Катерина Кириченко - Вилла Пратьяхара
Его слова обжигаю мне сердце. Я опираюсь рукой о землю, поднимаюсь и направляюсь к высящемуся впереди валуну.
— Этот сойдет? — уточняю я.
Забравшись повыше, я оборачиваюсь:
— Что надо орать?
— Что чувствуешь, то и ори. Это не спектакль. Ты делаешь это не для меня.
Взглянув на море, я выбираю точкой опоры лунную дорожку. То самое шоссе, в конце которого висел подвесной мост, кратчайшая дорога в пропасть.
— Я жива, — еле слышно выдавливаю я.
— Не годится, — качает головой Арно.
Сглотнув и прокашлявшись, я начинаю снова:
— Я жива. Я жива.
Голос не слушается меня, и я кажусь себе нелепой. Я оглядываюсь, но это действительно не спектакль. Ярко освещенные луной скалы позади меня пусты, зрителей нет, а ссутулившаяся на корточках фигура француза мне почему-то совсем не мешает.
Я прочищаю горло, набираю полные легкие воздуха и неожиданно ору со всей мочи:
— Я ЖИВА! Слышите, вы там, боги? Я ЖИВА! Я ЖИ-ВА-а-а-а!..
Эхо разносит мой крик над морем. Испуганные, шуршат по скалам крабы, где-то в кустах несколько раз свищет птица, но я, точно заведенная, уже не могу остановиться и продолжаю надрывать горло до тех пор, пока голос не срывается на хрип.
Без сил, я опускаюсь на колени. Мой подбородок дрожит. Слезы опять начинают литься ручьями из глаз. Но теперь это другие слезы, слезы облегчения.
— Я все-таки жива, — шепчу я себе под нос, слизывая языком соленую жидкость с уголков рта.
Арно пошевелился и посмотрел на меня. Смешно, я, оказывается, совершенно забыла про то, что он все еще находится рядом.
36
— План помнишь? — спрашивает Арно, стоя по колено в воде и придерживая борт моей надувной лодки.
Я сосредоточенно киваю. Самое важное — преодолеть рифы и добраться до рыбацкой баржи. Там меня уже ждут, чтобы переправить в Малайзию, где я сажусь на большой многопалубный корабль, направляющийся к берегам Новой Каледонии. Дальше — просто: надо найти в порту Себастьяна, передать записку от Арно, и через два дня у меня на руках окажется пропуск в дальнейшую жизнь, простой и приятный французский паспорт с моей фотографией, но… (маленькое недоразумение, или же, наоборот, подарок судьбы, зачет по сданному Полиной Власовой экзамену) — с новым именем. «Ничего, — подмигнул Арно, — у французов красивые имена, не бойся, никакой Шизильдой или Газельдой ты не получишься».
Паспорт, заверил меня Арно, будет самый что ни на есть настоящий, с таким можно передвигаться по миру без всяких проблем, но напоследок все-таки настойчиво посоветовал внимательнее присмотреться к самой Новой Каледонии. Страна островная, уютная, большей частью заселена эмигрировавшими французами. Круассаны, горячий шоколад и развитый художественный вкус населения гарантированы, следовательно ничто не помешает мне прокормить себя, по-новой занявшись моими фарфоровыми светильниками, оживив свою умершую галерею. Название «Lux in tenebris» Арно полностью одобрил. «Немного помпезно, но ничего, привлекает внимание, и, главное, соответствует истине».
Очередная волна с шумом разбивается о прибрежные камни, чуть не переворачивая лодку, и два тайских парнишки, вызвавшихся переправить меня на отцовский баркас, нервно ежатся, с нетерпением поглядывая на нас. Я уже забралась на борт и прижимаю к себе пакет с наспех собранной Арно поклажей: немного денег, бутерброды и вода, а также самые необходимые предметы, вроде полотенца, зубной щетки и солнечных очков, «это чтобы тебя море не слепило».
— Ах да, — Арно, кажется, нервничает. — Чуть не забыл!
Мне в руку ложится блокнот.
— Вот, в дороге вдруг заскучается? Так можно начать рисовать. Лампы там… или не знаю. Что захочется. Это мой блокнот, но я им не пользовался, так, пара первых страниц заняты… всякой ерундой, а в остальном он совершенно пустой.
Я дотрагиваюсь до руки Арно, все еще придерживающей лодку.
— В этой новой жизни ты все сделаешь по-другому. Так, как ты на самом деле хочешь. Сама, самостоятельно. Ты поймешь, если еще не поняла, что никакой гармонии и покоя не может быть, если перекладывать это занятие на других. И, кстати, поскольку внешнее ничего по сути не значит, то тебе вовсе необязательно жить на острове. Это я выбрал, мне так нравится. А ты построишь свою жизнь где захочешь, и, кто знает, может, это окажется Лондон или Нью-Йорк? Хотя, отстойные города. Но я не настаиваю. Делай, как тебе лучше. Я… Хотя нет. Все! Езжай! Главное, миновать рифы, а там уже глубоко и волна пойдет потише. Я останусь смотреть на берегу.
