Николь Жамэ - Дольмен
Ему пришлось сознаться, что прошлую ночь он провел с Од на берегу возле утеса, но он ничего не видел и не слышал. Как ни просил Никола тетю вернуть ему браслет и не предавать дело огласке, Мари осталась неумолимой, и вот тогда-то он впал в настоящую панику.
Поведение племянника насторожило Мари, и она устроила ему настоящий допрос. К счастью, Од уехала на континент, и это давало Никола возможность найти какое-нибудь решение, приемлемое для них обоих.
Почему же она все-таки не берет трубку? И как она могла потерять браслет?
Никола подарил ей украшение по прошествии первого месяца их близости.
— Это одна из двух самых дорогих для меня вещей, которые мне когда-либо дарили, — призналась она, застегивая его на запястье.
Он помрачнел:
— А другая?
Улыбнувшись, она подвесила к цепочке крестильный медальон. С тех пор с браслетом она не расставалась. Вплоть… до прошлой ночи. Тщетно пытался припомнить Никола, как они могли оказаться в кустах, в памяти всплывали лишь безумные сцены их лихорадочных объятий. Чувство, которое он к ней испытывал, пугало его самого. Для нее он был способен на все. И уж тем более скрыть имя убийцы Жильдаса.
Комната в виде буквы «Г», окруженная террасой, о которую бились волны, насчитывала сотню квадратных метров. Все окна выходили на море. Лестница, высеченная в скале, соединяла ее с крохотной бухтой — частным владением Переков. Внутри комната была подобна кабинету Ива — почти без мебели, сияющая больничной чистотой.
Шанталь вернулась со стаканом лимонада и протянула его Мари.
— Действительно не хотите? Собственного изготовления и, разумеется, без сахара.
Гостья отказалась, не сводя глаз с Парижанки, которая отпила несколько глотков. По стуку льдинок в стакане Мари догадалась, что спокойствие Шанталь чисто внешнее.
Она предпочла молчание. Нет лучшего способа выбить противника из седла, чем безмолвное давление. Самые воинственные могли продержаться довольно долго. Но для большинства это очень быстро становилось невыносимым, и они теряли самообладание на второй минуте.
— Даже если Од и провела прошлую ночь с Никола на берегу, я не вижу здесь прямой связи со смертью Жильдаса.
Прошло лишь полминуты. Шанталь станет легкой добычей. Мари продолжала молчать. Тихий стук стакана, поставленного на стол.
— Чего, в конце концов, вы добиваетесь? Чтобы муж обвинил Никола в совращении малолетней? Од не исполнилось и пятнадцати! Представляю реакцию вашего брата Лойка.
Во время допроса поведение подозреваемого проходит несколько последовательных этапов. Сначала ложь. Потом угрозы. Попытка поладить с полицейским добром. Затем бунт. Сдача позиций. И как результат — признание. Парижанка уже израсходовала две первых пули. Теперь, исходя из этой логики, она попытается воздействовать на чувства соперницы.
Как в прекрасно отрепетированной пантомиме, супруга доктора изобразила на лице горестную улыбку. Не улыбка, а само совершенство. Столь же безупречны и ласковые нотки в голосе.
— Простите, Мари. Меньше всего мне хотелось бы огорчать вас. Ведь вы готовились к замужеству… Как все это ужасно… — Шанталь поправила прическу идеально наманикюренным пальчиком. — Поверьте, если бы дочь что-нибудь знала о смерти вашего брата, она бы все мне рассказала. У Од не бывает от меня секретов.
Мари легонько кивнула, ощутив в тоне Шанталь едва уловимое расслабление, видимо, она была убеждена, что этот гейм удалось выиграть.
Прошло еще немного времени. Мари медленно встала с дивана. Очень медленно.
— Превосходно, — сказала она, делая вид, что собирается опустить браслет в карман. — Я сама верну Од ее украшение, и если она подтвердит показания Никола…
— Нет! Не делайте этого!
Внутренне Мари приготовилась к «бунту», о приближении которого она догадалась по изменившемуся лицу Шанталь.
— Ликуете, что удалось прищучить Парижанку, не так ли? Заарканить богачку — это не то что иметь дело со всяким сбродом! Приятное разнообразие в служебной деятельности! Я-то думала, что вы выше этого, Мари Кермер. Но я ошибалась: вы ничем не лучше других — такая же узколобая и упрямая!
Схватившись за голову, Шанталь рухнула на белый кожаный диван. Вот и «сдача позиций». «Признания» долго ждать не придется.
Ей вдруг захотелось поскорее закончить дознание.
— Ведь браслет принадлежит вовсе не Од, верно?
