Гильермо Мартинес - Долгая смерть Лусианы Б.
Она в очередной раз замолчала, словно ее мысли опять унеслись куда-то далеко.
— А твоя мама не могла перепутать, если это так легко?
Лусиана неуверенно покачала головой:
— Мне трудно в это поверить. Она всегда собирала грибы в одном и том же лесочке, и ядовитые там никогда не росли. У нее была специальная книга о грибах, и она по картинкам учила нас в них разбираться, но за все то время, что мы провели в Хеселе, хоть бы раз нам попался ядовитый. Поэтому мама даже Валентине разрешала ходить с нами. После их смерти сразу было проведено исследование, и биологи в своем заключении отметили, что это прискорбный, но, к сожалению, типичный случай. Ядовитые виды легко могут появиться там, где раньше не встречались, так как у каждого гриба — тысячи спор, и сильный ветер может унести их хоть за тридевять земель. Кроме того, именно этот вид даже опытным грибникам трудно отличить от обычных шампиньонов. Единственное видимое отличие — так называемая вольва, белесая оболочка у основания ножки. Но при сборе ножку часто обламывают посередине, или вольва оказывается скрытой под опавшими листьями. Наверное, они как раз и нашли такие, спрятавшиеся, которые менее внимательные грибники не заметили. Однако самая большая их оплошность, говорилось в заключении, состояла в том, что они позволили Валентине, в ее возрасте, тоже собирать грибы. По их мнению, она, вероятнее всего, не обратила внимания на вольву, а в сорванном виде мама плохие грибы уже не распознала.
— Это их гипотеза, а твоя?
— Клостер, опять Клостер. Он появился, когда я решила, что все кончилось. Я поняла это сразу, как только позвонил Бруно. Когда он произнес название гриба, я чуть не закричала — ведь в свое время я сама подала ему эту мысль.
— Ты подала ему эту мысль? Каким образом?
:— Весь тот год, что я работала с ним, он просил меня вырезать заметки из полицейской хроники, по той или иной причине показавшиеся ему интересными. Однажды он попросил вырезать сообщение о старушке, которая случайно приготовила себе и внучке ядовитые грибы. Через несколько часов обе умерли в страшных мучениях. Его внимание привлекло то, что старушка считала себя опытным грибником. Он тогда сказал, что знающие люди часто бывают особенно небрежны и что в его романах преступления обычно связаны именно с этим — с ошибками знатоков. В заметке упоминался вид грибов — Amanita Phalloides, и я объяснила, почему их так легко спутать со съедобными. Я даже всё нарисовала — шляпку, ножку, кольцо, вольву, упомянула другие виды, менее распространенные, но тоже опасные. Мне было приятно сознавать, что я знаю что-то, чего не знает он, и могу с ним поделиться. Он очень удивился, откуда мне это известно, и тогда я обо всем рассказала: о том, как мама учила нас по картинкам, о лесочке за домом в Вилья-Хесель, о пироге с грибами на годовщину свадьбы, о том, как мы с папой посмеивались, что раз в год ему приходится приносить себя в жертву…
— Но он ведь не знал дату их годовщины? Или знал?
— Знал и, думаю, не забыл. Двадцать восьмое декабря. Я упомянула ее мимоходом, и он спросил, почему родители выбрали для свадьбы именно этот день. Оказывается, в одной религиозной книге он прочитал, что многие пары женятся двадцать восьмого декабря, в день убийства в Вифлееме святых невинных младенцев, как бы попирая смерть и символизируя тем самым продолжение человеческого рода. И вот еще что: после смерти Рамиро я ни разу его не видела, а в день похорон родителей он оказался на кладбище.
— Неужели пришел на похороны? — недоверчиво спросил я.
— Нет, я заметила его издали, когда мы уже уходили, в одном из параллельных проходов, рядом с какой-то могилой, наверное, его дочери. Он сидел на корточках, с протянутой к надгробию рукой, и что-то говорил, во всяком случае, губы у него шевелились. Думаю, он специально пришел в этот день, чтобы я его увидела.
— Может быть, это все-таки совпадение? Например, день рождения дочери или тот день недели, когда он всегда приходит на могилу.
— День рождения его дочери в августе. Нет, он был там с одной-единственной целью: дать мне понять, что эти смерти — тоже часть его плана мести и что мы далеко не квиты, как я наивно полагала. Собственно, он сообщил мне об этом с самого начала, при помощи текста, только я не сразу поняла.
— Сообщил… что?
