Александр Бородыня - Крепы
— Невероятно… Это невероятно! — шептала Анна. — Они спасли нас! Птицы! Нас спасли птицы!
Новые крепы оказались не так уж и сильны. Они лежали на проволоке и дымились, как тряпичные куклы, и воняли. От них разбегались фонтаны белых искр, но в судороге длинных ног, обутых в черные лакированные полуботинки, было даже что-то жалкое, человеческое.
Пространство комнаты чуть покачнулось, мигнуло. На миг я увидела все так же сидящих партизан, Олега, замершего рядом с окном… но лишь на миг.
Мертвые пропали. Остатки оконного стекла со звоном разлетелись, и одна из птиц ворвалась в дом. Прямо перед собою я увидела огромный клюв…
…Темнота на этот раз продолжалась совсем недолго. Моя голова лежала в стороне на кровати. Мастер неплохо меня отрегулировал: и обоняние, и слух, и зрение — все работало, вот только не повернуться больше. Никак не повернуться.
— Тимур? — позвала я и не уловила ответа. — Тимур, где ты?
Мертвые возвращались. Я ясно услышала грохот гусениц, гортанные слова команд, стук сапог, лошадиное ржание, звон вынимаемых из ножен клинков.
Тимур держал мою голову в руках, держал осторожно за стержень, не лишая свободы обзора. Он был тяжело ранен, он умирал, но он все еще был жив. Дом окружали мертвецы. Голодные мертвецы. Я разбирала их сальный шепот, я чувствовала запах их пота, чувствовала их страсть. Они хотели меня.
На мое лицо упала капля крови. Мастер шевелил губами, но ни слова не произносил. Он не мог говорить. Почему-то я не слышала и его мыслей.
Грязные лапы мертвых солдат уже тянулись через разбитое окно. Их было много, как же их было много!..
Я не знаю, что произошло с нами. Я не знаю, как это произошло. Только спустя несколько мгновений я поняла, что смотрю на собственное фарфоровое личико, забрызганное кровью, глазами умирающего мастера. Я подняла его руку и нежно кончиком пальца размазала по фарфоровой выпуклой щечке багровую каплю.
Мы вошли друг в друга, сами не заметив этого. Мы не хотели потерять друг друга.
Но драка все еще продолжалась.
Олег, пытаясь прорваться к отцу сквозь месиво атакующих солдат, что-то по-детски вопил. Лицо мальчика сияло от счастья.
Уже глазами Тимура, нашими общими глазами я увидела, как поднялись медные стволы за окном, как вспыхнуло небо, будто разом отразив в одном мгновении, как в зеркале, все солнечные дни, прожитые этим миром. Я чуть не выронила собственную голову из бережных рук моего мастера.
Дверь горела. Раскидав мертвецов, Алан вскочил, отнял у одного из нападавших винтовку, передернул затвор, но, сообразив, что в такой давке стрелять бесполезно, пробовал орудовать штыком…
Вокруг стало так ярко и так тесно. В воздухе кружились все птицы, все пылинки, весь пепел сожженных лесов и одежд. Тимур сдавил в ладонях мои мокрые от слез, алые от стыда щеки, и было непонятно, кто из нас плачет — он или я.
Мертвые поднимались в свою последнюю атаку. Шли перекошенным, смешанным строем: французы, русские, немцы в рогатых касках. Поворачивая голову на своем стержне, я видела их лица — казалось, миллионы лиц, — и все эти лица были в слезах. Никто не хотел расставаться.
Вместо эпилога
I
Что у меня реально имелось, когда я писал этот роман? Горстка не связанных между собой фактов и два противоречащих друг другу устных рассказа. Рассказ Алана Марковича и рассказ Свирида.
Да, действительно существует город, до которого час воздухом, действительно, есть там музей старинной механической игрушки. Я собственными глазами видел и копию женщины-трубочиста в нише, и часы, в которых хор мальчиков поет тот самый пятьдесят четвертый псалом. Прилетев, я сразу отправился именно в музей. Но поразили меня не трубочист и часы — более всего заинтересовала меня миниатюрная игрушка: красный микроавтобус и шофер в полосатом костюме. Они были совсем маленькие: микроавтобус величиной со спичечный коробок, а стоящий рядом водитель — со спичку.
Словоохотливая служительница музея поведала мне, что это совершенно новый экспонат и к нему даже нет пояснительной таблички, что игрушка сделана мастером-миниатюристом, что у автобуса настоящий бензиновый движок и в особых случаях, когда музей посещают какие-нибудь солидные иностранные гости, она имеет право продемонстрировать работу моторчика. У автобуса, кроме всего прочего, включались фары и тихонечко постреливала выхлопная труба.
