Кристина Старк - Гончие Лилит
– Как ты? – спрашиваю я, ставя лопату перед собой, как рыцарский меч: упираю черенок в землю и прикрываю живот.
– Потрясно. Как ветеран войны, – улыбается Боунс. – А ты?
– Как Лара Крофт, расхитительница гробниц.
– Планируешь надругаться над могилой моей собаки?
– Не надругаться, а исследовать, – с умным видом поясняю я. – Позволишь?
– Ну, раз исследовать…
– Все, все, идите уже, пока не стемнело, – машет руками Фиона. – А я подожду вас тут в компании своей теплой машины и вот этой волшебной кружки кофе.
– Ты не с нами?
– Выкапывать трупы из мерзлой земли? Моя жажда приключений не настолько велика.
* * *В воздухе кружится снег, скупое декабрьское солнце золотит надгробия и выбеленные ветром скульптуры. В церкви звонит колокол. Мелодично, торжественно, так, что дух захватывает. Не музыка, но ее далекий предок – серьезный, величественный, не заботящийся о рейтингах, о месте в хит-параде или успехе на радио. Тот, что пережил миллионы легкомысленных песенок и, вероятно, переживет всю нашу эпоху. Забудутся кантри и диско, канут в прошлое рок и джаз, исчезнут инди и тяжелый метал. И только колокольный звон будет жить вечно, гнездясь на вершинах колоколен.
Боунс ведет меня на пригорок, поросший белыми деревьями и уставленный гранитными ангелами. В молочную дымку кружащегося снега, под раскидистое дерево, цепляющееся посеребренными ветвями за небо. Притаптывает жухлую, оледеневшую траву у подножия ствола.
– Где-то здесь… Ищи четыре маленьких столбика. Ну, или кочки…
Он склоняется и трогает ладонью землю. Я сажусь рядом и разгребаю снег и ломкие, почерневшие листья.
– Кажется, нашла. И вот тоже…
– Вытягивай.
Дергаю столбик, но он, похоже, крепко вмерз в землю.
– Что это?
– Барабанные палочки, – улыбается Боунс. – Ник, наш барабанщик, так и не нашел два комплекта своих «Вик Ферс»[58]. Ну, а Кокс где-то здесь, между палочками.
Убедившись, что вряд ли вытяну палочки из земли, я беру лопату и пытаюсь вонзить ее в землю. Острие лопаты ударяется о твердь с мертвым скрежетом. Черт, это будет долго.
– Вот бы где пригодился горячий кофе Фионы, – ворчит Боунс и забирает у меня лопату.
– Ветеран войны и лопата? Не уверена, что это хорошая идея, – протестую я.
– Разве идея обязана быть хорошей? Плохие идеи – самые интересные, на самом деле.
– Угу, только спину не надорви, – киваю я. – Обратно тебя не потащу. Брошу одного умирать. – И, не сдержавшись, едва слышно прибавляю: – Как ты меня.
Боунс вдавливает острие лопаты в землю и замирает.
– Скай… Я знаю, каково…
– Ни черта ты не знаешь. Боишься навредить мне, ха. А что если хуже уже некуда?
Он молча откидывает в сторону ком земли, который, не рассыпаясь, со стуком ударяется об землю.
– Ты в самом деле уверен, что убил этого щенка тогда в трейлере? Убил любимую собаку?
Еще один ком отлетает в сторону.
– Ладно, давай молчать. Молчать удобнее всего.
– Да, черт возьми, я уверен!
– А что, если наша уверенность – это железная клетка, из которой не вырваться? Которая мешает посмотреть на вещи с другой стороны и увидеть изнанку?
Забираю у Боунса лопату и наваливаюсь грудью на черенок. Злость придает мне сил. Откидываю комья один за другим, пока не становится жарко. Еще один сантиметр мерзлой земли, и лопата с хрустом ломает кость. Присаживаюсь на корточки и достаю из рюкзака маленькую лопатку. Молитвы в моей голове звучат так громко, что я перестаю слышать звуки извне. Что, если я ошиблась? Что, если все это – впустую? Ударяю лопаткой в то место, где виднеются остатки белой шерсти и, по моим прикидкам, должна быть грудная клетка.
«Я археолог, а не осквернитель могил. Я археолог, а не осквернитель могил…»
Затем соскабливаю лопаткой замерзшую шерсть, и под ней показывается ровный ряд желтоватых ребер. Ох, кажется, я переоценила себя. К горлу подкатывает тошнота.
– Давай я, – садится рядом Боунс и забирает из моих рук лопатку. – Что мы хоть ищем?
– Что-то, что не должно находиться в этой земле и этой могиле.
Боунс склоняется над ямкой, и я встаю у него за спиной, борясь с желанием обнять его сзади и прижаться к нему всем телом. Ведь если мы ничего не найдем, то другого шанса у меня не будет. Опускаюсь рядом на колени и обхватываю его руками. Ну, и что он сделает? Встанет и сбежит? Оттолкнет? Отчитает?
– Я люблю тебя, – говорю я, прижимаясь к нему щекой.
– Скай, – каким-то чужим голосом отзывается он, требуя моего внимания.
