Жан-Кристоф Гранже - Лонтано
– Твоя сестра права, – прошептала она. – Их нужно уничтожить. Их нужно разорить.
– Осторожней с моим отцом…
– За кого ты меня принимаешь? За дурочку из пансиона благородных девиц?
Он чуть было не сказал «да», но она добавила:
– Я выросла рядом с Кондотьером, который ни в чем не уступит твоему старику.
Эрван больше не слушал. Он думал о предыдущей ночи. Нет, он проживал ее заново. В нем разливалась темная горячая сила, распространяя воздушные частицы счастья, почти болезненные, настолько они были острыми… Ему не хватало ни слов, ни мыслей, чтобы выразить или хотя бы постичь, что он ощутил в объятиях – в лоне – Софии. Это был поток, чудесный дар, глубину которого он не уставал измерять. Он никогда бы не осмелился в этом признаться, но его всегда удивляло – а на самом деле, изумляло, – что женщина принимает его в себя. Это как зайти в храм, в священное место, запретное для смертных.
В дверь постучали.
Пока он собирался ответить, посетитель уже зашел, одетый по моде восемнадцатого века, с напудренным лицом и завязанными в хвост длинными седыми волосами, в алом бархатном камзоле с кружевными манжетами, в коротких панталонах, белых чулках и туфлях с пряжками.
Эрвану потребовалось несколько секунд, чтобы узнать Крипо, который изогнулся, одной рукой опираясь на трость, а другую положив себе на бедро.
– Что ты вытворяешь?
– Это для нашего похода…
– Какого еще похода?
– Я в образе маркиза де Сада. Возвращение к истокам, товарищ!
108
Морвану следовало бы заниматься судьбой «Колтано», тревожиться о подозрениях, которые сгущались вокруг смерти Перно, или вновь и вновь задаваться вопросом, кто же этот призрак, появившийся из прошлого и способный прикончить собственных убийц?
Но ничего не поделаешь.
Валяясь в постели, он витал в облаках, словно выкурил косячок или принял двойную дозу своих таблеток. Гаэль жива: важно только это. Остальное – обычная рутина. Привычное дерьмо, не представляющее особого интереса.
Была суббота, 21:30, и он, уставившись в потолок, краем уха слушал радио. Его опьянение было огромным, глубоким и в то же время легким. Ему казалось, что кровать слегка раскачивается, и он снова видел себя сорок лет назад, слушающим маленький транзистор на борту баржи, плывущей по реке Луалаба в те времена, когда он выслеживал Тьерри Фарабо.
В сущности, ничего по-настоящему не изменилось. Речная качка была по-прежнему в нем. И возбуждение от первого расследования тоже. И вкус Африки, конечно же… Когда узнаешь эту красную землю, пейзажи, которые разрывают тебе сердце и выжигают сетчатку, этих мужчин и женщин, веселых, жестоких и наивных, способных проявлять чудеса тонкости, артистической восприимчивости и невероятных суеверий, то никогда уже не станешь до конца прежним. Африка – как хроническая малярия: думаешь, что уже выздоровел, потому что паразиты вроде бы исчезли, но они лишь запрятались глубоко в печени и только и ждут, чтобы вылезти.
В дверь постучали.
Морван резко вскочил и схватил пистолет, лежавший в ящике прикроватной тумбочки. Опомнился. Стук означал три вещи: посетитель знал код нижней двери, имел пропуск, чтобы пройти через вторую дверь, снабженную домофоном, и был в курсе, что в субботу вечером нужно подняться по черной лестнице и постучать сюда, чтобы его застать.
Эрван.
Он пошел открыть.
– У тебя есть пять минут? – спросил сын с недобрым видом.
Морван распахнул руки, чтобы продемонстрировать свою одежду: домашняя куртка и штаны, подбитые мехом домашние туфли. Он впустил сына и предложил что-нибудь выпить. Эрван отказался, резко мотнув головой. Морвана растрогал этот жест: в сорок с лишним лет сын оставался все таким же упрямцем, и он узнавал этот отказ, выдающий его особую манеру двигаться вперед, не снимая ногу с тормоза.
Старик выключил радио и попробовал перейти на заговорщицкий тон:
– Как давно мы не проводили субботний вечер вместе. Помнишь наши вечера перед телевизором? И…
– Я принес тебе один сувенир.
Эрван положил на кровать фото. Морван взял снимок в руки, и взгляд его затуманился. Либервиль, 1978-й. Монтефиори пригласил его провести несколько дней у себя на вилле – он тогда подписал с Омаром Бонго потрясающий контракт на рельсы для новой железной дороги.