Следуя рассказу Алана Марковича, я выяснил, что под Москвой, на месте бывшего поселка Вражино, расположен военный полигон. Порывшись в библиотеке, я нашел и подтверждения существования детской колонии в старом особняке барона Урбицкого. Прошло немало времени, прежде чем я получил из архива Министерства обороны ответ на мой полуофициальный запрос и узнал: да, в руинах особняка во время учений погиб школьник Олег Градов. К этому краткому уведомлению была зачем-то приложена и обширная инструкция о мерах по охране территорий военно-учебных полигонов, поразившая меня своей монументальной бессмысленностью. В документе подтверждался факт гибели гражданского населения во время учений. Но за эти инциденты военные ответственности не несут — такие случаи якобы происходят исключительно по вине местных властей, из рук вон плохо проводящих разъяснительную работу среди населения. Там же я почерпнул и общую цифру погибших гражданских лиц — 0,2 %, но совершенно не понял, от чего эти проценты высчитывают!
Подтвердился и рассказ об аварии самолета. Когда его перегоняли на запасной аэродром, весь экипаж погиб. Пассажиров на борту не было…
II
Я нашел и Анну, и Герду Максимовну. Обе они живут здесь, в Москве (конечно, я не назову их настоящих имен и настоящих адресов). Здесь живет даже Тимур. Талантливый кибернетик, он уже имеет несколько международных патентов и в состоянии удовлетворять некоторые собственные странности. Известно, например, что в его квартире на небольшом кожаном диванчике сидит фарфоровая кукла ростом более полутора метров. Те, кто видел эту куколку, а таковых не много (Тимур, несмотря на свою общительность, мало кого приглашает к себе домой), утверждают, что она одета в шикарное шелковое платье (впрочем, одни говорят, что платье черное, а другие — голубое), что и грудь ее, и руки украшают настоящие бриллианты. По левую руку от куклы стоит — на отдельном столике — средних размеров пустая клетка. Дверца клетки открыта, и может показаться, что птица выпорхнула только секунду назад и находится тут же, в комнате, спряталась где-нибудь на люстре.
К сожалению, мне так и не удалось разговорить Тимура Саморыгу: он попросту отказался отвечать на мои вопросы. Так же неохотно разговаривали со мной и Анна, и Герда Максимовна. У каждой были на то свои причины. Анна (я не зря не называю ее настоящего имени) — сегодня один из самых известных педагогов в стране, и ее методика интенсивного обучения, когда в учебных классах имитируется среда научного эксперимента, постепенно завоевывает и другие страны. А Герда Максимовна… Впрочем, что можно сказать о вечно улыбающейся розовощекой старушке, так недавно похоронившей любимого человека и при этом совершенно не потерявшей аппетит!
Герда Максимовна, как я уже упомянул, наотрез отказалась со мною говорить. И правильно: если старушка-онколог действительно возила своему полковнику героин, зашитый за подкладку старой сумочки, ей ни к чему об этом болтать.
III
В поисках доказательств я пошел трудным окольным путем: я решил найти следы того рейса, которым летели все четверо. И только после трех месяцев интенсивных поисков мне удалось познакомиться с одной молоденькой стюардессой, и мое упорство было вознаграждено. Официальные данные были слишком скупы. Самолет с экипажем сгорел в воздухе. Материалы следствия и данные «черного ящика» не разглашались, но девушка рассказала мне о странном случае массового сна во время рейса, предшествовавшего катастрофе. Оказалось, что официальных данных об этом не существует. Но на уровне страшного рассказа история эта была известна в среде работников Аэрофлота. У меня был фотоснимок — я скопировал его из дела о гибели Олега Градова, — полусожженная голубая форма стюардессы, найденная рядом с мертвым телом ребенка. Следствие не нашло никакого объяснения присутствию ее в руинах усадьбы. Когда я показал девочке-стюардессе эту фотографию, та покивала и сообщила мне, что да, в принципе, на погибшей была именно такая форма, но это обычная форма и все они ее носят.
Таким образом, я зашел в тупик, и оставалось только предполагать, что произошло на борту самолета. Еще большее разочарование ожидало меня в ГКАЯ. Мне удалось по телефону договориться с председателем комиссии о встрече, но, когда я явился в назначенное время, мне сказали, что накануне вечером он скончался от сердечного приступа. У меня к нему было много вопросов. Я был хорошо подготовлен к тому, чтобы прижать его к стенке… И наверное, если бы он не умер, роман мог оказаться более полным.