Я киваю.
— И еще… Если у тебя возникнут какие-то проблемы, то ты можешь написать мне на имэйл, я оставил адрес, там, в блокноте. И паспортные данные свои тоже оставил. Скажи Себастьяну, он поможет тебе сделать доверенность на мое имя, я продам «Виллу Пратьяхару» и вышлю тебе деньги. Пригодятся на первых порах.
Я заставляю себя оторваться от Арно и растерянно окидываю взглядом замерший на скале белый дом.
— Не грусти, — говорит Арно, — он тебе больше не понадобится. Пратьяхара может быть только внутри нас.
Я закусываю губу, еще раз киваю и, чуть задержав пальцы на его руке, даю им соскользнуть. Боясь встретиться с Арно глазами, я перевожу взгляд себе под ноги. Там уже вовсю плещется вода.
— Мадам, надо быстро. Берег опасно, много острый камень, море совсем плохой, — не выдерживает таец, выглядящий постарше, и мы с Арно немедленно, словно испугавшись, что не сможем расстаться, что из нас вырвутся какие-то необратимые слова, хором соглашаемся, что пора отчаливать.
Арно отталкивает лодку, пошатывается под ударом волны, морщится, вероятно, от попавшегося под босую ногу острого камня и, так и не оторвав от меня взгляда, пятится к берегу. Я сажусь спиной к нему и лицом к еще черному горизонту, но через какое-то время все-таки не выдерживаю, оборачиваюсь, рискуя потерять равновесие, и вглядываюсь в темноту. Француз помечен в ней крошечным, подолгу загорающимся и гаснущим мотыльком сигареты. Я всматриваюсь в берег, пытаясь запомнить как можно больше деталей — белесые скалы, щемящий сердце, но согревающий душу огонек от сигареты, плеск острых колючих волн — не думая, что еще увижу Арно когда-либо в этой жизни и не боясь, что выдам взглядом разрывающие меня одиночество и грусть. Пожалуй, впервые я смотрю на Арно открыто, не скрываясь. По крайней мере теперь, когда жалкое наше суденышко отделяют от берега не менее пятнадцати метров, это безопасно. Оставшийся на острове загадочный француз ничего не сможет прочесть на моем лице, я для него — лишь сгорбленный черный силуэт на фоне лунного моря.
Штормовой ветер так и не пригнал ливень, но стихнуть при этом — не стих. Учитывая, что оставшиеся в доме прихвостни вскоре забеспокоятся и начнут поиски Тащерского, ждать до утра мы сочли слишком опасным. Проводив меня, бессильную и спотыкающуюся, к себе домой и наспех отпоив горячим чаем, Арно сбегал сначала к Лучано — забрать мой, так удачно хранящийся там паспорт, потом к своим знакомым рыбакам — договориться о переправке в Малайзию. Во сколько это ему обошлось, он категорически отказался признаваться. Кажется, я и не очень настаивала. Единственной проблемой оставалось попасть на рыбацкий баркас. Из-за отлива и сильного ветра ни одна тяжелая деревянная лодка не прошла бы рифы. И тут я вспомнила про свою надувную калошу, подаренную мной Сэму. Уже с вещами, одетая в доходящую мне почти до колена сухую рубашку Арно, перепоясанную его же платком так, что получилось жалкое подобие туземного платья, я постучалась в бунгало немца. Надо думать, к тому моменту на дворе стояла уже совершеннейшая глухая ночь, но приличия не трогали меня. Там долго шуршали, шушукались и совещались, прежде чем открыть, и, когда я все-таки заглянула в приоткрывшуюся щель, то поняла почему. В дальнем углу грубой самодельной кровати, словно Венера, закутанная в простыни, испуганным изваянием замерла Барбара. Я улыбнулась ей самой приветливой из всех улыбок, на которую была способна в данных обстоятельствах, и встревоженная маска на ее лице ожила, сменившись радугой солнечных красок. Выслушав мою просьбу, Сэм закивал, наспех сунул ноги в резиновые вьетнамки и, придерживая одной рукой намотанное на бедра мохнатое полотенце, поспешил проводить меня за дом. Там, прямо на подсвеченной луной, словно присыпанной инеем, серебристой траве лежала, слегка завалясь на один бок, моя роковая и еще недавно проклятая мною надувная лодка. Скрещенными китайскими палочками, на дне покоились заново выкрашенные Сэмом и будто, как и я, обретшие новую жизнь, весла.
Сейчас они зажаты в проворных руках тайских парнишек. Подростков, почти мальчишек. От небогатой жизни быстро взрослеешь. На голове одного из них повязана красная хулиганская бандана, у другого на плече не татуировка, а простая переводная картинка с Микки-Маусом или чем там сейчас увлекаются современные азиатские дети. Поблескивающие под луной мокрые и неимоверно тощие ноги обоих упираются в скользкое резиновое дно. Я еще раз («самый последний», обещаю я себе) оборачиваюсь на берег. Огонек больше не светится, растворенный во мгле, но я чувствую, Арно все еще там.
