Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари
Еще раз набрав Молинари в «Скайпе», Штарк запрашивает у него фото новообретенного «страдивари». Попытка не пытка.
Лишь выключая компьютер, Штарк вспоминает о Софье. А она уже легла спать.
Жан-Батист Вийом
Милан, 1855
Поезд приближался к Милану. Под ровный перестук колес мсье Вийом вспоминал того, на чьи похороны опоздал на три месяца. Луиджи Таризио был маньяком, он жил как маньяк и, говорят, так же умер.
Впервые Вийом увидел его в мастерской у свойственника, Жана-Франсуа Альдрика, тридцать лет назад. Почерневший на солнце оборванец в ботинках почти без подошв был весь покрыт пылью, так что Альдрик сперва не хотел пускать его на порог. Однако Таризио не зря дошел пешком от Милана до Парижа; он извлек из мешка скрипку Амати — без грифа, подставки и колков, но в идеальном состоянии. И заломил за нее такую цену, что Жан-Франсуа понял: он имеет дело не с обычным бродягой. А когда Таризио вслед за «амати» предъявил «руджери» и «маджини», послал за коллегами — в первую очередь за Вийомом: у самого Альдрика не хватило бы денег на все эти сокровища. Втроем — в складчине принял участие еще Жорж Шано — они купили все, принесенное Таризио, за сто тысяч франков, и наглый макаронник еще остался недоволен сделкой.
К тому времени Париж тридцать лет как услышал Виотти, игравшего на скрипке Страдивари, и многие музыканты хотели себе такую же. Но Паганини еще не приезжал; лишь после его концертов, еще через десятилетие, спрос на кремонские скрипки стал превышать предложение настолько, что появлений Таризио начали ждать, будто манны небесной.
Стало понятно, почему он предпочитал путешествовать на своих двоих. Не от нищеты. Таризио не был уже бродячим плотником и дрянным скрипачом-любителем (у него плохо двигался мизинец левой руки), способным разве что заработать на кусок хлеба игрой на деревенских танцульках. Нет, деньги у него водились, просто все они тратились на скрипки. Сперва на дешевые — их он обменивал сельским и монастырским музыкантам в Италии на невесть как попавшие к ним инструменты великих мастеров. Таризио предлагал новую, со струнами, хоть сейчас бери и играй, скрипку взамен запущенной, с трещинами, работы Страдивари — и они соглашались, не понимая, что вместо лампы с джинном внутри получают натертый до блеска, но пустой сосуд. Ну а когда коллекция Таризио разрослась, он все равно не тратил ничего на себя, потому что стал покупать такие инструменты, к которым у него лежала душа.
Постепенно итальянец стал приходить прямиком к Вийому: тот был особенно щедр, потому что острее прочих нуждался в инструментах. Вийом был не просто торговцем и даже не просто копиистом — лучшим в мире копиистом, он это твердо знал, — но и ученым, исследователем, экспериментатором. Он разобрал и снова собрал столько этих скрипок, альтов и виолончелей, что, казалось ему, знал, как звучит каждый кусочек дерева и каждый капилляр в каждом кусочке. Инструменты Вийома брали призы на выставках, четыре года назад он получил и орден Почетного легиона; но все же чего-то не хватало. Умом француз понимал все секреты Страдивари и Гварнери и был почти уверен, что лет через сорок-пятьдесят его копии зазвучат не хуже оригиналов. Почти — потому что было в кремонских скрипках нечто, сопротивлявшееся научному подходу.
Интерес Таризио к творениям мастеров из Кремоны был иного свойства. Правильнее было бы назвать его одержимостью.
Вийом видел перед собою не тоскливый январский пейзаж, разматывавшийся за окном вагона, а смуглую физиономию Таризио, в красках повествовавшего, как он раздобыл у испанской вдовы виолончель Страдивари. Увидав однажды в мастерской у Шано нижнюю деку этой виолончели, он уговорил француза продать ее за тысячу франков и стал выспрашивать, где тот ее взял. Шано объяснил, что увидал деку в витрине у мадридского мастера Ортеги и приобрел ее, всю в трещинах, франков за сорок. Ортега, оказалось, «отремонтировал» — идиот! — виолончель для местной богатой вдовы: просто приделал свою верхнюю деку к шедевру Страдивари. Не мешкая, Таризио отправился в Мадрид, разыскал вдову и взял ее измором, вымолив наконец инструмент за четыре тысячи франков. Когда он вез виолончель морем в Париж, мечтая воссоединить ее с варварски отторгнутой верхней декой, налетела буря и корабль чуть не пошел ко дну. «Представьте, испанская виолончель могла быть утрачена навсегда!» — восклицал Таризио с полными ужаса глазами, рассказывая эту историю Вийому. Ему, кажется, в голову не приходило, что и сам он мог пропасть с виолончелью.
