Возмездие - Нуребэк Элизабет

Под ногтями у Симона обнаружились частицы кожи.

«Совпадение с ДНК Линды Андерссон подтверждается», — читаю я.

Прокурор говорит, что рядом с телом было обнаружено оружие убийства: острый нож. Раны на теле и одежде убитого соответствуют форме лезвия, поясняет она и далее зачитывает вслух заключение, где говорится, что раны у меня на левой руке с высокой вероятностью нанесены тем же ножом.

Взгляды слушателей прожигают меня, словно лучи лазера. Гул и шепот, царапанье стульев по полу, холодный свет от ламп под потолком. Шуршание ручки по бумаге в блокноте вырастает в невыносимый шум, я оборачиваюсь и вижу художника, сидящего в конце ряда. Какое счастье, что в зале суда, по крайней мере, не разрешается снимать.

Песня называлась «Когда заходит солнце» — я имела большой успех, исполняя ее вместе с мамой, впервые — в возрасте четырех лет. На записи видна пухлощекая серьезная девочка, знающая наизусть и текст, и движения. Она вертит бедрами, как мама, хотя и запаздывая на пару секунд. Знаменитый тележурналист кричит, перекрикивая аплодисменты и овации: «Солнце никогда не зайдет, пока поет Солнечная девочка!» Так родилось ласковое прозвище, сопровождавшее меня везде.

Мама полюбила его, публика тоже, а я очень гордилась. Но еще задолго до этого я караулила ее за кулисами, и мама шутила, что из роддома мы сразу поехали в летнее турне.

Каждое лето я проводила с ней в дороге немалую часть каникул. Но нет более прекрасных воспоминаний, чем те дни на даче в Фэрингсё, когда Кэти была просто мамой — моей и Микаэлы. Отдохнув немного, она качала нас на качелях, читала нам книжки, пекла булочки и чистила рыбу, которую мы вместе с папой ловили в озере. А эти вечера в саду, когда мама зажигала фонарики среди деревьев, когда мы придумывали истории о привидениях, отгадывали загадки или слушали рассказы мамы о ее детстве, когда она тоже была дочерью знаменитости. Наш дедушка — великий актер Эрик Андерссон, и мама часами могла рассказывать о том времени, которое провела за сценой в театре «Драматен». Иногда мы с Микаэлой разучивали собственные песенные номера, которые исполняли маме и папе, — они приходили в полный восторг, и мама ликовала, словно мы стояли на настоящей сцене.

Потом мы с мамой путешествовали по всей Швеции в большом роскошном артистическом автобусе. В дождливые дни я любила лежать на верхней полке и смотреть, как капли ударяют в окно под крышей прямо над моей головой. По стеклу стекали потоки.

Я следила за ними глазами, пока они не скрывались из вида, иногда пытаясь останавливать их пальцем. Голоса и смех на заднем плане убаюкивали меня, пока автобус несся по дороге к новой цели.

Игрушки и книги я возила с собой, а одежда лежала в ящике под двухэтажной кроватью. Почти весь автобус был занят мамиными сценическими костюмами: яркие платья, плюмажи, шляпы и невероятное количество туфель. Каждый новый город был похож на предыдущий, в киоске в центре я выбирала одно и то же мороженое, если у маминой ассистентки находилось время сводить меня туда. Оно называлось «Иглу» — две палочки замороженного льда, соединенные вместе, от чего у меня возникало ощущение, что мне досталось в два раза больше. Все равно оно слишком быстро кончалось, но, если особенно повезет, мне покупали еще.©дно.

Иногда после выступления мама чувствовала себя уставшей. Целый долгий день на высоких каблуках — и она, как обычно, выкладывалась без остатка. Нередко она забывала, что надо пить достаточно воды, от чего у нее начиналась головная боль. Я предлагала сделать ей массаж и спрашивала, станет ли ей от этого лучше. Она закрывала глаза и просила меня массировать от всей души. Я растирала ей плечи, шею, затылок, так что она почти засыпала. Мне нравилось, что я могу вернуть ей хоть часть той любви, которую она дарила мне.

Когда у нее выдавались свободные дни, мы играли в салон красоты и накладывали на волосы питательные маски. Тюрбаном накрутив на голову полотенце, валялись на кровати в отеле, ели шоколадные конфеты и делали вид, что мы герцогини у себя в замке.

