Майкл Бирнс - Святая тайна
— И сколько может стоить один такой?
— Как вам сказать… — Бартон поджал губы. — На антикварном рынке цена может достигать шести тысяч фунтов или десяти тысяч долларов. Большая проблема в том, что не всякую древнюю находку сочтут редкостью. Чтобы продать ее по высокой цене, она должна быть в идеальном состоянии, при условии, что заинтересуются ей либо страстные коллекционеры, либо музеи. Однако в наши дни музеи предпочитают не приобретать экспонаты на антикварных рынках.
Разак уже начал привыкать к английскому акценту археолога.
— Отчего же? — спросил он.
— Востребованными являются артефакты, происхождение которых не вызывает никаких сомнений. Серьезному покупателю необходимо компетентное доказательство того, что находку подняли из определенного раскопа, подтверждающего ее подлинность. Земля и найденные артефакты вокруг археологического раскопа дают множество ключиков к разгадке возраста реликвии. Достаньте ее прямо из земли и… — Он пожал плечами.
Разак опустился на корточки. Столько информации сразу…
— Из ваших слов следует, что… поскольку ценность находится в прямой зависимости от доказательства происхождения артефакта, стоимость украденного отсюда оссуария на свободном рынке может быть совсем невысока?
— Совершенно верно, — кивнул археолог. — Стоимость также сильно зависит от репутации продавца. Если появляются какие-либо подозрения, цена оссуария существенно понижается, а это означает, что мы в состоянии исключить возможность участия в краже какого-либо музея или широко известного коллекционера. — Бартон посмотрел на сидящего на корточках мусульманина, гадая, следует ли и ему тоже присесть. Так и не решив, он остался стоять. — Ведь не исключены серьезные последствия. Должен также обратить ваше внимание на следующее: множество реликвий, найденных в Израиле в течение последних двух десятилетий, за которые музеи Европы заплатили непомерные деньги, оказались подделками.
— Получается, если кто-то выставит оссуарий на обозрение в какой-нибудь галерее, то зря потеряет время?
Бартон кивнул. Людские потери израильтян никак не соответствовали спорной рыночной стоимости реликвии.
— Так чего ради было прибегать к такой жестокости и шуму, чтобы украсть один-единственный оссуарий? — продолжал рассуждать Разак. — Почему не взяли все?
— Подмечено верно, — согласился Бартон. — Именно это нам с вами и предстоит выяснить. Мне необходимо изучить гравировки на оставшихся ковчегах, а также внимательно осмотреть усыпальницу, чтобы разобраться, кто был здесь захоронен. Подозреваю, что похитители точно знали, какой именно оссуарий им нужен, а его происхождение и подлинность их абсолютно не волновали. Но должен добавить, что участие в деле серьезных археологов исключено: они не взрывают стены мечетей.
Разак позволил себе улыбнуться.
— Сколько может весить один оссуарий?
— Килограмма двадцать два, плюс кости… Все вместе, думаю, около тридцати.
— А как его можно транспортировать?
— Да пожалуй, в стандартном контейнере. Только упаковочного материала надо побольше. Если вывозить из Израиля морем, то в порту содержимое контейнера подлежит таможенному досмотру. Мне, кстати, сообщили, что начиная с пятницы весь ожидающий отправки груз тщательно проверяется. Мышь не проскочит.
— И скорее всего, сразу же после происшествия СБИ перекрыла все автомобильные дороги, — добавил Разак. — Надеюсь, это воспрепятствует вывозу оссуария из Израиля.
— Да, но ведь полиция сообщила, что похитители использовали вертолет. — Бартон с недоумением посмотрел на Разака.
— Так утверждают свидетели, — кивнул Разак.
— Не хотелось бы констатировать очевидное, но разве они не пересекли границу на этом вертолете?
На лице Разака проявилось раздражение. Подобное соображение только что пришло ему в голову, но он даже думать не хотел о перспективах.
— Все может быть… — Мысль о том, что реликвия находится вне пределов досягаемости, просто пугала. Все это было так не похоже на его привычные обязанности, и Разак про себя клял ВАКФ за то, что его втянули в это дело. — А еще свидетели утверждают, что видели вертолет над Газой вскоре после похищения.
— Вот это уже совсем плохо.
— Не совсем, — мрачно возразил Разак. — Во всяком случае, до тех пор, пока этот вертолет не отыщется.