Нет ответа.
— Хорошо. Рано или поздно я это узнаю.
Жена врача подняла на нее глаза. Час «признания» пробил. Мари уже догадывалась, что оно не доставит ей удовольствия.
— Браслет — мой. Я просто подвесила к нему медальон дочери. И никак не предполагала, что могу его потерять.
Малыш Нико… Мари закрыла глаза, на мгновение представив, как он, словно Бэмби на тоненьких ножках, вытянув руки, делает первые шаги по гостиной Кермеров. Связь Никола и Парижанки шокировала ее не только разницей в возрасте — это само собой, — но у нее возникло ощущение, что все, кого она любила и, как ей казалось, хорошо знала, превратились в абсолютно чужих ей людей.
Приблизившись к частной бухте Переков, Никола сбавил скорость. Стоя по колено в воде, он спрятал водные лыжи в расселину в скале, чтобы их нельзя было увидеть со стороны виллы. На все у него ушло меньше минуты — он это делал не впервой. Молча поднялся по каменным ступенькам и резко остановился, застав сцену прощания Мари с Парижанкой.
— Умоляю, отдайте мне браслет!
— Не могу, Шанталь, он приобщен к делу. Но постараюсь, чтобы как можно дольше о нем знали только вы, я и Никола.
— Спасибо.
— Я на это иду не ради вас.
Никола дождался, когда смолкнет шум мотора «мегари», и только тогда проник на виллу. Шанталь вздрогнула, увидев устремленные на нее чудесные синие глаза с золотистыми крапинками, и первой отвела взгляд.
— Мари обещала ничего не говорить Од о прошлой ночи, — тихо проговорила она.
— Ты не знаешь теткин характер, — вздохнул Никола. — Она на этом не остановится. А уж если узнает, что произошло на самом деле…
Парижанка с тревогой посмотрела на него и почти шепотом предостерегла:
— Она не должна узнать. Ни за что на свете.
На лице Никола отразилось сомнение. Она подошла вплотную и провела рукой по его подбородку. От ее близости у юноши голова пошла кругом.
— Обещай, что будешь молчать!
Окончательно растаяв, Никола кивком подтвердил. Шанталь погладила его щеку почти по-дружески.
— Лучше нам не встречаться какое-то время.
Легко сказать! Не видеть, не касаться ее, не ласкать… Никола не в состоянии был такое представить. Он порывисто обнял возлюбленную, в которой с недавних пор заключался весь смысл его жизни.
— Я тебя хочу.
Те самые слова, что вырвались у него несколько месяцев назад, когда после особенно жаркого теннисного матча он заглянул к ней в душ, чтобы помочь ей завинтить разбрызгиватель, из которого во все стороны хлестали струи воды. Никола хватило одного взгляда.
Позже, правда, Шанталь вступила на привычную колею тех, кто, пресытившись, может позволить себе немного раскаяния: она более чем в два раза старше, хотя и не выглядит на свой возраст, — это уж слишком! Однажды потеряв голову, она не должна продолжать. Три месяца Парижанка вынашивала эту мысль, без конца к ней возвращаясь, но от ее решимости не оставалось и следа, стоило Никола появиться.
Чудо свершилось вновь, и Шанталь покорно дала увлечь себя в спальню. Едва дверь за ними закрылась, она первая раздела Никола, соскользнула к его ногам и прижалась губами к паху. Нарастающая волна желания заставила ее забыть не только о том, что их может застать Ив, но и об ужасах прошлой ночи.
5
Паром уже стоял на набережной, когда «мегари» припарковался в порту. На темно-синем фоне трубы парома четко выделялась белая надпись, выведенная курсивом: «Компания „Ируаз“». Жильдас говорил, что когда-нибудь обязательно купит эту посудину, которая прямиком будет доставлять туристов к отелю брата…
Вступив на борт, Мари присоединилась к Жанне и Лойку, стоявшим возле носилок с телом в черном полиэтиленовом чехле. Отсутствие отца ее не удивило. Если раньше он и старался поддерживать дочь, то в душе не меньше, чем другие жители острова, противился отправке Жильдаса в Институт судебной медицины Бреста. Милик был верующим. И не столько верующим, сколько суеверным, признавался он сам с улыбкой. Местный же обычай требовал, чтобы покойник не покидал пределов острова. В противном случае душа его обречена на веки вечные блуждать между небом и морем, не находя успокоения. Как ни любил Милик дочь, но вечной муки душе сына он желать не мог.
Укоряющий взгляд матери пронзил Мари насквозь, а от взгляда Лойка сердце ее заледенело. Мари могла поклясться, что она внушает им страх. Хуже — ужас!
