Джеймс Уилсон - Игра с тенью
Минут через десять мы свернули на темную извилистую улочку и остановились у входа в узкий двор.
Я помню, как мы прошли через него в открытый дворик, забитый тачками и тележками уличных торговцев. Помню, как мы попали в огромную дымную кухню с закопченными балками и железным светильником у самого потолка; с изможденными людьми, расположившимися на скамьях у расставленных вдоль стен столов. Помню, как один из них закричал: «Мистер Мэйхью здесь, джентльмены!» И целая толпа взревела в диком восторге, а мой спутник улыбнулся, словно исполнял привычную обязанность, и прошептал:
— Я оплатил их рождественский обед.
Я помню, как он поговорил с одним из приветствовавших его людей. Мужчина кивнул и, взяв лампу, передал ее мне. Мистер Мэйхью тихо промолвил: «Идите!» — и проводил меня взмахом руки, видимо, не сомневаясь, что дальнейшее мне надлежит проделать в одиночестве.
Я помню комнату, напоминавшую амбар и не просто уставленную, а битком набитую нарами для спанья. Я помню, как подумала: «Должно быть, так выглядел трюм корабля, в котором перевозили невольников». Но, заглянув на нары раза три-четыре, засомневалась, мог ли даже невольничий корабль вместить столько обездоленных.
А дальше я не помню ничего, кроме Уолтера.
Он лежал на спине, на кожаной покрышке. За те два дня, что мы не виделись, он сильно осунулся, и его лицо, обросшее бородой, казалось пергаментным. Глаза Уолтера были открыты, но он никак не отреагировал на мое появление. На мгновение меня охватил страх — жив ли он? Но тут он моргнул.
— Уолтер? — произнесла я.
Он не ответил. Я подвинулась к нему. И в тот же момент почувствовала на своем запястье чью-то руку и услышала:
— Оставьте это.
Я обернулась. Из соседнего отсека высунулся маленький человек с волосами цвета меди и лицом, усеянным крупными веснушками.
— Оставьте, — повторил он. У него был насморк, и он вытер нос тыльной стороной ладони. — Он может захотеть попозже.
Я вновь посмотрела на Уолтера и заметила на его кровати оловянную тарелку. На ней виднелись нетронутые картофелины и нечто серое, отдаленно напоминавшее кусочек говядины.
— Вы говорите о еде? — переспросила я.
Он кивнул.
— Я не стану ничего трогать, — объяснила я, — я пришла, чтобы забрать его домой.
Человек снова кивнул.
— Он помрет здесь.
— Сколько времени он тут находится? — спросила я.
— Со вчерашнего дня, — ответил мужчина. — Но он ничего не ест.
— А как он сюда попал?
— Я его привел. Увидел на мосту, как он глазеет вниз на реку. И — честно скажу вам — уж такой потерянный, я и думаю: «Вот подходящий тип. Залезу-ка в его карман». Ну, ищу его кошелек, да не нахожу, и, покамест я его оглаживал да охлопывал, он меня и заметил. Но не кричит на меня, не останавливает, а просто смотрит. И прохожие на той стороне есть, и можно меня повязать, а он не шевелится. Вот я и думаю: парню совсем скверно. И говорю ему: «Вы ведь не хотите что-то такое сделать, правда? Ну, с собой покончить?»
А он все рта не раскрывает. И вот я говорю: «Ни к чему такое делать, товарищ. Пойдем со мной, ядам тебе на билет два пенса, а утром все будет повеселее, вот увидишь». И он пошел, кроткий, будто ягненок, будто все равно ему, жив он или мертв.
Он помолчал и снова вытер нос. А потом, почти нежно взглянув на Уолтера, произнес:
— Да навряд ли ты всерьез чего натворил, правда, товарищ?
— Спасибо вам, — произнесла я.
Я взяла Уолтера за руку и попыталась поднять. Он совсем не сопротивлялся и не делал ничего, чтобы помочь или помешать, пока мы с карманником ставили его на ноги и вели через кухню.
Я не помню, сопровождал ли нас на обратном пути мистер Мэйхью. В сущности, я вообще никого не замечала, пока мы не вышли из двора и не увидели возницу, который стоял подле своего кэба, притоптывая и прихлопывая от холода. Увидев нас, он притронулся к шапке и, когда мы устраивали Уолтера в кэбе, произнес только: «Добрый вечер, сэр», словно для моего брата не было ничего естественнее, чем спать в ночлежке Уэппинга, а сам возница все это время не сомневался, что мы отыщем его именно там.
Мы поехали домой, и я с трудом нашла подходящие слова:
— Ты болен, Уолтер. Я собираюсь устроить тебя в таком месте, где тебе станет легче. А потом мы возвратимся в Лиммеридж и заживем прежней жизнью. Ты можешь говорить со мной о том, что между нами произошло, однако ни я, ни ты ни словом не обмолвимся об этом Лоре или хоть одной живой душе; и больше такого не повторится.
Уолтер лишь горбился на сиденье, бессмысленно глядя в окно. И только когда мы подъезжали к дому, он повернулся ко мне, отодвинулся в самый угол — вероятно, чтобы я не подумала, будто он может ко мне прикоснуться, — и прошептал:
— Прости меня. Прости. Ты была права. Пустота.