Я заглядываю поверх его плеча в углубление в земле, а там… Среди мерзлого земляного крошева, косточек и корней травы поблескивает вмерзшая в останки щенка маленькая золотая вещица. Боунс подкапывает вокруг нее землю и наконец, отложив лопатку, вытаскивает находку – осторожно, двумя пальцами – и кладет на раскрытую ладонь другой руки. Его руки дрожат, спина напрягается. Он поднимает ладонь выше, разглядывая вещицу.
Это золотая звезда с козлиной мордочкой внутри. Печать Бафомета. Такая блестящая, словно она и не пролежала десять лет в земле.
– Что это, черт возьми, значит? – хмурится Боунс.
– Узнаешь этот кулон?
– Еще бы…
– И ты не закапывал ничего подобного вместе с телом Кокса, так?
– Нет.
– Могу поспорить, ты не видел это украшение с той самой ночи.
Я помогаю Боунсу встать, стаскиваю грязные варежки и кладу горячие ладони ему на щеки. Слушай меня и услышь, потому что я уже вставила ключ в замок той двери, за которой наш рай, – но повернуть ключ должен ты.
– Кокс умер не от травм, а потому, что Лилит запихнула этот кулон ему в горло. Он был свидетелем того, что произошло в трейлере. Нормальный человек не обратил бы внимания на щенка, но для Лилит собаки вовсе не безучастные, молчаливые твари. Она воспринимает их иначе – как созданий, которые все видят, понимают и при желании могут сообщить людям правду. Миссис Эпплгрин рассказала мне, что Лилит однажды пришла к ней и сказала, чтобы та держала собаку подальше от вашего дома. Мол, ее пес, Чарли, слишком много смотрит и слишком много болтает. А потом Чарли заболел! Шарлиз отвезла его к врачу, и тот обнаружил украшение в виде пентаграммы с козлиной мордой в середине, застрявшее в его пищеводе! Такое же, как это! Твоя жена любила их носить, так? Если не веришь, сам поговори с Шарлиз! Она хотела рассказать тебе все это, но так и не подвернулся подходящий случай.
Я набираю в легкие новую порцию воздуха и, пока он не успел перебить меня, поспорить со мной, выдвинуть свою версию, быстро говорю:
– Боунс, ты не избивал ее. Она сама нанесла себе раны и другие повреждения, а единственного свидетеля умертвила. Потому что боялась, что ее обман вскроется. Зачем ей убивать, если нечего скрывать? И еще: если бы ты действительно на нее напал, она бы никак не успела засунуть собаке в глотку эту штуковину! Ведь потом Лилит забрали в больницу, и следующий раз в твоем трейлере она появилась очень не скоро! Она сделала это до того, как рухнула вся в крови на твою постель. Сначала она убила Кокса, а потом взялась за себя! Зачем? Всего лишь экстремальный, зато стопроцентный способ впечатлить тебя и стать частью твоей жизни! Ведь нам так трудно забыть тех, с кем мы обошлись несправедливо. Думаю, уже тогда она думала, что вы предназначены друг для друга…
Боунс смотрит на меня так, словно из моего рта вылетают не слова, а стрекозы – огромные, яркие, блестящие, как стекло.
«Ну же! Очнись! Это я, твое Небо, протягиваю тебе руки и хочу забрать тебя с собой – туда, где самые крутые радуги и самые розовые облака!»
– Скай, – бормочет он, глядя на меня широко раскрытыми глазами. – Я хочу, чтобы этот сон не заканчивался…
– Он не закончится, вот увидишь! Пусть только попробует!
В воздухе разливается колокольный звон, за первым следует второй удар колокола, третий. Не музыка, но ее величественный предок – выбрался на залитую солнцем крышу и ударил себя в грудь: «Я здесь! Я жив! И переживу вас всех с вашими никчемными песнями!»
Ветер обдал нас снежными хлопьями – легкими, как лепестки цветов сакуры. Не знаю, что чувствовал Боунс, когда прижимал меня к себе, плакал ли он, или улыбался, или смотрел, как зачарованный, в одну точку.
Что чувствует человек, когда выбирается из плена своего самого большого страха и становится свободным? Что творится в его душе, когда он одним махом перепрыгивает через пропасть и все демоны, преследовавшие его долгие годы, остаются по другую ее сторону? Что он ощущает, сжимая в руке доказательство своей невиновности?
Что он чувствует, когда до седьмого остается всего одно небо?
* * *Мы остались на ночь в Милуоки. Сняли номер в Hyatt Regency с видом на озеро Мичиган и повесили на дверь табличку с надписью «Не беспокоить». Мне не нужно было ни шампанское в номер, ни шикарный ужин в ресторане отеля, ни повышенное внимание персонала – я хотела только одного: держать Боунса в плену своих рук и ни на секунду не выпускать. Кто знает, что может случиться, вдруг он растает, как дым, как ночное видение. Лежать с ним рядом, положив голову ему на грудь – туда, где под ухом бьется его горячее, мятежное сердце. Переплетать свои пальцы с его пальцами, надеясь, что он не отнимет руки, когда узнает…
