Карин Слотер - Кровь отверженных
Позади себя услышала знакомый дружелюбный голос.
– Привет, Хэнк.
Это был Дейв Файн, проповедник.
– Доброе утро, сэр, – откликнулся Хэнк.
Голос у него был куда добрее, чем когда он разговаривал с Леной. Она и раньше слышала от него такие доброжелательные интонации, но только в обращении к Сибил. Лену он всегда лишь критиковал.
Прежде чем повернуться, Лена постаралась привести дыхание в норму. Улыбаться она не могла, но слегка приподняла уголки губ. Должно быть, проповедник принял это за болезненную гримасу.
– Доброе утро, детектив, – поздоровался Дейв Файн.
Пасторское сочувствие впиталось Файну в кровь, и это было хуже, чем все, что сказал Хэнк в машине. Последние четыре месяца Хэнк подталкивал Файна к Лене, хотел, чтобы та поговорила с духовным отцом. Проповедник был также и психотерапевтом. Во всяком случае, он так утверждал. По вечерам он принимал пациентов. Лена не хотела говорить с ним о погоде, а уж тем более о том, что с ней произошло. И дело не в том, что Файн не казался ей достойным христианином, а в том, что последний из всех людей, с кем Лена могла бы говорить об этом, был проповедник.
Она коротко поздоровалась и прошла мимо, прижимая к груди сумку, словно старая дама на распродаже поношенных вещей.
Лена спиной почувствовала его взгляд. Слышала, как Хэнк извиняется за ее поведение. Священник ни в чем не виноват – человек он был хороший, – но она ничего не могла сказать так, чтобы он понял.
Лена ускорила шаг, смотрела прямо перед собой. У входа в церковь стояла толпа. Люди расходились, давая ей дорогу. Лена поднималась по ступеням, стараясь идти медленно, на самом деле ей хотелось вбежать в здание. Все, за исключением Брэда Стивенса, который по-щенячьи скалил зубы, улыбаясь ей, находили себе другой интересный объект. Мэтт Хоган, ставший партнером Фрэнка Уоллеса, сосредоточил свое внимание на сигарете: зажигал ее с таким видом, будто держал в руке ядерный заряд.
Лена вздернула подбородок и отвернула глаза, не желая, чтобы кто-нибудь с ней заговорил. И все же чувствовала обращенные на нее взгляды. Знала, что стоит ей отойти, как все тут же начнут шептаться.
Кроме ненавистных походов в церковь, Лену больше всего мучили люди. Город знал о том, что с ней приключилось. Всем было известно, что ее похитили и изнасиловали. Из газет они узнали мельчайшие подробности происшествия. За процессом ее выздоровления и последующим возвращением домой следили не менее увлеченно, чем за просмотром мыльных опер и футбольных матчей. Лена не могла пойти в магазин без того, чтобы кто-нибудь не попытался посмотреть на шрамы на ее руках. Не могла пройти через толпу без того, чтобы кто-нибудь не проводил ее сочувственным взглядом. Словно они были в состоянии понять, что ей пришлось пережить. Будто понимали, что это значит: сегодня быть сильной и независимой, а завтра – беспомощной и униженной. И на следующий день – тоже.
Двери церкви были закрыты, чтобы не пустить в здание жаркий воздух. Лена потянулась к ручке одновременно со священником, и их ладони соприкоснулись. Она отдернула руку, словно от огня, и, опустив глаза, подождала, когда он отворит дверь. Вошла в вестибюль, а потом и в зал, смотрела на красный ковер, на белые гипсовые карнизы, на скамьи, только не на людей. Не позволяла тем самым с собой заговорить.
Внутреннее убранство церкви было простым, по баптистским стандартам, а зал – небольшим для такого городка. Большая часть старых жителей посещала ортодоксальную баптистскую церковь на Стокс-стрит и делала пожертвования ей, а новой баптистской церкви было около тридцати лет. В подвале маленького здания собирались люди, не создавшие семью, или разведенные, или родители-одиночки. Бог в этой церкви не был строгим. Люди слушали проповеди о прощении и любви, милосердии и мире. Дейв Файн не порицал свою паству за грехи, не пугал ее адом и котлом с кипящей смолой. Это было радостное место. Во всяком случае, так утверждал церковный бюллетень. Лена не удивилась тому, что Хэнк выбрал именно эту церковь. Он ходил на собрания анонимных алкоголиков, а рядом с этой комнатой находилось помещение, где беседовали с родителями подростков.
Лена уселась во втором ряду: она знала, что Хэнк хочет сидеть поближе к проповеднику. Ему требовалась обычная воскресная доза прощения. Перед ней сидела жена Дейва Файна вместе с двумя детьми. Слава богу, они не обернулись. Лена скрестила ноги, разгладила брюки, но почувствовала, что женщина на другом конце скамьи смотрит на ее руки. Лена поспешно убрала их и взглянула на возвышение. В центре стояла кафедра, по обе стороны от нее расходились большие, обитые бархатом стулья. За кафедрой было место для хора, а сбоку – орган. Его трубы, сверкающие как нагрудные доспехи, вздымались по стенам справа и слева от купели. В центре всего этого был Иисус, с раскинутыми руками и прибитыми к кресту ногами.
