Уве Шомбург - Код Вавилона
— И я решил возместить кое-какую вину, ответственность за которую падает на мою семью и на меня.
Надтреснутым голосом он несколько раз кликнул своего слугу, который вскоре явился с большим подносом и подал им ужин.
— Гренки, мясо дикого кабана, артишоки, фазан, овечий сыр. Превосходно! — Глаза Форстера вспыхнули, и он ободряюще кивнул Крису: — Вот то, чего мне будет так недоставать в аду.
Глава 5
Монтекассино
Четверг
Монсеньор Тиццани смотрел из окна автомобиля. Широкая равнина у подножия горы все больше отступала на задний план. Вдали он видел автобан Рим — Неаполь, по которому мчался бесконечный поток машин.
Узкая дорога перед ними мучительно поднималась в гору на протяжении девяти километров. Умберто ехал осторожно, прижимая свой «Фиат» к скале. Сделав шесть витков, они добрались до вершины горы, к истоку всех римско-католических монастырей.
Монтекассино ежегодно осматривают около полутора миллионов паломников. Когда-то бенедиктинский монастырь разрушили лангобарды и сарацины, а во время Второй мировой войны бомбардировщики союзнических войск изгоняли отсюда немцев. При этом все было погребено в завалах и пепле, однако монастырь каким-то чудом снова возродился.
Их поездка завершилась перед массивным строением на высоте 520 метров. Когда они вышли, шум долины сюда уже не пробивался. Тиццани был тонкий, хрупкий человек небольшого роста, а темный костюм с воротничком священника делал его еще изящнее. Умберто же был рослый, тренированный и заправлял всеми делами на бензоколонке в Остии. Всякий раз, когда Тиццани требовался заслуживающий доверия шофер, Умберто был наготове.
Если Умберто был простая душа, прямолинейный в мыслях и одаренный нерушимой верой, то Тиццани знал и другую сторону. Его вере приходилось каждый божий день иметь дело с тактическими хитростями, при помощи которых церковь утверждала свое место в мире. Его мышление находилось в разительном противоречии с простыми истинами Умберто.
Тиццани вошел в монастырь, который Бенедикт из Нурсии велел возвести в 529 году на том месте, где перед тем стоял языческий храм.
Почти небрежно он прошел мимо маленькой группы бронзовых фигур, изображающей святого Бенедикта среди монахов. Внутренний двор с его тысячью двумястами квадратными метрами создавал простор и внушал ясное спокойствие, однако Тиццани, полный мрачных мыслей, остановился посередине площади. Он любил коринфские колонны и пышные венцы перекрытий, однако его задание отнимало у него всякую возможность полюбоваться этой красотой. И он поспешил дальше в сторону фронтального здания, своенравно высившегося над долиной. Там, на третьем этаже, его поджидали.
Молодой патер встретил Тиццани холодно и отстраненно. Монсеньор из Римской курии был не тот человек, которому молодой патер мог бы обрадоваться. Патер сожалел, что монсеньора не сможет принять аббат, поскольку он в отъезде.
А Тиццани и рад был, что ему не придется встречаться с аббатом. Любое глупое замечание со стороны того могло быстро дойти до ушей тех, кого его миссия не касается. Этот монастырь был для всего мира образцом монашеской жизни, и аббат, как епископ, располагал целой сетью связей, которая охватывала всю общественную жизнь Италии.
Патер провел Тиццани в комнату со стенами, обитыми красной тканью. Картины с библейскими сценами украшали помещение, меблировка которого состояла из двух стульев, письменного стола и простого шкафа.
Тиццани ждал и смотрел в окно на простертую далеко внизу долину Лири с ее маленькими селениями. На горизонте расплывались горы Аузони.
— Чудесный вид, не правда ли?
Этот громовой голос невозможно было спутать ни с чьим другим.
Генри Марвину было около шестидесяти, и ростом он был еще ниже Тиццани, зато обладал здоровой осанкой борца. Марвин был облачен в черный стихарь. Мясистое лицо американского издателя было расслаблено, кожа сияла румянцем, а темные глаза сверкали, полные жажды деятельности.
— Да, да, вы только взгляните, — с удовольствием гремел Генри Марвин. — Я сам не могу поверить. Одна неделя в келье в абсолютном уединении — и вот перед вами уже совсем другой человек. Святой Бенедикт знал, насколько здесь можно приблизиться к Богу.