— То, что со мной произойдет. Но если я скажу, ты все равно не поверишь. Даже мой брат и то не поверил. Ты должен сам это увидеть. — Тут она слегка наклонилась вперед, словно решилась наконец кое-что открыть. — Это связано с Библией, которую он отдал мне в суде.
Лусиана произнесла это совсем тихо и застыла, пристально глядя на меня, будто по-прежнему сомневалась, достоин ли я посвящения в столь ревностно охраняемую тайну.
— Ты принесла ее?
— Нет, побоялась — ведь других улик против него у меня нет, и я не хочу выносить ее из дома. Может, ты сходишь со мной, я тебе покажу.
— Сейчас? — Я невольно взглянул на часы. Оказывается, я слушал Лусиану больше трех часов. Уже темнело, но она явно не собиралась отпускать меня.
— Можно и сейчас, на метро. Все равно я собиралась попросить проводить меня. В последнее время я очень боюсь возвращаться одна в темноте.
Зачем я согласился, хотя внутри меня все сопротивлялось? Почему не распрощался с ней под любым предлогом и не послал куда подальше, хотя бы мысленно? Бывают такие редкие моменты, когда человек предчувствует стремительно надвигающиеся роковые последствия какого-то незначительного поступка, тривиального решения, чреватого настоящей катастрофой. В тот вечер я знал, что не должен больше ее слушать, и тем не менее, в силу то ли инерции сострадания, то ли хорошего воспитания, встал и вышел за ней на улицу.
Глава 3
Поеживаясь от холода, мы дошли до метро. Приближалось время ужина, люди разбежались по домам, и без деловой суеты город выглядел особенно унылым и темным, а улицы были такими пустынными и молчаливыми, какими бывают только в воскресный предвечерний час. На чуть более оживленном проспекте мне пришлось убыстрить шаг, чтобы поспеть за Лусианой. Нервозность, которую я заметил в ней во время разговора, теперь только усилилась, словно она действительно боялась преследования. Через каждые три-четыре шага она непроизвольно оборачивалась, на каждом углу вертела головой направо и налево, вглядываясь в прохожих и автомобили. Когда мы остановились перед светофором, она украдкой принялась грызть ногти, а глаза ее так и шныряли по сторонам. В метро она встала как можно дальше от желтой линии на краю платформы и из-за моего плеча пристально рассматривала всех, кто к нам приближался. Во время короткой поездки мы почти не разговаривали, поскольку ее внимание было полностью поглощено людьми в вагоне и немногочисленными пассажирами, входившими на станциях. Казалось, она немного успокоилась, только когда мы вышли из метро, повернули за угол и посреди квартала возник ее дом, словно надежная крепость после опасного пути. Она сказала, что живет на последнем этаже, и показала выходящий на улицу большой балкон. Опять же молча мы поднялись на лифте и оказались на узкой площадке с паркетным полом и дверями с буквами А и Б. Лусиана направилась к левой двери и слегка дрожащей рукой открыла ее. Вслед за ней я прошел в огромную гостиную в форме буквы Г. Лусиана быстро подошла к окну, сквозь которое уже смотрела ночь, и резко задернула шторы. Она сказала, что тысячу раз просила сестру делать это перед уходом из дома, так как ей не нравится, возвращаясь по вечерам, видеть перед собой черный прямоугольник, но та, похоже, назло ей оставляет шторы открытыми.
— А где она сейчас? — спросил я.
— У подруги, они вместе делают школьный журнал. Сегодня должны были заняться обложкой. Сказала, что вернется поздно или вообще останется там ночевать.
Она произнесла это, не глядя на меня, убрала с низкого стеклянного столика чашку и зажгла на нем лампу, после чего погасила верхний свет, и комната погрузилась в полумрак. Я по-прежнему стоял, не решаясь сесть в кресло, которое она освободила от бумаг, и все острее ощущал, что угодил в искусно расставленную ловушку. Вдруг Лусиана взглянула на меня, будто только сейчас сообразила, что я стою как истукан.
— Если хочешь, я могу приготовить что-нибудь поесть. Так как?
— Не надо, — сказал я и посмотрел на часы. — Спасибо, но если можно, только кофе. Мне через полчаса надо идти готовиться к завтрашним занятиям.
Лусиана не отводила взгляда, и я постарался выдержать его. Она казалась уязвленной, возможно, ей в голову пришла та же мысль, что и мне: в былые времена я дорого бы дал за такое предложение.
— Ты ведь говорила, это быстро, — добавил я, чувствуя себя все более неуютно, — поэтому я согласился, но завтра рано утром у меня занятия.
— Хорошо, — сказала она, — я сейчас принесу кофе, но ты все-таки садись.
