Марк Олден - Гайджин
В доме гайджина побывали два высокопоставленных чиновника из японского Министерства иностранных дел, которые сообщили, что операция с марками может осложнить отношения Страны восходящего солнца с ее огромным соседом. С одной стороны, лидеры Китайской коммунистической партии смотрели сквозь пальцы, когда крупные бонзы из номенклатуры наживались не совсем честными путями, с другой — они время от времени казнили особо зарвавшихся, когда те попадались с поличным. Все это пышно именовалось «китайским социалистическим путем развития». Таким образом, в случае казни кого-нибудь из китайских партнеров гайджина вина за это пала бы целиком на него. Чтобы избежать последствий, гайджину было необходимо как можно скорее вернуть марки, в противном случае он лишится поддержки японских политиканов и приобретет могущественных врагов в лице китайских партийных бонз. Сама жизнь оябуна оказалась бы поставленной на карту.
Гайджин никому не сказал о своих подозрениях, хотя, признаться, он был совершенно уверен, что марки взял сын миссис Бендор. Только этот молодой лев, появившийся на свет из чрева Алекс Бендор, был в состоянии провернуть подобное дело и отправить на тот свет Марвуда и Маноа и обставить все таким образом, что их смерть в глазах непосвященных выглядела случайной. Да, случайной, но от этого не менее странной. Марвуд умер от слишком большой дозы столь любезного его сердцу героина, а Маноа по причинам, известным теперь только ему и Богу, зажарил себя под ультрафиолетовыми лучами установки для искусственного загара.
Сначала гайджин подумал, что это работа Алана Брюса, решившего таким образом сорвать куш для себя лично. Он попросил Фрэнки поспрашивать его по данному поводу. Фрэнки исполнил просьбу крестного отца, в результате чего мистер Брюс покинул нашу общую юдоль скорбей и печалей. Правда, прежде чем отправиться в последнее в жизни путешествие, мистер Брюс весьма активно отрицал свою причастность к смерти патрона и гавайского детектива. Гавайская, а вслед за ней и мировая пресса неистовствовала. Смерть Марвуда и Маноа проходила как «удивительная тайна, достойная пера Агаты Кристи». До сих пор, правда, упоминаний о причастности якудзы к происшедшему не было. Но де Джонг, прагматик и пессимист по натуре, ждал этого. А самое главное: как, скажите на милость, Саймон Бендор пронюхал о марках?
Де Джонг отвернулся от алтаря и взглянул в сторону зашторенного окна. Когда оно было открыло, из него открывался вид на кладбище, где хоронили иностранцев. Несколько минут назад со стороны кладбища на барабанные перепонки де Джонга обрушилась страшная какофония. Усиленная десятком динамиков кассетных магнитофонов, в дом де Джонга ворвалась чудовищной силы и громкости ритуальная музыка. О-бон. Святотатство и мерзость. На кладбище загорелись огни. Не маленькие и мирные, но огромные и опасные. По-видимому, их разожгли пьяные негодяи, заполнившие в последнее время улицы Йокогамы. За две недели фестиваля Бон люди просто одичали. А ведь впереди еще две недели празднеств! Местные жители, иностранцы и туристы жгли светильники и напивались до чертиков. Просто светопреставление какое-то.
Фестиваль О-бон стал оправданием свинского поведения. Каждую ночь сотни танцующих заполняли улицы, храмы, паркинги. Они собирались на любой площадке, на которой можно было установить барабан, отбивавший ритм. Разодетые в праздничные летние кимоно, люди пели, смеялись и ели жареную кукурузу, запивая ее сакэ, и размахивали всевозможными светильниками и бумажными фонариками. Ну, хорошо, пусть они танцуют и веселятся где-нибудь там, в городе, но они норовят забраться на холм, где стоит дом гайджина — да не только на холм, но и на кладбище, которое выходит на задний двор его владения.
Два человека по-прежнему охраняли фасад дома и входные двери, но троих он был вынужден послать за кладбищенскую ограду, чтобы прекратить адский грохот, доносившийся оттуда. Шум не давал гайджину возможности сосредоточиться и отвлекал его от медитации, которой он предавался у алтаря. Но более всего гайджину хотелось, чтоб его люди потушили костры. Уж слишком близко от его дома горело. Какую-нибудь случайную искру занесет ветром, и что тогда?
