Дж. Фридман - Против ветра
Все.
27
С гордо поднятой головой стою рядом с губернатором перед телекамерами. Сегодня я очень важная персона. Его превосходительство отзывается обо мне в самых лестных выражениях, словно речь идет о втором пришествии Христа, о спасителе человечества.
В беседе с ним с глазу на глаз я постарался в деталях рассказать о той роли, которую сыграли рокеры. Теперь их дело заслуживает того, чтобы его рассмотрели самым тщательным образом. Он не возражает, но никаких формальных обязательств на себя не берет.
— Ты проболтался, — укоряет меня Робертсон, когда мы с ним отходим в сторону так, чтобы губернатор остался в центре плана.
— Теперь твоя очередь! — огрызаюсь я. Сейчас неподходящий момент для того, чтобы давить на меня. — Я жизнью рисковал ради тебя и твоих приятелей! — напоминаю я. — Мои подзащитные спасли жизнь одиннадцати твоим людям и примерно сотне, а то и больше заключенных. Ты перед ними в долгу, Джон. Как в личном, так и в профессиональном плане. Власти штата перед ними в долгу. Будь в тебе хоть капля смелости, ты бы выпустил их на свободу. Пусть даже под честное слово, если не удастся найти никакой другой более или менее уважительной причины.
— Черта с два! — бормочет он. Ему уже жаль, что он подал голос, ему бы хотелось, чтобы весь этот эпизод ушел в прошлое.
— Помяни мое слово, так и будет! Они не должны сидеть в тюрьме. Именно твои люди засадили их туда, используя грязные методы. Если раньше я этого не знал, то теперь знаю наверняка, как знаю, что в груди у меня бьется сердце. И я выведу их на чистую воду, клянусь Богом! Они заработают себе по геморрою к тому времени, когда выберутся из того места, куда я собираюсь их засадить!
— Тише, старик, — шипит Робертсон. — Не забывай, где находишься.
— Я-то знаю, где нахожусь. А ты?
Повернувшись, он делает шаг в сторону. Я хватаю его за плечо и останавливаю. Он должен выслушать, что я сейчас ему скажу.
— Они действуют грязными методами, Джон! Они пагубно на тебя влияют. Говорю тебе это как друг. Если бы ты не утратил способность соображать и мыслить логически, то мог бы избежать неприятностей и отделаться легким испугом.
Он внутренне напрягается. Если его хорошенько завести, он способен показать кому угодно, где раки зимуют.
— Все равно теперь уже поздно, — отвечает он. — Я чист перед законом, как и мои люди, и какой бы бред собачий ты ни нес, все останется так, как есть!
— Это не бред собачий, и ты это знаешь, черт побери!
— Нет, вздор, готов побиться об заклад своей карьерой! Я ставлю только на верняк!
— Верняка в природе не существует, старина. Он отходит от меня еще дальше, затем оборачивается.
— Не думай, что отныне можешь рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Ты выполнял свой долг гражданина. И тебя никто не принуждал.
Я открыто смеюсь ему в лицо. После всего, что произошло, нужно быть редкостным ханжой, чтобы произнести подобные слова.
— В следующий раз, когда будешь мне звонить, я это вспомню.
Приехав домой, я сжигаю свою одежду и убираю пепел. Потом, прихватив картонку с шестью бутылками пива, иду в ванную, чтобы принять душ, и в течение часа яростно растираю тело и раз шесть по меньшей мере мою голову.
— Иди сюда, к папе.
Я лежу на спине в своей кровати, у себя дома. До этого я съел восхитительный домашний обед: бефстроганов с гарниром из неочищенного риса и свежей зеленой фасоли, салат и яблочный пирог с мороженым. (Плюс вино — бутылка коллекционного «Мондави Кабернэ» урожая 1985 года, приберегаемая для особого случая. По-моему, то, что я выбрался из тюрьмы целым и невредимым, может считаться особым случаем.) И все, даже яблочный пирог, собственными руками приготовила моя любимая.
Она кончает, цепляясь мне за волосы, все ее тело, напрягшись, извивается в оргазме. «Черт! — шепчет она, — Господи, как хорошо!» Все те фразы, которые непроизвольно вырываются, когда ты на седьмом небе от удовольствия, ласкают мой слух. Я прижимаю ее к себе, страстно целую ее влажные, липкие волосы, облизываю ее всю, нежно щекоча языком клитор, она снова кончает. Как же это здорово доставлять удовольствие любимому человеку! У меня мелькает мысль о тех мужчинах в тюрьме, которым до конца дней своих уже не поласкать женщину. При этой мысли я начинаю дрожать, словно в ознобе. Мэри-Лу подвигается ко мне и накрывает рукой мой член. «Расслабься, малыш, — успокаивает она меня, — все уже позади». Она прижимается ко мне всем телом, оставляя руку там, где она лежит, и на душе у меня становится легко и спокойно.
Спазм проходит, мы снова загораемся, как двое любовников из ветхозаветной книги «Песнь песней» Соломона.
— Мне было страшно, — говорит она. Мы смотрим популярное шоу Дэвида Леттермана по телевизору и допиваем вторую бутылку вина. — Я не стала тебе об этом говорить, но мне было очень страшно.
Поворачиваясь к ней, вижу, она еле слышно плачет, крупные слезы неспешно катятся по щекам.
— Мне было так страшно.
Я еще теснее прижимаю ее к себе. Звонит телефон.
— Господин Александер?
Я сажусь на кровати, у меня внезапно перехватывает дыхание.
— Да.
— Это Рита Гомес.
— Я понял, узнал по голосу.
— Я видела вас сегодня вечером. По телевизору. Вы сделали хорошее дело.
— Где ты?
— В Грили. Это в Колорадо.
— Кто еще знает о том, где ты находишься?
— Никто. Я от всех скрываюсь.
— Где ты была все это время? Что случилось?
— Мне позвонили. — Она умолкает, так обычно ведут себя люди, которые сильно чем-то напуганы, особенно женщины. — За день перед тем, когда я должна была приехать.
— Кто позвонил?
— Я… я не знаю. Ладно, пусть будет так.
— А как узнали, где ты находишься?
— Понятия не имею. Я никому ничего не говорила. Клянусь!
Даже на расстоянии пятисот миль стены имеют уши.
— Вы сердитесь на меня? — спрашивает она, и я слышу боязливые в вопросе нотки. — За то, что я убежала?
— Нет. — Я лгу, как я могу не злиться, если ее бегство вышло таким боком? Но это уже в прошлом, что же касается дня сегодняшнего, то не знаю. С учетом всего, что произошло, случившееся с ней, пожалуй, выглядит неизбежным, как бы ниспосланным свыше самим провидением.
— А что тебе сказали? Я имею в виду тех людей, которые звонили, хотя и не знаю, кто они.
— Сказали, что мне ни в коем случае нельзя снова давать показания. А если я все же попытаюсь, они меня прикончат. — Она буквально оцепенела от страха, я отчетливо это чувствую. Могу ли я злиться на нее, если для того, чтобы позвонить сейчас, ей понадобилась смелость, мне и не снившаяся!
— Тебя бы не убили, — говорю я с жаром и убежденностью, на какие способен. — Я же тебе обещал.
— Мне было страшно.
— Там, где ты сейчас, тебе ничто не угрожает?
— По-моему, нет. Надеюсь, во всяком случае.
— О'кей, теперь слушай! Ты помнишь того адвоката, моего приятеля? Того самого, в конторе которого ты делала заявление, в Денвере?
— Ну?
— Он скоро приедет за тобой. Потом отвезет тебя в Денвер и останется с тобой, пока я не приеду. Поняла?
— Да.
— Ты будешь в полной безопасности.
— Я больше не убегу, не хочу.
— Вот и хорошо. Хорошо. Это совсем ни к чему.
— Я ни в чем не виновата. Разве в том, что они меня заставили сделать. — Она начинает плакать.
— Ни в чем. Совершенно верно. Ты будешь в безопасности. И убегать тебе никуда не нужно.
— Когда вы приедете?
— По возможности скорее. К утру буду.
Она называет свой адрес в мотеле и номер телефона. Хоть один-единственный раз проявила сообразительность, потому что зарегистрировалась там под вымышленным именем.
— Мой друг будет у тебя через пару часов, а потом я и сам приеду.
— Я больше никуда не убегу, — снова повторяет она, словно повторение придает ей силы. — Когда я увидела вас по телевизору и услышала все, что о вас говорили, я сказала себе: «Рита, если он может помочь им, то может помочь и тебе».
Сукин сын! Ну что ж, поделом мне, в самом деле поделом.
— Совершенно верно. А теперь просто сиди и жди. Я скоро буду.
— Послушайте, — говорит она, когда я уже собираюсь положить трубку, — знаете, кто мне звонил? По-моему, я знаю… кто это был.
Сама призналась. Я так и думал, что рано или поздно до этого дойдет.
— Полицейский. Тот, что был пообходительнее.
— Гомес. — Обходительные обычно первыми тебя и трахают.
— Я узнала его по голосу.
28
— Мы готовы, Ваша честь.
— Пригласите Риту Гомес на место для дачи свидетельских показаний.
Прошло пять месяцев с тех пор, как я благополучно выбрался из тюрьмы штата и она позвонила мне. Моя главная свидетельница. И сегодня мы снова явились в окружной суд, чтобы добиваться удовлетворения своего ходатайства на предмет возобновления судебного разбирательства. Система правосудия, может, и не спит вечным сном, но, даже проснувшись, работает ни шатко ни валко.
