ртом.
— Не говори глупостей! — строго произнесла врачиха и долго что-то писала в мою медицинскую карточку.
Потом она поставила меня к измерителю роста, стукнула «ползунком» по макушке, измерила рост, потом кивком направила меня к следующей врачихе.
Вторая врачиха была совсем молодая, казалось, она ещё и не кончила школу. Перед ней в подставке с дырочками торчали пробирки и трубочки — она брала кровь. Каждый, подходя к ней, пытался что-нибудь отмочить, дабы показать, что он ничего не боится.
— Ой, комарик укусил! — сморщившись, завопил Маслёкин, когда она уколола ему палец.
— Не ёрзай! — сказала она ему, но всё равно чувствовалось, что она не такая суровая, как первая.
Прижимая ватку к пальцу, Маслёкин отошёл.
— Мосолов! — поглядев в список, выговорила она, совершив ту же ошибку, что и многие, сделав ударение на втором слоге, а не на третьем. Фамилия вроде бы простая, но все почему-то её коверкают.
— Видимо, это я!
— Садись.
Она ткнула в палец пёрышком, но боли я почему-то почти не почувствовал. Честно говоря, почему-то ничего не почувствовал, даже прикосновения.
— Молодец, малыш! — глядя на меня, одобрительно сказала она.
Потом приставила к пальцу трубочку и, втянув щёки, стала набирать, как обычно, кровь, но уровень в трубочке не поднимался.
— Что такое? — озадаченно проговорила она, поднесла трубочку к глазам, посмотрела.
— Вера! Возьми себя в руки! — строго сказала ей первая врачиха.
Вера взяла вторую трубочку, приставила к моему пальцу. Уровень наконец начал подниматься. Обычно в пальце при этом поднимается тепло, становится даже горячо, но в этот раз почему-то я ничего такого не чувствовал.
Вера наконец оторвала трубочку, поднесла к глазам.
— Что такое? — вдруг сделавшись совершенно белой, пробормотала она.
Я, вскочив, схватил её за плечи, иначе бы она, наверное, упала со стула. Неужели она так боится вида крови? Зачем же тогда занимается этой работой?
— Виктория Фёдоровна… посмотрите… что это? — протягивая трубочку к первой врачихе, проговорила она.
Виктория Фёдоровна посмотрела на трубочку, потом, оцепенев, долго глядела на меня.
— Ну… и чего там нарисовано? — стараясь говорить бодро, поинтересовался я.
Я взял из её застывших рук мою кровь, посмотрел. На вид была обычная кровь, только немножко другого цвета, чем обычно, какая-то слегка желтоватая.
— Ну что? Мне на пенсию пора? — по-прежнему весело спрашивал я, ещё и подмигивая при этом Маслёкину, но душа моя, честно говоря, похолодела.
— Ну-ка покажи! — рядом появился Гага, протянул к трубочке руку.
— Ни в коем случае! — выкрикнула вдруг Виктория Фёдоровна и, выхватив у меня трубочку, сунула в сумку.
— Всё абсолютно нормально! — сверкая очками, заговорила она. — Просто у ребёнка… несколько необычная… группа крови.
— А… какая? — растерянно спросил у неё я.
— А… какая у тебя раньше была? — спросила она.
— Н-не знаю. Первая, кажется…
— Вот видишь, ты сам не знаешь! — строго проговорила она. Потом выписала мне какую-то бумажку на бланке, протянула: — Вот. Сходишь на исследование в поликлинику. Ничего страшного. Может быть, просто неизученный феномен.
— А когда идти? — спросил я.
— Завтра, с самого утра.
— А уроки?
— Уроки… можешь пропустить.
— Ну повезло тебе, феномен! — пробасил Маслёкин.
Все засмеялись, но смех оборвался как-то быстро. Все смотрели на меня как-то настороженно, изучающе. Да и у меня самого, хоть я и смеялся вместе со всеми, настроение было отнюдь не весёлое.
— А меня в поликлинику посылают на обследование! — небрежно, с набитым ртом проговорил я во время ужина.
— Почему это? — побледнев, почти как та врачиха, спросила мама.
— Какая-то кровь у меня не такая оказалась, — небрежно сказал я.
Родители молча переглядывались.
— Ну и что теперь будет? — спросил отец.
— Ничего! — сказал я. — Чувствую-то я себя нормально! Изучат. Потом, глядишь, на какую-нибудь всемирную медицинскую конференцию пошлют. Прославлюсь!
— Не надо нам такой славы! — все ещё бледная, проговорила мать.
— Ничего! — бодро проговорила бабушка. — У нас в деревне тоже жил один мужик. Ну, мужик и мужик. Похуже даже, чем остальные. А потом оказалось — целых два сердца у него. И ничего! Прожил жизнь не хуже других.
