Том Смит - Ферма
Ты, наверное, спрашиваешь себя, почему за все это время я ни разу не попробовала связаться со своим отцом? Отчасти я понимаю, почему ты не задал мне этот вопрос. Я дала тебе понять, что мне не хочется обсуждать свое детство и что эта тема для меня закрыта. Кроме того, тебе всегда нравилось, что наша семья состоит всего лишь из трех человек. Быть может, ты полагал, что родственные узы у троих людей крепче, чем у четверых или пятерых. Как бы там ни было, мне очень жаль, что твой дед так и остался для тебя чужим человеком, никогда не принимая участия в нашей жизни. Он по-прежнему живет на той же ферме, на которой выросла и я. Она находится не в Халланде, где мы купили себе дом, а в провинции Вермланд, к северу от нас, по другую сторону большого озера Венерн, между городами Стокгольм и Гетеборг…
Вот здесь…
Это в шести часах езды на машине от нас.
Расстояние говорит само за себя. Но горькая правда заключается в том, что я не хотела искать воссоединения с ним. Прошло слишком много времени. Я вернулась в Швецию, а не к нему. Сейчас ему уже около девяноста лет. Кто-то может счесть мое поведение жестоким, но в том, что мы стали чужими, нет никакой тайны. Когда мне было шестнадцать, я попросила его о помощи. Он отказал. И я больше не могла оставаться рядом с ним.
Не старайся разобрать мои пометки на полях. Мы к ним еще вернемся. Хотя, с другой стороны, поскольку ты их уже видел, то, пожалуй, стоит обратить твое внимание на масштаб преступлений. Весь регион оказался вовлечен в тайный сговор. Он затрагивает множество жизней, включая местные власти и учреждения, политиков и полицейских. Я так много должна рассказать тебе, а времени у нас очень мало. Пока мы тут с тобой разговариваем, Крис наверняка покупает билет на ближайший рейс в Лондон. Уже совсем скоро он появится на пороге твоей квартиры и постучит в дверь…
***
Я перебил ее, подняв руку, словно на уроке в классе:
— Папа не прилетит. Он остался в Швеции.
Вот, значит, что он сказал тебе… Он хочет, чтобы ты думал, будто ему нет нужды прилетать сюда и убеждать тебя в чем-то, поскольку он, дескать, и так не сомневается, что ты не поверишь ни одному слову из сказанного мною. Он совершенно уверен в том, что ты придешь к единственно возможному выводу: что я повредилась рассудком. Но, видишь ли, что бы он ни говорил насчет того, что остается в Швеции, сейчас он ведет напряженные переговоры со своими сообщниками. И они наверняка прикажут ему лететь в Лондон при первой же возможности и приложить все усилия к тому, чтобы меня поместили в лечебницу для душевнобольных. Он перезвонит тебе с минуты на минуту и сообщит, что передумал, купил билет и летит сюда. Причем найдет какой-нибудь благовидный предлог для неожиданной перемены своих планов: например, скажет, что беспокоится о том, как ты тут справляешься один. Вот увидишь! Но этим он лишь докажет, что я права, и его ложь никого не обманет. Я уверена, что он ругает себя последними словами, потому как сейчас у тебя появятся неопровержимые доказательства его вранья…
***
Оборвав предложение на полуслове, мать вскочила на ноги и поспешила вниз. Я последовал за ней к входной двери, боясь, что сделал что-то не так и она собирается уйти.
— Подожди!
Вместо этого она накинула цепочку на дверь и повернулась ко мне, намереваясь обезопасить квартиру. Облегчение, охватившее меня после того, как я понял, что она не собирается убегать, было настолько велико, что я не сразу обрел голос.
— Мам, здесь ты в безопасности. Пожалуйста, сними цепочку с замка.
— А почему ее нельзя оставить?
И оказалось, что я не могу назвать другой убедительной причины, кроме той, что с цепочкой на двери я ощущаю себя загнанным в угол. Это означало молчаливое согласие с тем, что отец представляет собой угрозу, — а ведь это еще надо было доказать. Чтобы разрядить ситуацию, явно зашедшую в тупик, я сдался:
— Хорошо, оставь ее, если хочешь.
Мать окинула меня понимающим взглядом. Она одержала маленькую победу, но та, в конечном счете, обернулась против нее же самой. Воинственно задрав подбородок, она сняла цепочку и, идя следом, раздраженно стала подталкивать меня наверх.