Де Джонг велел телохранителям плотно закрыть все двери и окна. Как иначе он избавится от дыма и шума, мешавших ему отдаться воспоминаниям о Касуми? Хэй, она жива. Это установленный факт. Его люди в Лос-Анджелесе подтвердили, что она находится в местном госпитале и в самом деле замужем за Артуром Кьюби — Оскаром Колем, как он себя теперь называет. Они также подтвердили, что Саймон Бендор находится поблизости и ждет того момента, когда гайджин явится к Касуми. Мистер Бендор и его сторонники — Джозеф Д'Агоста, Эрика Стайлер и Пол Анами — расположились в помещении больницы. Артур Кьюби поспешно выдумал для них неплохое прикрытие — он объявил, что все они являются родственниками его жены или его самого. По этой причине им всем предоставили помещение на том же этаже, где находилась палата Касуми.
Автомобиль «скорой помощи», на котором Касуми будет доставлена к гайджину, доставит заодно и самого мистера Бендора. Его единственным шансом убить оябуна является постоянное дежурство у постели больной.
Де Джонг покинет Японию сегодня вечером и прилетит в Калифорнию вечером следующего дня. Дело о марках будет решено в ближайшее время. Что же касается Касуми, то он или привезет ее в Японию, или вернется назад с прядью ее волос, поскольку таково было его обещание. Если он сдержит его, то ему обеспечены почет и непреходящая слава во всех дальнейших перевоплощениях. Он уже в таком возрасте, что пора подумать о достойной смерти.
Ему предоставляется редкая возможность возвеличить себя после смерти. Возвращение пряди волос Касуми на родину означает для него отдать должное всему тому, что он любил и ценил в этой жизни. Он просто обязан выполнить обещанное. Выполнить долг означает для настоящего самурая прославиться в веках. Даже пятьдесят миллионов долларов не в состоянии купить бессмертие. А прядь волос Касуми и есть его шанс на бессмертие. Там, в стране, откуда не возвращаются, он встретит своего старого друга — барона Канамори и многих других. Он поведает им о своей верности слову и всему тому, что для него было дорого — друзьям, стране восходящего солнца, его якудза и, конечно же, Касуми.
Медитация.
Де Джонг сел на зафу — маленькую голубую подушку — и сложил ноги в традиционной позе лотоса: левая ступня на правом бедре, правая — на левом. Тело гайджина напряглось и застыло. Глаза он полузакрыл, а руки положил на бедра — ладонями вверх. Левую на правое бедро, правую на левое. Дыхание оябуна изменилось — вдыхал он медленно и почти незаметно для глаз, зато выдыхал с силой. Гайджин старался задать легким мерный, спокойный ритм. Потом он сконцентрировался, стараясь на время позабыть обо всем и сосредоточиться только на образе Касуми. Теперь уже ничто — ни музыка и крики, доносившиеся со стороны кладбища, ни запах дыма, который изрыгали желтые языки пламени, не могли ему помешать. Его душа устремилась к Касуми. В его воображении они снова были молоды. Видение согрело и успокоило его, и оябуна даже стало клонить в сон.
Через несколько минут он открыл глаза и посмотрел в сторону алтаря. Он увидел рисовые колобки, чай и сладкое соевое повидло. Все это он положил перед фотографией Касуми. Это было приношением де Джонга, его даром возлюбленной. Он увидел головку куклы, ее веер и фотографию, на которой они были запечатлены вдвоем в Шинтоистском храме перед тем, как гайджин отправился в Швейцарию.
И еще он увидел дневник Касуми и прядь ее волос.
Де Джонг потряс головой, пытаясь избавиться от наваждения. Он даже протер глаза, чтобы удостовериться, что это не сон. Шок приковал его к месту. Когда он поднял руку, чтобы взять дневник, его рука тряслась. Дневник подлинный. Волосы тоже. Нет, ему ничего не привиделось. Он открыл тетрадь, перелистывал страницы, смотрел на детский почерк Касуми, читал написанные ею слова. Глаза его наполнились слезами. Что-то выпало из дневника, и де Джонг нагнулся, чтобы поднять.
Фотография. На ней де Джонг и двое детей Фрэнки Одори.
Неожиданно за спиной де Джонга послышался шепот:
— С ее помощью я добрался до вас.
Де Джонг медленно повернулся и увидел фигуру человека в черном. Гайджин хорошо видел пришельца, но его разум отказывался верить в то, что в его собственном доме находится чужой. Таких храбрецов на свете не существует. Их просто не может быть. Де Джонг все видел и слышал, но отказывался верить, что инстинкты могли до такой степени подвести его.