— Что ты имеешь в виду? Какая пустота?
— Моя собственная пустопорожность.
Опасаясь, не бредит ли он, я сделала вид, что ничего не услышала. И промолчала.
Постскриптум
Прошел год с того времени, когда Уолтер возвратился к нам. Врачи предупреждали нас: выздоровление будет медленным. Таким оно и оказалось — удручающе длительным. Однако неделя сменяет неделю, Уолтер крепнет, а вместе с ним обретаю силы и я. Он ходит намного более уверенно. И перепуганные дети больше от него не шарахаются. Он даже начал снова с ними играть, правда, с какой-то задумчивой осторожностью, словно забыл, как это делается, и должен снова, наблюдая за детьми, учиться. А когда несколько дней назад мы вошли в детскую, а маленькая Эми внезапно расхохоталась, указала на него пальчиком и впервые за долгое время закричала: «Папа!» — Уолтер даже улыбнулся.
О Лоре: ее, конечно, не может не изумлять то, как ужасно переменился Уолтер. И все же она ни разу не пожаловалась, не спросила меня о причинах этой перемены. Возможно, она просто опасается спрашивать. Или, в соответствии со своим характером, принимает вещи такими как есть. Я боюсь, что Лора до сих пор ощущает боль и растерянность; но на протяжении последних месяцев я не раз замечала, как она вспыхивает от удовольствия, когда Уолтер заставляет себя ответить на ее взгляд, ласково пожать ее руку или сделать неловкий комплимент по поводу прически либо платья.
Нынешняя жизнь никогда не возвратится в нормальную колею, если «нормальность» — это то, как мы жили раньше. Боль навсегда пролегла между нами. Но время идет, и мало-помалу боль начинает объединять нас; вероятно, нечто похожее ощущают солдаты, которые сражались бок о бок. Подобно глубоким звукам спокойной музыки, былая боль погружает наше прошлое в темноту. Мы меньше думаем и говорим о прошлом и будущем, больше — о настоящем. Вчера я застала Уолтера на террасе: он вдыхал запах дождя и земли. И когда он заметил, что и я вдыхаю этот запах, радуясь ему, мы оба осознали: наши глаза полны слез.
Какие странные, незримые нити связывают нас, какие объединяют чувства!
Сегодня утром я получила весточку от Лидии Кингсетт. Ее муж, оказывается, в тюрьме и ожидает суда (она не пишет за что; впрочем, многие ли жены сообщили бы больше?), а сама она — несмотря на стыд и растерянность — несомненно, чувствует себя гораздо лучше. В письмо она вложила экземпляр «Куатерли ревю», указав, что в газете напечатана статья Элизабет Истлейк, «которая, если Вы ее не читали, может показаться Вам интересной». Признаюсь, я не смогла заставить себя прочитать статью и оставила газету нераскрытой.
И наверняка никогда бы о ней не вспомнила. Но сегодня, направляясь в сад, я услышала странные звуки, доносившиеся из библиотеки. Настолько странные, что я остановилась и попыталась понять, откуда они исходят.
Это был Уолтер. Он смеялся.
Я открыла дверь. Уолтер сидел за столом, глядя на «Куатерли ревю». Увидев меня, он встал и протянул мне газету.
Я поначалу не поняла, чем он так заинтересовался. А потом увидела рецензию на книгу Уолтера Торнбери «Жизнь и переписка Д. М. У. Тернера».
Я попыталась прочитать; ничего существенного, кроме витиеватых выражений.
Но Уолтер указал на последний абзац:
«Если бы Тернер, предоставив необходимые сведения, попросил бы компетентного друга составить скромное описание своей жизни, то, скорее всего, он избавил бы себя от худшего из посмертных испытаний: пасть жертвой такого биографа, как мистер Торнбери. Возможно, появление этой жалкой книжки все-таки подвигнет одаренного литератора изучить личность художника и его творчество, чтобы добраться до правды и поведать нам то, что должно».
Слова признательности
Я хотел бы поблагодарить Диану Оуэн из Национального фонда, которая показала мне помещения Петуорт-хауса, обычно закрытые для публики, и поведала о том, как жили там в девятнадцатом веке. Благодарю за гостеприимство Филиппа и Пэт Троуэр, Кэвина и Венетию Янг. Благодарю Пэт Хант и Кейт Армитедж из музея Отли, которые провели для меня тщательные разыскания; Марка Промероя, архивиста Королевской академии, — за советы. Благодарю профессора Гарольда Ливермора, который великодушно открыл двери своего дома Сэндикомб-Лодж для посетителей. Я благодарен Доминику Пауэру, Эндрью Хилтону и Питеру Лорду, обсуждавшим со мной эту книгу на первых стадиях ее написания и давшим полезные рекомендации. Моя особая благодарность — Николасу Элфри, работающему в университете Ноттингема, в отделе истории искусств. Он не только поделился со мной своими огромными знаниями о Тернере и его литературном наследии, но подарил мне дружбу и терпеливо выслушивал, как я пытаюсь разобраться в сложностях биографии и творчества Тернера; он читал многочисленные версии написанных мною текстов и делал точные — и всегда вдохновляющие — замечания.