Тиццани прохладно поздоровался. Он ничего не имел против того, чтобы монастыри открывали свои ворота и позволяли простым смертным за деньги на пару недель удалиться в их стены. Монтекассино хотя бы не устраивал семинары по самоидентификации, как это делали другие монастыри. Здесь была лишь чисто монастырская жизнь.
Они сели за стол.
— Даже к жестким стульям привыкаешь, — сказал Марвин смеясь и хлопнул Тиццани по плечу своей крепкой лапой.
Тиццани ненавидел жовиальные и шумные манеры американца. Он вдруг представил себе, как реагируют на этот громкий голос сорок здешних монахов в их царстве тишины.
— Монсеньор, вы слишком серьезны. Бог не запрещал радоваться.
— Передавать послания наместника Бога на земле — это иной раз тяжкое бремя.
— Но не здесь же, у истоков монастырской жизни. Где отыщешь лучшее место для хорошей новости? Когда он прибудет — сегодня или завтра? Будет ли братство мирян Преторианцы Священного Писания признано орденом, а то и вовсе персональной прелатурой? Когда об этом дадут знать? Может, он привезет послание с собой? Да скажите же!..
— Консультации, к сожалению, пока еще не завершились, — ответил Тиццани со скорбной миной. — Папа новый, все на переломе, множество посланников, которые наносят свои визиты, просители, и все хотят изложить свои важные дела, — монсеньор беспомощно развел руками.
— Я не понимаю, — Генри Марвин холодно смотрел на монсеньора.
Марвин был бизнесмен, а правила одинаковы везде. Тут и церковь не составляла исключения, церковь как раз особенно. Когда-то она изобрела торговлю индульгенциями и успешно продавала эту гениальную услугу.
— Дорогой Генри Марвин, — с трудом произнес Тиццани.
— Монсеньор, не обижайте меня.
— Святой отец сейчас не видит возможности встретиться с вами. Желание братства в настоящий момент также неисполнимо. Может быть… через несколько месяцев… но сейчас…
Генри Марвин слегка приподнялся со стула, перегнулся через стол и схватил своими сильными руками монсеньора за грудки. Тиццани уставился на его кулаки. Американец так скрутил его пиджак, что ткань натянулась на спине.
— Я еще могу понять, что в настоящий момент он избегает личных аудиенций из-за обилия ушей и шептунов в этом змеином логове. Поэтому я и расположился здесь, для того чтобы мы встретились как бы случайно. Откуда же вдруг эта перемена ветра?
Тиццани фиксировал точку на стене.
— Существует более двух тысяч орденов, — ядовито прошипел Марвин. — Отчего же мы не можем подняться до этого состояния? Мы не повторяем ни один из орденов. После недавней перерегистрации нас насчитывается более ста пятидесяти тысяч членов. Мы многочисленнее самого «Опус Деи». Братья-миряне ордена Преторианцев Священного Писания завоюют мир. Наше шествие неудержимо. Каждый день к нам примыкают верные души, которые нерушимо веруют в буквальную истину, как она записана в Священном Писании. Они готовы отдать свои души за то, чтобы защитить Священное Писание от кого угодно.
Тиццани увидел ледяные глаза и про себя простонал.
— Мы растем быстрее, чем «Опус Деи» в свои лучшие времена. Мы — за истинность Священного Писания. Мы даем людям прибежище, защиту от распада и всеобщей неустойчивости. Мы не толкуем писание, мы принимаем его слова такими, какие они есть.
Тиццани кивнул.
— Миряне Преторианцев Священного Писания радикально борются против распада церковных ценностей. И успешно. Орден мирян находит новых приверженцев даже среди протестантов Соединенных Штатов, воспринимающих слова Библии буквально. А ведь численность этих протестантов в последнее время насчитывает десятки миллионов человек. Орден снова вернет их в лоно единственной истинной церкви. Мы — те, кто не перепоручает протестантам борьбу против научной лжи, мы есть новый щит и меч католической церкви. Мы делаем то, к чему Матери-Церкви вообще-то давно уже пора было приступить.
Генри Марвин отпустил одежду Тиццани и откинулся на спинку стула.
Монсеньор отдышался. Накануне вечером он читал объемистое досье, которое составил советник Курии по организациям мирян, не имеющих духовного звания.
Марвин давно уже был мотором и фактическим лидером братства мирян, начало которому спонтанно положил в семидесятые годы один глубоко верующий католический священник из Сан-Диего после того, как его духовный сын в очередной раз в смущении и слезах поведал ему о своих сомнениях. Красивые библейские истории о возникновении человека были разрушены школьными учителями при помощи теории эволюции с ее случайными мутациями.
