Джон Коннолли - Темная лощина
Мне вспомнился один случай в Бруклине, когда мы выслеживали художника-декоратора, который, по нашим предположениям, убил свою жену и, вероятно, куда-то спрятал ее тело. У нас было достаточно плохое соседство — как раз северо-восток Атлантик-авеню. Уолтер знал: очень многие полицейские следят за предполагаемым убийцей, но парень, похоже, и не подозревал, что за ним наблюдали.
Каждое утро художник наполнял свою сумку баночками с красками и отправлялся на работу, а мы следовали за ним. Затем из засады мы наблюдали за тем, как он сначала красил свой дом, а днем или двумя днями позже занялся парадным крыльцом. Его-то он как раз и закончил красить, когда, собрав пустые банки, направился домой.
У нас ушло несколько дней на то, чтобы понять, чем же он на самом деле занимался. Именно Уолтер взял однажды отвертку и поддел крышку одной из пустых банок. Ему пришлось сделать несколько попыток, потому что крышка присохла к краске. Тот факт, что краска засохла по краям крышки, и насторожил нас...
Внутри банки оказалась рука. Женская рука. На одном из пальцев все еще блестело обручальное кольцо. Отрубленный конец прилип ко дну банки, так что рука как бы вырастала прямо из основания. Двумя часами позже мы постучались в дверь дома художника и обнаружили там множество баночек, пирамида из которых возвышалась в углу спальни до самого потолка; в каждой из банок находился какой-то кусочек его жены. Ее голову мы нашли в трехлитровой банке с белой краской.
В тот вечер Уолтер повез свою жену поужинать в кафе, а потом они провели всю ночь вместе. Однако он не занимался с ней любовью — просто находился рядом. Сам же я даже не мог вспомнить, чем занимался в ту ночь. Вот в чем состояла разница между нами. Теперь-то я точно это знал.
С того времени много воды утекло. Я все же отыскал убийцу моей семьи и превратился в путешествующего налегке мужчину. Уолтер знал это. Он понимал: еще недавно я был способен растерзать любого, кто встал бы на моем пути. В каком-то смысле это был тест — тест на то, смогу ли я догадаться, что он все про меня знает.
И я смог.
Я перебросился несколькими фразами с ним вблизи ворот кладбища; звук ревущих на шоссе машин часто прерывал наш разговор. Уолтер одновременно общался с капитаном Эмерсоном из 83-го округа. Расследование убийства Джонни Пятницы представлялось им теперь бесперспективным делом. И я даже не мыслил, что они когда-нибудь найдут убийцу. Я знал это точно, потому что сам и был этим убийцей. Я убил Джонни в порыве бешеной ярости спустя несколько месяцев после гибели моих жены и дочери. В конце концов, меня не слишком волновало, имел к этому отношение Джонни Пятница или нет. Мне просто хотелось убить его — за то, что он сделал с сотнями, с тысячами таких, как Дженнифер. Я очень сожалел ныне о том способе, которым лишил его жизни, как сожалел и о многом другом, но мои сожаления не вернули бы его обратно. С того времени обо мне гуляла плохая молва, но ничего конкретного не было доказано. И все-таки Эмерсон не мог не слышать всего этого.
— Паркер, — кивнул он, — не думал, что когда-нибудь еще увижу тебя здесь.
— Капитан Эмерсон, — отвечал я. — Как обстоят дела в нашем отделе? Наверное, вы постоянно заняты?
— Всегда находится время для чего-то еще, — сказал он, но не улыбнулся. Эмерсон поднял руку, чтобы попрощаться с Уолтером и пошел по направлению к воротам, его спина казалась неестественно прямой.
Уолтер взглянул на свои ноги, сунул руки в карманы, а потом поднял глаза на меня. Увольнение со службы, скорее всего, не слишком-то пошло ему на пользу. Он выглядел смущенным и бледным, на его лице виднелись темные следы порезов от утреннего бритья. Можно было догадаться, что силы в нем были уже не те, а случаи вроде убийства Джонни Пятницы еще лишь усугубляли сложившееся положение.
— Как сказал этот парень, — пробормотал наконец Уолтер, — я не думал, что мы еще увидим тебя здесь.
— Я хотел отдать дань памяти Гринфилду. Он был очень хорошим человеком. Как Ли?
— С ней все хорошо.
— А дети?
— С ними тоже все в порядке. А ты где сейчас? — поинтересовался он, хотя в его тоне сквозила некоторая неловкость.
— Я вернулся в Мэн. Там спокойно. Мне даже не пришлось никого убить за последние недели.
Глаза Уолтера оставались холодными.
— Лучше будет, если ты там и останешься. Тебе же не терпится пристрелить белку, охотник. Ну, ладно, мне пора идти.