Эти мгновения принадлежали мне, Кэти была только моей мамой, как и летом на даче. А потом снова становилась той Кэти, которая принадлежала всем. Она выступала в театрах и концертных залах, на роскошных вечеринках и в бесчисленных телепередачах. Ее пластинки продавались в огромных количествах, она стала обладательницей золотого и платинового дисков — они висели у нас дома на «стене почета», как мама ее называла. Она выходила на сцену в городских парках — во всей Швеции не нашлось бы ни одного, где бы она не выступила. Я выходила с ней, чтобы спеть нашу совместную песню, остальное время ждала за сценой с рюкзачком, в котором лежали мои игрушки. Играла одна в ожидании мамы. Когда я стала старше, то участвовала в нескольких ее номерах.

В те периоды Микаэла оставалась дома с папой. Поначалу она была слишком мала, чтобы поехать в турне, а позднее выяснилось, что просто не выносит повышенного внимания. И правда, иногда все проходило очень бурно. Публика хлопала и подпевала, после концерта многие подходили, чтобы поприветствовать Кэти, сфотографироваться с ней и ее дочкой. Я улыбалась на камеру, мне казалось, что такая жизнь — нескончаемое приключение. Меня снимали, я участвовала в документальных фильмах о маме, и с самого детства все знали обо мне все до мельчайших подробностей.

Поэтому распространить новость о том, что меня арестовали по подозрению в убийстве, было все равно что сбросить бомбу. Мое лицо мелькало повсеместно — в газетах, в телевизоре и интернете, в новостях и в колонках сплетен. Я попросила Лукаса Франке сохранить для меня газеты до тех времен, когда с меня снимут ограничения. Мне хотелось прочесть, что обо мне писали.

Странно было потом читать, как журналисты пытаются дать ответ на вопрос, кто же такая на самом деле Линда Андерссон. Как и почему любимая всеми дочка Кэти превратилась в убийцу.

«Солнечную девочку поглотила тьма», — каламбурил один из журналистов. Но во мне ничего не изменилось. Внутри я оставалась все той же Линдой Андерссон, какой и была всегда.

Помимо подробных описаний убийства, много писали о моем детстве с Кэти, о моей прекрасной учебе в школе и обширной социальной жизни. Мамин агент Хенри Петрини говорил, что он потрясен не меньше, чем все остальные. Родители одной из моих учениц по фортепиано обвиняли себя в том, что оставляли дочь наедине с женщиной, которая оказалась опаснейшим убийцей. СМИ брали интервью у моих бывших одноклассников и бойфрендов, и конечно же им удалось откопать парочку тех, кто утверждал, что я всегда была непредсказуема и с крутым нравом.

Отношения между мной и Симоном обсасывались до мельчайших подробностей: его известность, наше благосостояние и наша интимная жизнь — все рассматривалось под лупой. Я, дочь знаменитости, вела весьма незаметную жизнь, работая музыкальным педагогом, пока не вышла замуж за Симона Хюсса — певца, карьера которого пошла вверх. Мы были счастливы и успешны, прекрасная пара.

В одной из газет я увидела нас во время вечеринки, организованной фирмой звукозаписи. Он размалеван зеленым цветом, одет в рваную футболку и джинсы, на мне дурацкий парик с большой шляпой и короткое платье, глаза сильно подведены черным, из уголков рта сочится нарисованная кровь. Я улыбалась самой грозной улыбкой, на какую была способна, позируя рядом с ним, приставив к его горлу большой пластмассовый нож. Заголовок был набран большими буквами:

Там же была фотография, сделанная в третьем классе, которую я терпеть не могу, — где у меня завиты волосы и на зубах пластина. Снимки из наших летних турне, с вечеринок в честь мамы и Симона. И даже фотографии, снятые в полицейском участке, когда меня задержали. Вероятно, чтобы показать всю низость моего падения — от представительницы «золотой молодежи» до больной женщины с безумием во взгляде.

Но более всего журналисты набросились на измену Симона. Вскоре после того, как я сама узнала об этом, СМИ начали строить догадки, но только когда меня арестовали, эта история подтвердилась. Смакование подробностей вызывало у меня тошноту. Лучше бы я пропустила репортажи, не видела всего этого, но я не смогла сдержаться и все прочла. Мне хотелось закричать в голос: