Донна Тартт - Тайная история
Прожектора были направлены под таким углом, что все предметы отбрасывали неестественно длинные, трагические тени. Это зрелище, походившее на постъядерный пейзаж, было стерильно-претенциозным, вполне в духе современного дизайна, но еще от него почему-то веяло чем-то древним, словно бы я смотрел на покрытый пемзой дворик в Помпеях.
— В жизни не видел более уродливого сада, — сказал я.
— Да, — отозвался Генри. — Цемент и зола.
Сзади слышался гул разговоров и всплески хохота. С террасы свет проникал сквозь забрызганное стекло, и бледное лицо Генри прочерчивали кривые серые дорожки. Некоторое время мы стояли молча.
— Может, тебе прилечь? — спросил я наконец.
Он прикусил губу. Половина его сигареты свисала пепельным хоботком.
— У меня не осталось таблеток.
— Ты сможешь без них?
— Разве у меня есть выбор? — не шелохнувшись, ответил он.
Камилла заперла дверь в ванную изнутри, и, встав на четвереньки, мы принялись перебирать залежи лекарств в шкафчике под раковиной.
— «От повышенного давления», — прочитала она.
— Не пойдет.
— «Антиастматическое».
В дверь постучали.
— Занято! — крикнул я.
Забравшись в шкафчик по пояс, Камилла рылась в глубине около труб. До меня доносилось звяканье пузырьков и ее приглушенный голос:
— «При отите по одной капсуле два раза в день».
— Давай посмотрим.
Она протянула мне какие-то антибиотики, по меньшей мере десятилетней давности.
— Это все не то, — сказал я, пододвигаясь ближе. — Нет ли там чего-нибудь с надписью «только по рецепту врача»? «От зубной боли»?
— Не вижу.
— «Может вызвать сонливость»? «Не управлять машинами и механизмами»?
Кто-то снова постучал и пару раз нетерпеливо дернул ручку. Я стукнул в дверь и включил оба крана на полную.
Ничего подходящего в ванной не отыскалось. Если бы Генри страдал от дерматита, сенной лихорадки, ревматизма или конъюнктивита, наши находки принесли бы ему облегчение, но из болеутоляющих были только таблетки экседрина. Но от отчаяния я все же ссыпал горстку этих таблеток в карман и прихватил две сомнительные капсулы из пузырька с надписью «вызывает сонливость», хотя и подозревал, что это всего лишь антигистамины.
Я надеялся, что загадочный посетитель ушел, но, выглянув наружу, с досадой обнаружил там прислонившегося к стене Клоука. Увидев меня, он лишь презрительно скривился, но усмешка сползла с его лица, когда вслед за мной из ванной, поправляя юбку, вышла растрепанная Камилла.
Она же, если и смутилась, ничем этого не показала.
— О, привет, — сказала она, деловито отряхивая колени.
— Привет.
Отвернувшись, он с показным равнодушием принялся мурлыкать что-то себе под нос. Я понимал его. Все мы знали, что Клоук неравнодушен к Камилле, но дело было даже не в этом — она, мягко говоря, не относилась к девушкам, которые на вечеринках закрываются с парнями в ванной.
Проскользнув между нами, она сбежала по ступенькам. Я последовал было за ней, но Клоук многозначительно кашлянул. Я обернулся — он снова привалился к стене и теперь смотрел на меня так, словно только что узнал всю мою подноготную. Его мятая рубашка была не заправлена, покрасневшие глаза заставляли предположить, что он обкурился, хотя, возможно, он просто устал.
— Ну что, как оно?
Я прислушался. Камилла, судя по всему, уже спустилась и слышать нас не могла.
— Нормально.
— Эк вы, однако.
— Чего?
— Смотри, поосторожней. Если Кэти прознает, что вы трахаетесь в ванной, глазом не успеете моргнуть, как потопаете домой.
Несмотря на его безразличный тон, я живо вспомнил недельной давности встречу с дружком Моны. К счастью, в плане физической угрозы Клоук не представлял особой опасности, к тому же ему хватало своих проблем.
— Слушай, ты не то подумал, — сказал я.
— Да мне по фигу. Просто имей в виду.
— Нет, это ты просто имей в виду. Ничего такого мы не делали. Хочешь верь, хочешь не верь.
Лениво скользнув рукой в карман, Клоук достал пачку «Мальборо» — такую мятую, что наличие внутри сигареты казалось исключительно маловероятным.
— Я в принципе догадывался, что она с кем-то встречается.
— Хватит уже.
— Не мое, конечно, дело. — Дернув плечом, он выудил сплющенную сигарету и скомкал пачку в кулаке. — Просто я тут тусовался у них последнее время — а то на кампусе меня уже все достали — и как-то раз слышал, как она говорила по телефону.
— И что?