— Конечно. Спасибо, что уделил мне время.
Он не ответил. Глядя ему вслед, я чувствовал глубокую смиренную печаль и думал: «Они были правы. Мне не следовало возвращаться».
Я доехал подземкой до Куинсборо-плац, где пересел на поезд до Манхэттена. Расположился я напротив человека, читавшего какую-то книгу; звуки метро и его специфический запах пробудили во мне воспоминания о том, что случилось семью месяцами раньше, в начале мая, как раз тогда, когда начала понемногу нарастать летняя жара... К тому времени они были мертвы уже пять месяцев.
Это произошло со мной поздно ночью, во вторник. Я возвращался подземкой из кафе на углу 81-й улицы и Амстердам-авеню в свою квартиру на восточной окраине. Должно быть, я перебрал лишнего, потому что, когда проснулся, обнаружил, что вагон пуст, а свет в соседнем вагоне то включался, то выключался, отчего тот становился то желтым, то опять черным.
В соседнем вагоне, опустив голову и глядя на свои руки, сидела женщина; ее распущенные волосы полностью прикрывали лицо. На ней были темные брюки и красная блузка. Она раскинула руки в стороны, а кисти держала странно приподнятыми — так, словно читала газету. Только ее руки были пустыми.
Ступни женщины были босы, а на полу под ними натекла кровь. Я встал и двинулся по проходу своего вагона до двери между вагонами. Я абсолютно не имел понятия о том, где мы в данный момент находились. Открыл дверь и почувствовал жар из туннеля; вкус смога еще оставался у меня во рту, когда я ступил в темноту следующего вагона. Лампы снова начали мигать, но женщина исчезла, а на полу, на том месте, где она сидела, не осталось следов крови — тех самых следов, которые я видел там несколько минут назад. В вагоне сидело еще три человека: чернокожая пожилая женщина, державшая в руках сразу несколько пластиковых пакетов, опрятно одетый мужчина с кейсом и какой-то беспробудно спящий пьяница. Я уже хотел переключить внимание на чернокожую женщину, как вдруг снова увидел темную фигуру в красной блузке: та же самая женщина сидела в той же позе — руки раскинуты, а кисти приподняты; все почти так же, как в первый раз, когда я увидел ее, только сидела она почему-то дальше прежнего места.
Тут я заметил, что и мигающий свет тоже вроде бы передвинулся вместе с ней, и ее фигура снова время от времени освещалась. Пожилая афроамериканка взглянула на меня и улыбнулась, и тип с кейсом тоже уставился на меня, как только я вошел в соседний вагон, оказавшийся последним перед кабиной машиниста; пьяный тоже внезапно пробудился, вскочил со своего места, и его ясные глаза напряженно следили за мной. Я продвигался по проходу все дальше и дальше... Что-то в этой женщине мне показалось знакомым: то ли особенная манера, в которой она себя преподносила, то ли стиль ее прически. Она не двигалась, не смотрела на меня, но меня внезапно пронзило какое-то странное ощущение. Свет вдруг померк, и больше не зажигался. Я почувствовал запах крови в воздухе. Сделал шаг, затем еще один — пока моя нога не наступила на что-то мокрое. И тут я понял, кто она такая.
— Сьюзен? — прошептал я. Но темнота осталась безмолвной, это безмолвие нарушалось только шумом ветра и стуком колес поезда. Наконец свет еще раз осветил женщину, и я понял, что на ней не было никакой красной блузки. На ней вообще ничего не было надето. На ней была только кровь: толстый слой темной крови. При ярком свете я ясно увидел, что с нее содрали всю кожу. Она неожиданно подняла голову, и обнаружилось пятно глубокого красного цвета на месте лица — глазницы женщины были пусты...
Тормоза взвизгнули. Очевидно, поезд приближался к станции. Свет опять исчез. Черная пустота царила в вагоне до тех пор, пока мы не въехали на Хоустон-стрит. В воздухе по-прежнему витали запах крови и легкий аромат парфюма. Женщина исчезла.
Тогда это случилось со мной впервые.
* * *Официантка принесла нам меню десертов. Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ, что случалось со мной очень редко.
— У нее толстая задница, — вслух заметил Эйнджел, когда официантка отошла от нашего столика. Он был одет в традиционные джинсы и рубашку поверх черной майки. Его кроссовки когда-то были белыми. Черный кожаный жакет висел на спинке стула.
— Я не смотрел на ее задницу, — отвечал я. — У нее очень милое лицо.
— Настолько милое, что она вполне сошла бы для съемок рекламного ролика на телевидении, — предположил Луис. — Народ будет смотреть на нее и думать: а может, это действительно неплохой продукт?..