— И все же существует слабая вероятность того, что оссуарий по-прежнему в Израиле, — предположил Бартон.
— Очень слабая. — Поднявшись на ноги, Разак отряхнул пыль с брюк.
Чувствуя, что мусульманский чиновник подавлен, Бартон решил, что будет разумным изменить подход.
— Я, конечно, не эксперт в области криминалистики, — заговорил англичанин. — Но что-то мне подсказывает, что в оссуарии содержалось нечто более значительное, чем просто кости. Держу пари, воры знали наверняка, что именно. — Он примирительно положил руку на плечо Разак. — Мы обязательно докопаемся до истины. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы расшифровать надписи. — Почувствовав, что мусульманину жест неприятен, он убрал руку.
— Мистер Бартон, сколько времени вам понадобится?
— Не больше часа.
— Давайте начнем с самого утра, — предложил Разак. — Я и еще один из моих людей из ВАКФ, Акбар, встретим вас на верху лестницы. Он проводит вас вниз, и можете сразу приступать.
— То есть мне работать под его контролем?
Разак проигнорировал его слова.
— Понимаю, понимаю. — Бартон развел руками. — Я знаю, это место священно. И я не мусульманин.
«Спокойствие и никакой конфронтации», — напомнил себе Разак и спросил:
— Девять утра вас устроит?
— Конечно.
— Если я вдруг вам понадоблюсь… — Разак протянул англичанину визитку.
Бартон бросил взгляд на карточку. Только имя и номер мобильного телефона.
— Благодарю. Да, чтобы не было недоразумений, Разак… Политикой я не интересуюсь. Прошу вас, помните: я здесь, чтобы помочь вам. Тринадцать человек погибли в пятницу, и я уверен: то, что мы обнаружим здесь, поможет понять причину их гибели.
Разак дружелюбно кивнул, и оба стали выбираться из подземной усыпальницы.
8 ВатиканНа шумном грузовом лифте отец Донован и Шарлотта опустились в подвал, расположенный на один этаж ниже Ватиканского музея.
Когда двери разъехались, священник повел ее по широкому, залитому флуоресцентным светом коридору, и Шарлотте представилось, что они сейчас попадут в больницу. Звуки их шагов отдавались эхом от виниловых плиток пола и голых белых стен, по обе стороны бесконечной чередой тянулись двери.
«Наверное, кладовые», — подумала она.
— Нам туда, — сказал отец Донован, указывая на широкую металлическую дверь в самом конце коридора.
Священник провел магнитной картой по считывающему устройству на дверном косяке, щелкнул замок. Он открыл дверь и жестом пригласил Шарлотту войти.
— Это вам. — Донован протянул карточку. — Она также открывает дверь служебного входа в нерабочее время. Прошу вас, не потеряйте.
Шарлотта кивнула, убирая карточку в карман.
За порогом располагалась обширная лаборатория. Вдоль стен блестели стеклянными панелями стеллажи, приютившие самый разнообразный набор химических сосудов, бутылей и пробирок. Ниже располагались шкафы, в которых красовались всевозможные устройства, предназначенные для научных исследований, последнее слово современной электроники. Яркие галогеновые лампы освещали каждую поверхность, сверкающие металлом мощные рабочие установки, словно острова, высились тут и там посреди огромного помещения. Негромко и ровно гудели системы кондиционирования и очистки воздуха, удаляя пыль и вредоносные микроскопические примеси и одновременно поддерживая необходимые температуру и влажность.
Если Ватикан и не интересовался научными достижениями, то здесь, под землей, этого не ощущалось. Лаборатория была самым хорошо оборудованным рабочим местом, какое доводилось видеть Шарлотте.
— Новейшее «дополнение» к нашему музею, — с улыбкой пояснил Донован. — Никто из постоянно проживающих здесь его пока не видел.
— Да, впечатление производит.
— Наше собрание произведений искусства требует постоянного наблюдения и ухода, — продолжил падре, будто оправдываясь. — Множество мраморных скульптур, картин, гобелены… — Руки священника вновь пришли в движение, будто он читал проповедь. — Именно здесь мы будем приводить в порядок и ухаживать за самыми ценными экспонатами, чтобы будущие поколения смогли любоваться ими.
В дальней стене лаборатории открылась дверь, и на пороге появился мужчина средних лет. Увидев его, священник улыбнулся:
— Ah, Giovanni, come sta?
— Fantastico, padre. E lei?
— Bene, grazie.[12]