Лена отвернулась, когда Хэнк уселся подле нее на скамью. Взглянула на часы. В девять тридцать начнется служба. Она будет идти в течение часа, затем настанет черед получасовой воскресной школы. Около одиннадцати они направятся в «Ваффл-хаус». Там Хэнк съест свой ленч, а Лена подержит в руках чашку кофе. Домой вернутся к полудню. Лена займется уборкой, а потом поработает над парочкой отчетов. В час тридцать ее ждут в отделении: будут обсуждать дело Дженни Уивер. На это, если повезет, уйдет три часа. Потом приедет домой и подготовится к воскресному обеду и вечерней службе. Послушает церковный хор. Концерт продлится до половины десятого. К тому моменту, как приедут домой, Лене следовало бы давно лежать в постели.
Обдумав это, она медленно выдохнула и почувствовала облегчение, оттого что, по крайней мере, сегодня ей есть чем заняться.
– Сейчас начнут, – прошептал Хэнк.
Из ящика, прибитого к спинке передней скамьи, он вынул сборник псалмов. Зазвучал орган. Хэнк раскрыл книгу и сказал:
– Проповедник Файн хочет, чтобы ты пришла завтра после работы.
Лена притворилась, будто не расслышала, но ее мысленные часы сделали зарубку: по крайней мере, будет что делать. К тому же, согласившись на встречу, она хотя бы ненадолго задержит Хэнка в городе.
– Ли? – сказал он.
Ответа не дождался. В этот момент хор начал петь.
В ушах Лены вибрировал баритон Хэнка. Он пел «Все ближе к тебе, мой Господь». Лена не намерена была произносить слова гимна. Она водила языком по передним зубам, а глазами следила за пальцем Хэнка, двигавшимся по странице. Потом оглянулась на распятие. Лена почувствовала легкость, мистическое спокойствие. Как бы ни хотелось ей отрицать это, но в знакомых очертаниях распятия она находила некоторое умиротворение.
5
Сара ехала в темно-зеленом «БМВ-Z3» по центральной части Хартсдейла. Автомобиль она купила, повинуясь внезапному порыву, если поверить, что вещь, стоящую свыше тридцати тысяч долларов, можно купить, уступая неведомой прихоти. Когда Сара совершала эту покупку, на свидетельстве о разводе еще не успели просохнуть чернила. Ей захотелось чего-то непрактичного и броского. Модель «Z3» отвечала этому желанию как нельзя лучше. К сожалению, едва отъехав от магазина, Сара поняла, что машина не сделает ее счастливее. По правде сказать, она почувствовала себя глупо, тем более что семья с ней рассорилась. Прошло два года, но Сара все еще чувствовала смущение, когда смотрела на свою машину, припаркованную на подъездной дорожке.
Билли, кобель-грейхаунд, пристроился на пассажирском сидении. Он опустил голову, потому что в спортивной машине ему было тесновато. Билли облизывал губы, но вообще-то вел себя смирно. Глаза его были закрыты. Холодный воздух из вентилятора прижимал острые уши. Кончики губ немного приподнимались, словно он улыбался, радуясь поездке. Сара краем глаза посматривала на него: как бы она хотела, чтобы жизнь снова стала для нее простой.
Улица была почти пустой, поскольку ни один из магазинов по воскресеньям не работал. За исключением скобяной лавки и магазина «Файв-энд-дайм», большинство торговых точек закрылись уже со второй половины субботы. Сара родилась здесь, в медицинском центре Гранта. Тогда он был единственным госпиталем региона. Эту улицу она знала назубок, как любимую книгу.
Сара медленно развернулась у ворот колледжа и въехала на стоянку напротив детской клиники. Несмотря на то, что она поставила вентиляцию на максимум, ноги липли к кожаному сидению. Она приготовилась к жаре, но, открыв дверь машины, почувствовала, что зной все же чрезмерен. Даже Билли помедлил, прежде чем выпрыгнуть из машины. Он оглядел территорию парковки, возможно, жалея, что поехал с Сарой. Лучше бы остался в прохладном доме с другим грейхаундом, Бобом.
Сара вытерла лоб тыльной стороной ладони. На ней были джинсы с обрезанными штанинами, майка, а поверх нее – старая рубашка Джеффри, но ничто не могло спасти ее от горячего влажного воздуха. Дождь – даже соблаговолив пройти – оказывался бесполезным. Его можно было уподобить воде, вылитой в горящий жир. Иногда Сара с трудом вспоминала, что такое холод.