Ты совершаешь ту же ошибку, что и я. Я недооценила Криса. В точности как ты, я исходила из презумпции невиновности, причем снова и снова, пока не стало слишком поздно. Скорее всего, он уже летит сюда. В расписании был указан рейс, отправляющийся всего через несколько часов после моего. Так что он вполне может появиться здесь без всякого предупреждения.
***
Вернувшись на прежнее место, но так и не избавившись от досады на меня, мать сложила карту и вновь взялась за дневник, явно собираясь продолжить рассказ. Я же опустился на другой стул, поближе к ней, так, чтобы стол не разделял нас. Она показала мне запись, помеченную 16 апреля, — это был день их первого появления на ферме. На странице было написано лишь: «Какое странное, быстролетящее небо».
Во время поездки по Швеции в нашем белом фургоне я испытывала не только возбуждение, но и страх. Страх оттого, что я поставила перед собой невыполнимую задачу, пытаясь вновь обрести дом в стране, которую покинула много лет назад. Ответственность тяжким грузом лежала на моих плечах. Крис не знал по-шведски ни единого слова. Шведские обычаи и традиции оставались для него тайной за семью печатями, и я должна была стать мостом между двумя нашими культурами. Но его это не волновало — в конце концов, он был иностранцем, чужаком и выдавать себя за шведа не собирался. А вот кем была я? Иностранкой или местной уроженкой? Не англичанка и не шведка, чужая в собственной стране — кем же можно было назвать меня?
Utlanning!
Вот как меня будут называть! Это грубое шведское слово, почти неприличное, означающее человека из других земель. И пусть я родилась и выросла в Швеции, община все равно сочтет меня чужестранкой, незваной гостьей в собственном доме — я буду utlanning здесь так же, как была ею в Лондоне.
Чужестранка здесь!
Чужестранка там!
Чужестранка везде!
Вид за окном фургона напомнил мне о том, как пустынен и безлюден здешний пейзаж. В Швеции стоит выехать за пределы города, как сразу оказываешься в дикой природе. Люди, крадучись, ходят на цыпочках меж высоченных елей, царапающих верхушками небо, и озер, площадь поверхности которых больше иных государств. Не забывай, именно такой пейзаж и породил мифы о троллях[2], которые я читала тебе в детстве, рассказы о гигантских и неуклюжих людоедах с бородавками на горбатом носу и брюхом размером с огромный валун. Своими мускулистыми руками они с легкостью могут разорвать человека пополам, а его кости переламывают и выковыривают ими мясо, застрявшее у них между острых, как кинжалы, зубов. Эти чудовища могут скрываться только в таких бескрайних лесах, как этот, посверкивая желтыми глазами из темной чащи.
По обеим сторонам последнего отрезка пустынной дороги на ферму тянулись унылые коричневые поля, на которых уже растаял снег, но пахотный слой еще оставался скованным льдом. Вокруг не было видно ни следа жизни: ни остатков урожая, ни тракторов или фермеров — никого. Лишь звенящая тишина царила над полем да по небу с невероятной скоростью неслись облака, словно солнце превратилось в заглушку, которую выдернули из горизонта, и сливное отверстие с жуткой быстротой затягивало в себя тучи с остатками дневного света. Я не могла оторвать взгляд от быстролетящего неба. Очень скоро у меня закружилась голова, и я попросила Криса остановить машину, потому что меня начало подташнивать. Но он продолжал ехать дальше, уверяя, что мы почти на месте и останавливаться просто нет смысла. Я вновь попросила его остановить фургон, на этот раз уже не так вежливо, но он лишь повторил, что нам осталось проехать совсем немного. И тогда я замолотила кулаками по приборной доске и заорала, чтобы он остановил проклятый фургон сию же секунду!
Он взглянул на меня так, как смотришь сейчас ты, но повиновался. Я выпрыгнула, и меня тут же стошнило на поросшей травой обочине. Я злилась на себя, боясь, что безвозвратно разрушила то, что должно было стать радостным событием. Меня по-прежнему тошнило, и, вместо того чтобы залезть обратно в фургон, я попросила Криса ехать дальше одного, намереваясь пройти остаток пути пешком. Но он отказался, поскольку хотел, чтобы мы приехали на ферму вместе, и заявил, что это должно стать хорошим знаком. Тогда мы решили, что я пойду впереди, а он поедет за мной с черепашьей скоростью. Словно во главе похоронной процессии, я отправилась в недолгий путь к нашему новому дому, а фургон пополз следом. Зрелище получилось нелепым, согласна, но как иначе можно было совместить мое желание идти пешком, его желание вести фургон и наше общее желание прибыть к месту назначения одновременно?