Но не София – маленькая капризная девчонка, которую он всегда не выносил, – и не их пропавшая молодость, его и жестянщика, а мечта об искуплении, витающая над этим снимком, надрывала ему сегодня душу. В те времена оба эксплуататора думали, что их спасут собственные дети, чья судьба искупит грехи отцов – или, по крайней мере, послужит им извинением. Ничуть не бывало: они продолжили творить свои сволочные делишки, а их детки выросли в богатстве и тревожной недоверчивости, интуитивно прозревая преступления, обеспечившие им безбедное житье. Невинность ускользнула от всех них, как эфемерное облако, которое рано или поздно конденсируется в слезы.
– Кто тебе это дал?
– София. Она провела свое расследование и обнаружила любопытные подробности.
– Ты знаешь мой ответ, не заставляй меня каждый раз повторять. Все, что я сделал…
– Было для нашего блага, я понял. Но мне плевать. Ваше вранье и ваши делишки касаются только вас.
– Лоик в курсе?
– Нет еще.
– София говорила со своим отцом?
– Не знаю. Она хочет заполучить ваши головы.
– А ты?
– Только прояснить кое-что.
Старик не мог отвести взгляда от фотографии. В те времена Гаэль еще не родилась, и когда он видел малышку Монтефиори, то тайком молился, чтобы однажды у него появилась такая же красивая дочка. Чудо произошло, но оказалось подарком дьявола.
– София думает, что их брак был предлогом для слияния ваших долей в «Колтано».
– Это правда.
– И что вы подстроили их встречу.
– Тоже правда. Тебя это шокирует?
– Нет. Но до меня одно не доходит. Если я правильно понял, ты хочешь эксплуатировать новые рудники за спиной «Колтано».
– Точно.
– Так почему же ты собираешься ограбить империю, которую рассчитываешь передать своим детям?
– Потому что бывают краткосрочные планы и долгосрочные. Сегодня наилучший ход – это заграбастать ставку, причем как можно быстрее. Потом посмотрим, куда это нас приведет и что останется от «империи», как ты говоришь, после войны и нашей смерти…
– Как ты можешь ставить на Лоика и Софию, чтобы управлять такой компанией? Они же в этом ничего не понимают.
– Они в любом случае лучше, чем негры.
– Когда-нибудь тебе придется сказать мне, любишь ты Африку или ненавидишь.
– Ответ заключен в самом вопросе: мое сердце всегда балансировало между тем и другим. Это все?
Сын казался ненормально уверенным в себе: он что-то скрывал. Касалось ли это расследования? Лоика? Софии? Морван хранил молчание. Его любимый метод: затаиться в тени и следить за добычей.
– А еще я пришел поговорить о Жан-Филиппе Маро.
Старик знал, что убийство Перно вызовет цепную реакцию. И убийца тоже это знал.
– Это журналист, который покончил с собой?
– А я боялся, что ты сделаешь вид, будто не в курсе.
– Я в курсе всего. Почему ты заговорил о нем?
– Людовик Перно был замечен рядом с домом журналиста за несколько дней до его смерти.
– Ну и что?
– Перно был тайным агентом. Этот парень наверняка «самоубил» немало людей за свою жизнь, и чаще всего по твоим приказам.
– Осторожней, полицейский не может без доказательств бросаться подобными подозрениями.
– Маро – твоя работа или нет?
– Зачем мне было приказывать покончить с ним?
– Он был первоклассной ищейкой. И возможно, готовил один из своих коронных номеров, который следовало удушить в зародыше.
Повернувшись спиной к сыну, Морван встал перед окном и сунул руки в карманы. Ему это нравилось: будто капитан на мостике корабля. Прямо перед ним авеню Мессины привычно устремлялась вдаль, надменная и отстраненная.
– Ты ошибся временем, сынок. Сейчас людей вот так не убивают. Мы живем в эпоху рыхлого консенсуса и политкорректности. Никто ни во что не верит, кроме как в идеи, не стоящие и гроша: экологию, антиглобализм… Это где-то далеко, расплывчато, а пока что пора на распродажу в «Колет».
– Перестань ходить вокруг да около. Ответь.
Морван вздохнул и направился к столу, где стоял чайник и керамические чашки. Чугунный заварочный чайничек был уже горячим. Он налил в него кипящую воду.
– Ты уверен, что не хочешь аюрведического настоя? Это тот, что Лоик привез нам с Тибета.
Эрван даже не удостоил его ответом. Морван налил себе чашку, вдыхая пряный запах. Он пил этот состав каждый вечер перед сном.
– Тебе поручили расследование? – спросил он.
– Никакого расследования нет, и ты это прекрасно знаешь.
– Маро был просто жуком-навозником, любителем покопаться в чужом дерьме, причем самого поганого пошиба, – признал он наконец. – Бо́льшая часть его так называемых журналистских расследований была враньем, а скандалы, которые они вызывали, – дутой шумихой.