Честно говоря, я обрадовался рассказу бабушки. Кто, собственно, сказал, что у всех людей всё одинаково должно быть? Феномены, они ведь тоже нужны!
Прохладным утром, освобождённый на этот день от школы, пришёл я в поликлинику. На высоком крыльце стоял Гага.
— Тебя что, тоже направили? — обрадовавшись ему, сказал я.
— Я сам себя направил! — строго проговорил он.
Первым делом я пошёл на рентген.
Гага был чем-то расстроен, мрачно вздыхал.
— Ничего! — бодро сказал ему я. — Разберёмся с этой ерундой, снова в тёмную комнату пойдём!
— Хватит! Сходили уже! — произнёс вдруг Гага трагически.
— Что значит «сходили»? — весело подколол его я. — Пока что только я один и сходил.
— Вот это и чувствуется… что ты сходил! — проговорил Гага.
— Как… чувствуется?
— А вот как! — Гага кивнул рукой на дверь рентгеновского кабинета.
— Так ты думаешь… вся эта ерунда… с тёмной комнатой связана? — испугался я.
Гага мрачно кивнул.
— А как? — спросил его я.
— Этого я пока ещё не знаю, — ответил Гага.
Тут дверь кабинета открылась, оттуда вышла группа девочек, и тут же над дверью вспыхнула лампочка.
— Ну… я пойду тогда?
— Ну… счастливо тебе, — взволнованно проговорил Гага. Войдя туда, я разделся по пояс, зябко поёжился. Врач в клеёнчатом переднике подвинтил к моей груди холодную раму. Я вздрогнул.
— Так… вдохнуть! — скомандовал он.
Вдохнув, я долго стоял, зажатый в аппарат, ждал, когда же он разрешит мне выдохнуть, но он, словно чем-то ошеломлённый, молчал.
Наконец не выдержав, я шумно выдохнул:
— фу-у!.. Что, снова вдохнуть?
Врач молчал. Потом снял трубку, набрал две цифры.
— Механик пусть ко мне зайдёт, — проговорил он.
— Что, короткое замыкание я вам устроил? — стараясь говорить весело, спросил я.
Но врач странно смотрел на меня и ничего не говорил.
— За снимками когда приходить? — я снова услышал свой голос в зловещей тишине кабинета.
— За снимками? — встрепенувшись, проговорил врач. — За снимками… не приходи! Снимки мы сами в твою школу пришлём.
— Можно мне идти?
— Ступай! — проговорил врач.
— Рентгеновскую установку, кажется, им испортил, — криво усмехаясь, проговорил я, выходя.
Гага не улыбнулся в ответ.
— Что же произошло? — уже на улице отрывисто заговорил он. — Ты… когда в тёмной комнате был… не вырубался? Я имею в виду… всё помнишь?.. Сознание, хоть на самое короткое время, не терял?
— А что?.. Вроде было что-то похожее, — пробормотал я.
— Тут они что-то и сделали с тобой.
— Кто — они?
— Хихамары.
— Кто?!
— Хихамары. Так я условно обитателей тёмной комнаты зову, — сказал Гага.
Вечером все куда-то ушли. Я оказался дома один, долго неподвижно сидел, глядя на освещённую вечерним солнцем стену двора и почему-то боясь пошевелиться, старался почувствовать: я это или уже не я, как утверждает Гага и как подтверждает рентген?
«Да нет, — с облегчением понял я, — ничего не изменилось: я абсолютно такой же, как раньше. Так же боюсь подойти к Ирке Роговой и хоть что-нибудь сказать ей, как-то начать с ней разговор: два года как вижу её и всё боюсь.
Так же подробно, как и раньше, помню всё, что со мной было в жизни — даже в полтора года! — ясно ощущаю, словно это было вчера, как я иду, качаясь на слабых ногах, подгоняемый шароварами, как парусами. В руке у меня стульчик с шишечками наверху, с этим стульчиком я тогда не расставался. В другой моей руке бутылочка с соской, когда я сажусь на стульчик и беру соску зубами, резина громко скрипит.
Ясно слышу, как будто это было вчера. Кто другой, кроме меня, может знать про меня такое? Ясно, что я — это по-прежнему я! Всё нормально».
Я разделся и лёг.
Мне приснилось сначала, что я сплю где-то под землёй. Ничего не было видно, но чувствовалось, что сверху нависает какая-то огромная тяжесть. Потом я увидел впереди какой-то тусклый свет, долго шёл туда, шаря руками в пустоте.
«Ясно! — сумел я подумать, не просыпаясь. — Сон, навеянный посещением тёмной комнаты!»
Я даже усмехнулся во сне — в общем, как мог, боролся с этим страшным сном, но он не кончался. Я подошёл к какой-то загородке — такую ставят, когда что-нибудь роют. Над загородкой горел тусклый, зарешеченный фонарь.