И вот теперь Таризио мертв. Умер еще в октябре, но Вийом только позавчера получил об этом известие. Да что Вийом, — как рассказал французу его информатор, даже соседи Таризио несколько дней не ведали, что он скончался: к себе на чердак он никого не пускал. Дверь взломали, только когда почувствовали запах и вспомнили, что в дом этот нелюдимый чудак вошел — а вот выходить-то давно не выходит. Говорят, Таризио и мертвый прижимал к груди две скрипки.
Одно хорошо — кажется, Вийом первым в Париже узнал о печальном событии, а значит, до коллекции миланского маньяка вряд ли кто-то добрался. И Вийом, собрав все деньги, которые не были вложены у него в товар и материалы, ринулся на вокзал.
Коллекцию Таризио он мог только воображать. Итальянец много лет дразнил его одной скрипкой Страдивари: она, мол, будто вчера закончена — никто на ней еще не играл, так что на лаке, нанесенном рукою мастера, ни царапинки! Уж сколько раз уговаривали чудака привезти этот инструмент в Париж, а он все увиливал, так что скрипку прозвали «Мессией» из-за напрасного ожидания. Наверняка она припрятана где-то в Милане. Интересно, кто наследник Таризио. Если невежда-плотник, он мог уже и распродать скрипки каким-нибудь кретинам, чтобы те играли на свадьбах. При одной мысли об этом Вийом сжимает свои увесистые кулаки и покрывается крупным потом. Да и где искать этого наследника? Но не сесть на первый же поезд в Италию Вийом просто не мог: слишком высоки ставки.
На миланском вокзале, отбившись от носильщиков, пытавшихся выхватить у него маленький саквояж, француз нанял фиакр (или как их тут называют — впрочем, какая разница!) и потребовал везти его — как можно скорее! — на Виа Леньяно. В доме с пилястрами из серого камня Вийом, забыв об одышке, взлетел на шестой этаж, под самую крышу, — и столкнулся лицом к лицу с одетым во все черное усачом, как раз закрывавшим за собой дверь.
— Таризио! — выдохнул Вийом; он все-таки запыхался, как же иначе.
— Си, си, Таризио, — отвечал черный человек спокойно.
— Это ваше имя? — поразился Вийом. Он плохо говорил по-итальянски, но незнакомец понял его и кивнул, с нескрываемым удивлением разглядывая потного, встревоженного, но дорого одетого иностранца.
— Вы брат Луиджи Таризио?
— Племянник. Фабрицио, меня зовут Фабрицио.
Вийом запоздало стащил с головы шляпу.
— Я сожалею о смерти вашего дяди. Мы, я… его друг из Парижа. Тоже… люблю скрипки, как он.
— Скрипки, здесь полно скрипок. Кругом одни скрипки. Мы даже не знали, что дядя Луиджи так ими увлекался, — прямодушно отвечал Фабрицио. Сердце Вийома учащенно забилось: полно скрипок? Прямо здесь?
— Хотите посмотреть? — предложил итальянец, разом исполняя самые смелые мечты парижского гостя. Вийом только и мог кивнуть. Он ожидал какого-нибудь подвоха: такое везение, знал он по долгому опыту, чревато было разочарованием.
Но подвоха не было.
— Вот на этой кровати умер дядя Луиджи, — указал рукой итальянец, снова открыв дверь. Кровать было видно от входа: иначе как каморкой жилище покойного было не назвать. Но, может быть, комната лишь казалась маленькой из-за обилия инструментов, занимавших все стены и все свободное пространство на полу, так что к кровати надо было осторожно пробираться меж ними. Потрясенный Вийом окаменел на пороге. Его брутальная физиономия выражала тихий религиозный экстаз.
— Прошу вас, заходите. Я приходил, чтобы прикинуть, как все это вывозить. Надо ведь освободить комнату, а то хозяин требует плату, — объяснял Фабрицио все с тем же спокойным простодушием. — Здесь за одну ездку не управиться. И надо еще придумать, куда их девать. Наверное, отвезем в деревню.
— Вы… — Вийом не знал, как по-итальянски сказать «наследник». — Теперь эти скрипки ваши?
— Мои и моего брата. Мы ближайшие родственники Луиджи. Он не был женат, как вы, возможно, знаете.
— Можно я посмотрю на скрипки? Возможно, я смогу помочь вам… купить какие-то из них.
— Да-да, конечно, смотрите, я подожду.
Прислонившись к притолоке, он пропустил Вийома в комнату. В первом же футляре, который Вийом открыл наугад, оказалась скрипка Страдивари, явно относившаяся к лучшему периоду его работы. В двух следующих покоились инструменты Гваданьини. В углу, накрытые рогожей, притулились две виолончели Страдивари. Вийом еле сдерживался, чтобы не закричать от радости. Он был деловой человек и понимал, что теперь нельзя все испортить излишним энтузиазмом.