— Так, ничего особенного — просто три часа ночи, девушка что-то шепчет в трубку, какие тут варианты? — Он уныло усмехнулся. — Думаю, она решила, я в отрубе, но вообще-то мне тогда фигово спалось… Так чего? — продолжил он, видя, что я не собираюсь отвечать. — Ты, конечно, хочешь сказать, не в курсе?
— Нет.
— Так я и поверил.
— Нет, серьезно.
— Чем же вы занимались в ванной?
Помедлив немного, я протянул ему на ладони горстку таблеток из кармана. Нахмурившись, он наклонился ближе и внезапно его подернутые пеленой глаза загорелись живым светом разума. Выбрав капсулу, он деловито рассмотрел ее на свет:
— Что это, по-твоему?
— Судафед, от аллергии. Не надейся, ничего хорошего мы не нашли.
Клоук усмехнулся.
— А знаешь почему? — спросил он, впервые глядя на меня с искренним дружелюбием. — Потому, что не там искали.
— То есть?
Он кивком указал назад:
— В том конце коридора. В комнатушке при хозяйской спальне. Надо было сразу меня спросить.
— Откуда ты знаешь? — изумился я.
Он спрятал капсулу в карман и насмешливо вздернул брови:
— Я ж, можно сказать, вырос в этом доме. Старушка Кэти сидит, примерно так, на шестнадцати разных колесах.
Я шагнул в сторону спальни.
— Только не сейчас, — предупредил Клоук.
— Почему?
— Там бабушка Банни. После еды ей обязательно нужно прилечь. Заглянем попозже.
Внизу народ немного рассосался, но все равно было шумно. Камиллы нигде не было. Чарльз, в сильном подпитии и с выражением неимоверной скуки на лице, стоял в углу, прижав стакан к виску, а Марион, вытирая глаза, что-то ему рассказывала. Ее волосы были стянуты, словно у выпускницы, огромным пышным бантом. С самого приезда я не обменялся с Чарльзом ни словом из-за того, что Марион следовала за ним как приклеенная. Я не очень понимал, почему она прицепилась именно к нему, — хотя, если подумать, с Клоуком она не разговаривала, молодые Коркораны были либо женаты, либо помолвлены, а из прочих лиц мужеского пола в ее возрастной группе (кузены Банни, наша компания, Руни Уинн и Брэм Гернси) Чарльз был, несомненно, самым симпатичным.
Через плечо Марион он послал мне выразительный взгляд, но прийти ему на помощь у меня не хватило духа. Я отвернулся и чуть было не грохнулся: один из младших Коркоранов, спасавшийся от злорадного лопоухого братца, с разгона боднул меня в бедро.
Двое чертенят принялись носиться вокруг меня. Тот, что поменьше, с истошным визгом кинулся на пол и обхватил меня за колени.
— Говнюк! — всхлипнул он.
Его преследователь замер на месте и расплылся в гадкой, едва ли не сладострастной улыбке.
— Па-а! — слащаво пропел он. — Па-ап!
Хью, стоявший в другом углу со стаканом в руке, повернулся к ребенку:
— Брэндон, лучше оставь меня в покое.
— Пап, а Кори назвал тебя говнюком!
— Это ты говнюк! — зарыдал маленький. — Ты, ты, ты!
Стряхнув Кори с ноги, я отправился на поиски Генри и обнаружил его на кухне вместе с мистером Коркораном. Приобняв Генри за плечи, тот распинался, обращаясь к выстроившимся полукругом слушателям.
— Так вот, наш дом всегда открыт для молодежи, — поучительно провозгласил он. — У нас всегда найдется лишнее местечко за столом. И молодежь, доложу я вам, так и тянется к нам с Кэти. Вот он, например. — Мистер Коркоран пихнул Генри в бок. — Никогда не забуду, как он заявился ко мне в один прекрасный день. «Мак, — говорит (меня все ребята зовут Мак), — Мак, мне нужен дельный мужской совет». А я ему: «Конечно, сынок, конечно, только сначала послушай. Меня уж ничем не удивишь. Я вырастил пятерых сыновей, да и сам рос с четырьмя братьями, так что по части мужских советов я, можно сказать, дока…»
Он с головой ушел в эти выдуманные воспоминания. Генри, бледный и больной, сносил его тычки и хлопки, как хорошо дрессированная собака сносит шалости избалованного ребенка. Рассказ был смехотворен от начала до конца: Генри, пылкий и сумасбродный юнец, хотел, несмотря на отговоры родителей, с бухты-барахты купить подержанный самолет.
— Парень стоял как скала, — продолжал мистер Коркоран. — Был готов разбиться в лепешку, но заполучить самолет. Когда он мне все это выложил, я подумал минутку, а потом собрался с духом и говорю: «Генри, сынок, я тебя понимаю — похоже, прелесть что за машинка, — но я тебе вот что скажу: хочешь, называй меня старым болваном, но я согласен с твоими предками. И сейчас объясню почему».