Марио Пьюзо - Крестный отец
В первую неделю после свадьбы они то и дело уходили на прогулки, взяв с собой еду, либо совершали небольшие путешествия на «Альфа-Ромео». Но в один прекрасный день дон Томмазино, отведя Майкла в сторону, объявил, что благодаря его женитьбе каждому встречному по всей окрестности теперь известно, кто он и откуда, и необходимо принять меры предосторожности против врагов семейства Корлеоне, чья длинная рука способна дотянуться даже сюда, в потаенную глушь. Вокруг виллы поставлена вооруженная охрана, пастухам, Кало и Фабрицио, приказано круглосуточно нести караул в доме и в саду. После этого Майкл с женой больше никуда не отлучались. Он коротал время, обучая Аполлонию читать и писать по-английски, водить машину вдоль внутренней ограды имения. Дон Томмазино, погруженный в свои заботы, был в эти дни плохим собеседником — новая мафия в Палермо продолжала, по словам доктора Тазы, чинить ему неприятности.
Как-то вечером старая крестьянка, из тех, что прислуживали в доме, вынеся в сад блюдо свежих маслин, обратилась к Майклу со словами:
— А правду люди говорят, что вы — сын Крестного отца из города Нью-Йорка, дона Корлеоне?
Майкл видел, как дон Томмазино с отвращением покрутил головой — тайна стала всеобщим достоянием. Но женщина смотрела на Майкла неотрывно, как если бы от его ответа зависело многое, и он кивнул.
— Вы что, знакомы с моим отцом?
Женщину звали Филумена. Впервые с тех пор, как он попал сюда на виллу, лицо ее, морщинистое и смуглое, точно грецкий орех, осветилось улыбкой, обнажились потемневшие зубы.
— Крестный отец когда-то сохранил мне жизнь. И рассудок, — прибавила она, указав рукой на свою голову.
Ей явно хотелось сказать что-то еще, и Майкл улыбнулся ободряюще. Она боязливо проговорила:
— И правда, что Люки Брази нет в живых?
Майкл снова кивнул и удивился, увидев, какое облегчение отобразилось на старческом лице. Филумена перекрестилась.
— Так пусть же он, прости мне господи, жарится в аду до скончания веков.
Давнее любопытство к тому, что связано с Люкой Брази, сызнова пробудилось в Майкле; чутье говорило ему, что эта женщина знает историю, которую отказывались поведать когда-то Хейген и Санни. Он усадил старуху, налил ей вина.
— Расскажите про Люку Брази и моего отца, — сказал он мягко. — Я и сам кое-что знаю, но каким образом они сблизились, отчего Брази был так предан отцу? Ну же, не бойтесь, расскажите.
Морщинистое лицо Филумены с черными, как изюмины, глазами повернулось к дону Томмазино — тот неким образом дал ей понять, что разрешает. Так этот вечер ознаменовался для них рассказом Филумены.
Тридцать лет назад Филумена жила на Десятой авеню города Нью-Йорка, где подвизалась в качестве повивальной бабки в итальянской колонии. Итальянки беременели не переставая, и Филумена благоденствовала. Случалось, самих врачей вразумляла, когда встревали, мало что умея, при тяжелых родах. Муж-покойник — царствие ему небесное, бедному, хоть и картежник был, и бабник, и гроша не подумал отложить про черный день, — содержал бакалейную лавку, дающую хороший доход. И вот в одну окаянную ночь тридцать лет назад, когда весь честной народ давно улегся спать, в дверь к Филумене постучали. Она ничуть не испугалась, ведь малыши благоразумно предпочитают приходить в этот грешный мир в часы покоя, а потому оделась и отворила дверь. На пороге стоял Люка Брази, о котором уже тогда шла недобрая молва. И еще люди знали, что он живет бобылем. Вот тут Филумене стало страшно. Она решила, что он пришел сквитаться с ее мужем, что муж, возможно, отказал Брази по глупости в каком-нибудь мелком одолжении.
Однако Брази явился по обычному делу. Он сказал, что есть женщина, которой подошло время рожать, — дом не здесь, по соседству, а в другом месте, и Филумена должна поехать с ним. Филумена мгновенно почуяла неладное. Зверская физиономия Брази была в ту ночь искажена безумием, им явно владела неведомая злая сила. Филумена попробовала возразить, что помогает лишь тем женщинам, которые у нее наблюдались, но он сунул ей в руку пригоршню скомканных зеленых долларов и с угрозой велел идти за ним. Она с перепугу не посмела перечить.
На улице ждал «Форд» с водителем, того же поля ягодой, что и Брази. Дорога заняла полчаса, не больше; при въезде в Лонг-Айленд-Сити, сразу за мостом, остановились у небольшого каркасного дома. Дома на две семьи, но в настоящее время занимаемого, по всей видимости, Брази с его приспешниками. Во всяком случае, на кухне сидели за выпивкой и картами еще какие-то личности. Брази повел Филумену по лестнице наверх, в спальню. Там лежала в постели молодая, красивая девушка, судя по виду, ирландка, рыжая, накрашенная, с животом, раздутым, как у свиньи накануне опороса. И напуганная до полусмерти. При виде Брази бедняжка отвернулась в ужасе — да, буквально в ужасе, — и немудрено, ничего страшнее злодейской рожи Брази, перекошенной от ненависти, Филумена в жизни не видела. (В этом месте рассказчица опять перекрестилась.)
Короче, Брази вышел. Помогали повитухе при родах двое его людей. Младенец появился на свет, и обессиленная мать забылась глубоким сном. Позвали Брази. Филумена, протянув ему новорожденную, завернутую в лишнее одеяло, сказала:
— Если вы ее отец, берите. Я свое дело сделала.
Брази, по-прежнему храня на лице печать безумия, вперился в нее злобным взглядом.
— Да, отец — я. Но я не желаю оставлять в живых эту породу. Отнеси ребенка в подвал и брось в топку.
Филумена в первую минуту подумала, что не так его поняла. Ее сбило с толку слово «порода». Что он хотел сказать — что девушка не итальянка? Или что она явно из девиц низшего пошиба, а проще говоря, шлюха? Или же — что семя, порожденное им, не имеет права на жизнь? В конце концов она заключила, что это он так пошутил на свой зверский лад. И коротко отозвалась:
— Ваш ребенок, вы и делайте с ним что хотите. — Она попыталась всучить ему спеленатое дитя.
В это время измученная роженица пробудилась и повернулась на бок к ним лицом. У нее на глазах Брази яростно оттолкнул от себя сверток с новорожденной, придавив его к груди Филумены.
— Люк, Люк, — слабым голосом позвала молодая женщина, — прости меня. — И Брази оглянулся на нее.
Это было страшно, продолжала свой рассказ Филумена. Ох и страшно. Они были словно бешеные звери, эти двое. В них не осталось ничего человеческого. Воздух в комнате зазвенел от их ненависти друг к другу. Ничто иное — ни даже новорожденное дитя — для них в этот миг не существовало. Между тем непонятным образом здесь присутствовала и страсть. Сатанинская кровожадная похоть, до того противоестественная, что всякий понял бы — души их обречены на вечное проклятье. Потом Люка Брази вновь обернулся к Филумене и хрипло проговорил:
— Делай, что сказано, и я озолочу тебя.
От ужаса у Филумены отнялся язык. Она только затрясла головой. Но наконец сумела все же выдавить из себя:
— Нет, вы сами — вы отец, сами делайте, раз вам надо.
Брази не стал ей отвечать. Вместо этого он вытащил из-за пазухи нож.
— Я тебе глотку перережу, — сказал он.
После чего на нее, должно быть, нашло затмение, потому что, когда она опомнилась, все они уже стояли в подвале дома перед квадратным чугунным котлом. Филумена по-прежнему держала на руках завернутого в одеяло ребенка, который ни разу за все время не подал голоса. (Может, если бы девочка заплакала, если б я, дура, догадалась ее ущипнуть, говорила Филумена, он бы, чудовище поганое, и сжалился.)
Вероятно, кто-то из мужчин отворил дверцу топки — видно было, как внутри пылает огонь. А потом они с Брази остались вдвоем в этом подвале с запотелыми трубами и, помнится, мышиным запахом. Брази снова вытащил нож. В том, что он исполнит свою угрозу зарезать ее, сомневаться не приходилось. С одной стороны был огонь, с другой — глаза Брази. Они глядели с дьявольской морды, нечеловеческой, сумасшедшей. Он подтолкнул ее к открытой дверце топки.
На этом Филумена умолкла. Сложила костлявые руки на коленях и посмотрела Майклу прямо в глаза. Он знал, чего она хочет — хочет сказать, но не прибегая к словам.
— И вы это сделали? — негромко спросил он.
Филумена кивнула головой.
Лишь осушив еще стакан вина, и осенив себя крестом, и пробормотав молитву, она согласилась продолжать. Ей дали тогда пачку денег и отвезли домой. Она понимала, что, если проронит хотя бы слово о случившемся, ей не жить. Но два дня спустя Брази убил молоденькую ирландку, мать ребенка, и его забрали в полицию. Филумена, не помня себя от страха, пришла к Крестному отцу и рассказала, что с ней произошло. Он велел ей хранить молчание и обещал, что обо всем позаботится. Брази в то время не работал на дона Корлеоне.
Но раньше, нежели дон Корлеоне успел что-либо предпринять, Люка Брази в тюремной камере попытался покончить с собой, раскроив себе горло осколком стекла. Его перевели в тюремный лазарет, а к тому времени, как он поправился, дон Корлеоне все уже уладил. Полиции, за неимением прямых улик, нечего было предъявить суду, и Люку Брази отпустили на свободу.
